Солдатская Любань. 1942. Мобилизация. Формирование дивизии. глава 2-4.

Пулеметные очереди выкосили эскадрон как траву. Как он выжил, как попал в тыл, в госпиталь, майор не помнил. Последнее, что запечатлелось в памяти: яркая вспышка, летящие комья земли, забивающие глаза и черная пустота...
  ...Потом был госпиталь.
  Внешние телесные раны подлечили, но внутренние остались открытыми: неужели все красноармейцы - пограничники, его бойцы, с которыми он, бок обок, почти два последних года охранял границу, которых обучал военному делу, погибли?! Может хоть кто-то из них выжил в той мясорубке, как он был ранен и лечится где-нибудь в госпитале. Встретятся ли они когда-нибудь? Как жизнь быстро закрутила, не думал, не гадал, а вот он, живой, в Сибири, куда никогда и не собирался попасть, с новым назначением в качестве командира кавалерийского полка.
  И сейчас, глядя на этих новобранцев, деревенских мужиков, он, вдруг, как наяву увидел их убитыми, лежащими 'навалом', друг на друге, в неестественных позах с вывернутыми руками и ногами. От этого заломило в затылке, холодный ветерок зашевелил волосы.
  Придя в себя от страшных и непонятных видений, он увидел улыбающихся и уставших от занятий мужиков в военной форме, без привычной ему, военной выправки. Они полулежали и сидели небольшими группами, курили и что-то обсуждали. Где-то в стороне, за деревьями, играла гармонь, и гармонист пел песню, хорошо пел, душевно. Несколько голосов подхватывали припев.
 
  'В далекий край товарищ улетает,
  Родные ветры вслед за ним летят.
  Любимый город в синей дымке тает,
  Знакомый дом, зеленый сад
  и нежный взгляд.
  Пройдет товарищ все бои и войны,
  Не зная сна, не зная тишины.
  Любимый город может спать спокойно
  И видеть сны и зеленеть среди весны.
  Когда ж домой товарищ мой вернется,
  За ним родные ветры прилетят.
  Любимый город другу улыбнется:
  Знакомый дом, зеленый сад,
  веселый взгляд'.
 
  'Красиво поют, черти, спокойно. Как будто и войны нет. Как же мне их научить, подсказать им: как не погибнуть в первом бою...'.
  Его мысли опять вернулись к 'пятёрке бойца Леонтия', так он автоматически выделил для себя эту группу.
  Их задумка прямо вписывалась в тактику, в соответствии с какой и нужно будет иногда действовать кавалеристам. Суть была проста, она и раньше применялась в кавалерии и была в следующем: в одном из учебных рейдов по пересеченной местности, Леонтий спрыгнул с коня и несколько десятков метров двигался вместе с Седым, держась одной рукой за подпругу, в другой руке была винтовка. Сбоку казалось, что лошадь бежит одна, без всадника, потом он быстро вскочил в седло и произвел выстрелы по мишени. В другой раз он спешился и залег за небольшим холмиком и подготовился к стрельбе, а конь тем временем продолжал движение без него какое-то время. В бою это могло дать бойцу преимущество, ввести в заблуждение противника, и дать время для выбора удобной позиции и подготовки к атаке или обороне. 'Да, завтра же, начнем отрабатывать и эти уловки, введем их в тактику ведения боя.' - Отметил для себя майор, продолжая свой обход...


