Город был сер и полон боли. Люди бежали по улицам, уткнувшись глазами в сколы асфальта, гонимые усталостью, обуреваемые одним желанием уснуть и не проснуться. Один смутный день сменял другой, наполняя новое утро нескончаемой скукой и тоской, равномерно переходящие в обреченность. Здесь даже сны были черны и пусты.
Заломанные перекрестками улицы давили и прижимали к стенам облезлых пятиэтажек, уперто стоящих по периметру. Любой угол вызывал боль и желание бежать, усилия ощущение жизненного тупика, где однажды ты на биссектрисе, между домой и работой, поймаешь инфаркт, рухнув в осеннюю грязь. Но не дождешься сочувствия и понимания, а лишь остеклевшими глазами будешь упираться в пробегающие ботинки и каблуки.
Темные тучи висели над городом, лишь изредка выпуская солнце из своих цепких объятий, но даже оно скорей раздражало, чем радовало. Ветер то трепал сердито края одежды, то в приступах злости выхватывал мусор из контейнеров и швырял его в лица прохожим. А те мчались дальше, не замечая прилипших ошметков. Мчались мимо таких, как и они сами. Одиноких и никому ненужных.
- Да, когда ты уже сдохнешь, старый пердун, - морщинистая старушка, навалилась на инвалидную коляску всем телом, в тщетной попытке сдвинуть ее с места. Голова седого старика, сидевшего словно восковая мумия, дернулась и, покачавшись из стороны в сторону, вернулась назад. Он был глух и слеп к ее стенаниям, дотлевающее где-то внутри сознание сохранило за ним лишь право на нужды, вычеркнув навсегда из мира живых.
– Нет у меня уже сил, никаких нет! – Она, перебирая артритными ногами, усеянными венозными узлами, одолев очередной метр, навалилась с одышкой на спинку, - то покорми, то помой, то погуляй с тобой. А я старая, понимаешь, старая!! У меня ноги не ходят, давление скачет, а я иду - качу тебя, тебе ж свежий воздух полезен. Тьфу, - плюнула она на грязный тротуар, - да, когда уже тебя прибер…
И вдруг замолчала, словно ее ударила шаровая молния. Скрюченные пальцы побелели от напряжения, плечи затряслись мелкой дрожью, а с уголка рта потекла слюна. Но вот что-то невидимое ее отпустило, и она, сделав вдох, обхватила старика за плечи и запричитала: Ты прости меня, Васенька, прости, не со зла я, а от страха. Как же я буду жить, если тебя не станет, кому же я буду нужна, - все плотней и плотней прижималась она своей щекой к его, а потом утерла глаза, погладила его по редким волосам и промолвила с нежным трепетом в голосе: Потерпи, мой милый, сейчас пойдем домой, я тебе супчик погрею, поедим, новости слушать будем. Потерпи, мой милый, потерпи.
И, толкая тяжелую коляску, старушка скрылась за углом дом.
Верка посмотрела ей в след и в очередной раз оттолкнула сына, двухлетний карапуз, неуверенно переступив с ноги на ногу, больно шлепнулся на задницу, оглушив двор криком. Она в нетерпении подхватила его за шиворот, встряхнула и, прошипев «Заткнись!», как ни в чем не бывало продолжила щебетать по телефону. Там на другом конце очаровательный брюнет с восточным акцентом зазывал в сауну. Похотливо повиливая бедрами, Верка всеми силами старалась придать своему голосу как можно больше игривости и доступности, в надежде хорошо провести вечер в дали о плаксивого сына и ворчливой матери. «Хорошо, милый, до встречи! Баааааааай! – протянула она кокетливо гласные, и тут же накинулась на сына, что, оставшись без присмотра, тащил в рот какую-то очередную гадость, принесенную с помойки ветром.
– Чё ты орешь, чё ты вечно орешь, никакого житья от тебя нет. А ну, брось гадость…
И Веркина рука уверенно взметнулась вверх, чтобы опуститься и оставить на детской коже следы своих пальцев. Но так и замерла. Замерла и Верка, словно в одночасье подхватила столбняк. Редкие прохожие брезгливо пробегали мимо, и лишь сынишка испуганно дергает край джинсовой юбки и без остановки повторяет: Ма, ма, ма …
Резко моргнув глазами, Верка сщурилась как яркого света, а затем подхватив сынишку на руки и сильно сжав, горячо зашептала: Ты ж мое солнышко, ты ж мое сладкое, как же ты на папку непутевого похож, как же я его любила, и тебя мое солнышко люблю, хочешь вкусную мороженку?
Малыш обхватил беспутную мать за шею, радостно заверещал: Кочу, кочу!!
- Мы и тебе купим, и бабушке купим, вот старая обрадуется, да маленький? - и Верка, не переставая улыбаться и забыв о свидании, тронулась в сторону магазина, звонко процокав мимо Петьки-алкаша.
Он сидел на корточках, привалившись к стене и пытался поймать горлышко бутылки, что тряслась в сбитых и заскорузлых пальцах мелкой дрожью и никак не шла в рот. Обросший пыльной щетиной, опухший и отекший, полный вони, в штатах с разводами от мочи и какой-то залежалой грязи, он обхватил заветный сосуд второй рукой и, наконец-то, отхлебнул теплого пива, морщась от щипания в разбитой губе.
- Не надоело еще?
Мягкий, вкрадчивый голос заставил Петьку поднять голову.
- Да, пош…, - и, не успев ответить, замер, уткнувшись в говорящую мутными глазами.
- У тебя всё будет хорошо, - и, переложив тяжелую сумку с руки на руку, женщина улыбнулась.
Петька, икнув, пришел в себя. Недоуменно посмотрев на бутылку, отставил в сторону и, поднявшись, опираясь на стену рукой, медленно тронулся в сторону своего подъезда, задев локтем незнакомку.
«Меня же Маруська ждет, ждет третий день и волнует. А я .. Дурак!», - думал Петька, нетвердо шагая вдоль дома. «Вот, что я сейчас ей скажу? Прости меня, Маруська, дурак я, но ведь я же тебя люблю, больше жизни, а хочешь брошу пить? Ради тебя! Вот она обрадуется. Да, ну глупость какая-то…». Резко остановившись, он, пошарив в карманах мелочь, свернул в сторону магазина. А через пару минут снова был у родного подъезда, где, неловко перетаптываясь у порога, осторожно держал пальцами белую гвоздику. «Как она на мою Маруську похожа, такая же светлая и ранимая», - подумал он и открыл дверь подъезда.
Проводив глазами Петькину спину, незнакомая женщина продолжила свой путь. Она была не молода и далеко не хороша собой, с грузной поступью, сутуля округлые плечи и припадая на левую ногу, шла, обдуваемая ветром, с набитыми пакетами. Шла устало по серому городу, полному боли и проблем, всё замечая и оставаясь незаметной. День изо дня, медленно обходя улочку за улочкой, заглядывая в каждый закуток и проулок, она собирала в свои пакеты чужие слезы и боль, горе и разочарования, прикасаясь невесомой нежностью к каждой израненной душе, оставляя за собой легкий след надежды всем, кому ее не хватало. Одиноким и никому ненужным.
… То шла Любовь.