4. 1941г. В деревне
 
  С уходом мужиков на фронт, некогда людное и шумное село, как-то сразу осунулось, погрустнело.
  На улицах стало безлюдно. Будто жизнь замерла, приостановилась. Не было прежнего привычного людского гомона, разухабистых песен молодёжи на вечеринках, казалось, что всё окунулось в пустоту и мрак, паники и растерянности не было, но в души людей поселилась боль и тревога за жизнь близких, ушедших на фронт, за судьбу Родины. Каждый независимо от возраста понимал, что настало трудное, тяжкое время. Война - это как большой пожар для страны. Пожар беспощадный и долгий.
  Помнили ещё в деревне белобандитские расправы с жителями в гражданскую, помнили и надеялись, что не допустят немца так далеко, все равно побьёт его Красная армия, не допустят и мужья, ушедшие на фронт.
  Помнили сельчане и пожар в 28-м году, когда осенним ветреным днём из-за шалости детей с огнём загорелась деревня с ветреной стороны, головёшки бросало на сотни метров по ветру. Основная масса людей находилась в поле, и тушить пожар практически было некому. Люди, увидев пожар, побросали все полевые работы, и кто как мог, прибежал в деревню тушить пожар всеми возможными подручными средствами, но бушующее огненное море потушить было невозможно.
  Спасти практически ничего не удалось. Выгорела вся нагорная часть деревни, некогда красивая, с широкими и прямыми улицами, застроенная добротными пятистенными домами с резными наличниками на окнах. Большинство усадеб были огорожены крытыми въездными воротами и входными калитками, с добротными амбарами и надворными постройками, со многими посадками - декоративными и плодоносящими. За один день, к вечеру, вся деревня превратилась в чёрную, зияющую зловещей темнотой пустошь.
  Люди долго и трудно выходили из этой трагедии, это была трагедия для многих жителей деревни, которые своим трудом из поколения в поколение возводили и поднимали своё хозяйство, строили дома - чтобы жить.
  И как всегда было на Руси - ближний помогал ближнему, так и в то время: помощь пришла из соседних, близлежащих сёл, помогали всем, кто чем мог: кто лесом, кто своими трудовыми руками, кто тем, что присылал погорельцам продукты, в основном картошку и хлеб, а кто и делился последним из зимней одежды. Так уж испокон века повелось, что Русь жива скорбью и лихом, и в дни лихолетья самый бедный отдаст с себя, бедствующему, самое последнее, что он имеет. И тогда стараниями людей и помощью из государственной, социалистической казны нагорная часть деревни была за два-три года почти полностью восстановлена, поднята из пепла и гари. Вот и сейчас, знали сельчане, что всем миром одолеют врага, кто с оружием в руках на фронте, а кто здесь своим трудом на полях да фермах.
 
  'К началу войны в Новообинцевском сельсовете было пять колхозов: "Комсомолец", "Красноармеец", "Красный Путиловец", "Заречный Трудовик", Степной Трудовик". Почти с первых дней войны председатели всех колхозов были призваны в действующую армию. Их заменили женщины. А ранней осенью 1941 года, после окончания полевых работ, от всех этих колхозов была сформирована большая группа молодых, пятнадцати - семнадцатилетних, ребят и девчат и послана на учёбу на курсы трактористов, в МТС, в соседнюю деревню, чтобы за зиму подготовить механизаторов, готовых выполнять работу ушедших на фронт трактористов и комбайнёров. Все были молоды, полны решимости и энергии'. (1)
 
  Прасковья, рано утром, приготовив завтрак, будила старших сыновей, Николая и Фёдора:
  - Вставайте, ребятки, уж петухи скоро закукарекают, на работу пора, да и на учебу ещё поспеть, на курсы-то.
  Старший Николай семнадцати лет, рослый и крепкий парень, на целую голову был выше отца, два раза ездил в райвоенкомат, просился на фронт - с отцом воевать рядом.
  - Молод, парень, вижу что большой, но возрастом пока не подходишь. Подожди, на следующий год призовём, успеешь ещё, навоюешься, учись пока на тракториста, может в танкисты пойдёшь, а может 'бронь' получишь! - говорил военком.
  'Бронь-бронь', нужна мне эта 'бронь'? На фронт идти надо' - думал Николай.
  Средний Фёдор, ростом был мал для своих пятнадцати лет, полтора метра всего, но крепенького телосложения, часто подтрунивал над Николаем. Вот и сейчас за завтраком:
  - Коль, вот нам бы с Генкой от тебя сантиметров пятнадцать росту забрать, мы б с тобой одного роста были, тогда бы и мне и тебе в тракторе удобно было бы сидеть. А так с твоим ростом тебя в танкисты не возьмут - голова из башни будет торчать и в кавалерию, как отца, тоже не возьмут, ноги длинные. Только в пулеметчики, сила есть, пулемет носить. А может и командиром будешь! Да, Коль?
  - Ладно, болтать-то. Поели, ну и пошли коров кормить, а то еще в Шелаболиху на занятия опоздать не хватало.
  Серьёзный был Николай, ответственный.
  Встав из-за стола, Николай вышел из дома, Фёдор догнал его уже возле калитки. По дороге к ним присоединился старший сын дяди Архипа, двоюродный брат Иван, одногодок Фёдора. Немногословный и всегда немного угрюмый Иван был заядлым рыбаком. В рыбалке равных ему было не много, даже взрослые деревенские мужики, лучшие рыбаки села, признавали в нем себе ровню по умению и удачливости в рыбной ловле. Отец Архип, работавший кузнецом, тоже был настоящий рыбак, но Иван, которого он начал приучать к рыбацкому делу почти 'с пелёнок', обогнал его в этом деле уже к годам четырнадцати. Это была его страсть, его призвание.
  Братья первыми поздоровались с Иваном:
  - Привет, Иван, чё такой хмурной-то? Не выспался, что ли?
  - Не выспался, не выспался. Выспался! Вчера с Генкой перемёты ставили, да мордушки ещё в затоне установили. Щас батя с Петькой и Генкой будут рыбу вынимать, так они ещё перемет-то и утопят! А я коровам хвоста крутить буду! Тьфу! - ответил Иван, смотря куда-то в сторону.
  - Ничего они не утопят, не в первой.
  - Утопят, как пить дать, утопят.
  - Давай шагу, братья, прибавим, а то вон и девчонки уже впереди нас.
  - Тебе бы только рыбачить! А на тракторе тоже нужно научиться, девки, что ли будут за тебя пахать? - Не унимался Фёдор
  - Рыбу-то мы тоже в колхоз сдаём. Это тоже для колхоза, не только домой. Да и душа у меня к технике этой не лежит так, как у вас.
  Ребята догнали девушек, тоже идущих на ферму:
  - А вот и женихи наши, а мы-то думали, вы уже сено кидаете!
  Фёдор подскочил к ним, ловко подхватил двоих под руки:
  - Сено-солома! А мы с вами знакомы? Меня Фёдором зовут!
  - Ух-ты, ухажёр, какой! Небольшой, а шустренький!
  - Мал золотник, да дорог!
 
  Все 'курсанты-трактористы' утрами, часов в пять, встречались либо по дороге, либо на скотных дворах, девчата доили коров, парни убирали загоны и приносили сено на корма. После они всей компанией направлялись в соседнюю деревню, которая находилась в трех километрах от их села, на учебу. Им нужно было успеть на занятия уже к 9 часам.
  Ребята и девчата в первую половину дня изучали теорию, а после обеда разбирали и собирали двигатель и ходовую часть гусеничного трактора 'Сталинец-60'. Изучалось все до мелких частей и деталей.
  Николай автоматически разбирал и собирал узлы трактора, не вникая в основу работы двигателя, трансмиссии и системы передач, понимая, что Фёдор, видимо, прав - 'не быть ему танкистом, вон в фильмах танкисты, как и лётчики, все небольшого роста, значит либо артиллерия, либо Морфлот. В мае ему будет восемнадцать, значит, после посевной могут забрать на фронт, а это значит в июле-августе, а может и после уборочной, как отца. Как он там? То, что отец попадёт в кавалерию, сомнений не было, в военкомате знали, что он был в конной армии. Увидеться, в ближайшее время, не придётся, до Барнаула далековато, из колхоза не уйдёшь, не отпустят. Может на фронте, потом, увидимся? Хотя вряд ли!'
  Домой возвращались поздно.
  - Скоро дожди начнутся, а там и зима не за горами. Надо бы нам лошадь с телегой в правлении выпросить. Поди, дадут?
  - Ты у нас, Коля, самый представительный, поговори в сельском Совете, глядишь и выделят...
 
  После ухода братьев, сразу просыпался и младший Гена.
  - Ты чего так рано встал-то? Спи ещё, в школу-то рано.
  - Да я, мам,