6.МОЯ ЖИЗНЬ. ЧАСТЬ 4(1). Я И МОИ РОДИТЕЛИ.

сознание, находясь в страхе, эгоизме и в
иллюзорной свободе.

 

 

Здесь описывается в своей мере жизнь давно ушедшего человека,
маленькое звено большой цепи земных воплощений души. Невозможно только по этому
отрезку судить или осудить. Он ничего не даст мыслящему в пределах одной жизни
и невидящего конечной цели, самого предназначения живого существа, не видящего,
что дают каждому эти крохотные мелькающие отрезки. Но смысл этих отрезков и
всего, что в них кроется,  велик и значим
для каждого. Надо лишь увидеть, Кто за всем стоит и куда каждого ведет. Жизни
никогда не обрываются бессмысленно и навсегда со смертью.  Но продолжаются, по сути,  плавно, как жидкость переливается из сосуда в
сосуд. Каждая новая жизнь есть новые врата, новые возможности, послабления,
усложнения. И каждый, рожденный в новой жизни, выше себя вчерашнего и ниже
завтрашнего. Даже если в этой жизни человек убил, он выше себя вчерашнего, еще
не совершившего злодеяние. Ибо вчера, т.е. в прошлом рождении он был готов, он
замышлял, он позволял мыслить и планировать себе в этом направлении, он был
потенциальным убийцей. В этой жизни, убив и еще раз убив, он открыл врата к
наказанию, он открыл врата к сомнению, он открыл врата к страданиям, а значит и
к очищению, а потому стал на ступень, где пора его лечить. Завтра, в следующем
рождении, пройдя муки ада на Земле не по одному кругу, он закажет себе убийство
и муравья. Все жизни всех людей направлены на незримое очищение. У одних этот
процесс бывает более активным и обозримым другими, у других – менее, но до
своего часа.  Но,  чистясь Волей Бога в одном, душа неизменно, будучи
еще несовершенной, грешит в другом, а жизни направлены в совокупности на то
чтобы из всех закоулков души  чистить и
выгребать все нечистоты, по сути тянущиеся из животного мира, понимания и
образа жизни, которые тогда были спасительными для выживания, а сегодня обязаны
себя изжить, ибо в человеческом теле уже не достойны человека, ибо это уровень,
когда пора выходить на диалог с Создателем, обладая соответствующими
качествами, называемыми Божественными, которые и есть пропуск к Богу и
добывание которых возможно только через религии, и что непременно возможно,
поскольку душа есть изначально частица Бога и тяготеет к своей изначальной
Высшей Природе.

 

 

 

 

 

Но, возвращаясь к повествованию, 
хотелось бы сказать,  что рассказ
о детстве  будет далеко не полным, если
не описать начало своего школьного пути, свои пионерские лагеря, свои первые
мечты. Никогда не скажу, что эти вещи были оформлены для меня с элементом
родительского тепла, заботы или хотя бы с добрым напутствием, что мое сердце
почувствовало бы. Не было никаких семейных сует. Все было обыденно,  с 
небольшой строгостью, без умилений и всего прочего, как и все другое,
что имело отношение лично ко мне, сколько бы я ни жила в родительском доме.

 

 

Помню как-то тетя Аня, сестра отца, прислала нам письмо, в
которое вложила  письмо Галины, дочери
отца из первой семьи, которая была старше меня на несколько лет. Галя писала с
обидой на отца, что он не хочет ни ее, ни брата Василия знать, а свою, наверно,
дочь Наташу любит и лелеет, как цветок. Когда отец читал это письма вслух, я
думала, что это абсолютная неправда и скорее им больше повезло, чем мне. Таково
было мнение мое тогда, как ребенка. Хотя, на самом деле, отец всегда по-своему
любил меня, и переживал, и нес ответственность, и более уделял мне времени, чем
мама, но все это не сводилось к материальным благам; но и будет неправдой, что
он никогда не баловал меня мороженным или шоколадкой, как и мама приносила с
работы то конфеты, то печенья, то зефир, и вкусная мамина еда у нас была
всегда. Но все это как-то перечеркивалось его дебоширством, а порою и
жестокостью и ко мне, поскольку не было дня, чтобы меня или ни били, или очень
сильно ни ругали, ибо в глазах отца я была тупицей, никак не могла научиться
узнавать время по часам, никак не выговаривала букву  «Р»,  с
трудом читала и как-то на вопрос, откуда берется хлеб, надолго задумалась и,
чтобы отец отстал, брякнула, что растет на деревьях. Это было принято за чистую
монету, и я была  побита за
несообразительность и невежество, хотя сам он со мной ни одной детской книжки
не прочитал. На следующий день его, такого все знающего, я спросила, откуда
взялось слово Москва, вообще, откуда все слова, за что опять попала в
непонятную. И это отбивало охоту вообще 
на подобные темы искать ответ у родителей. Однако, когда я повзрослела,
разговоры с отцом становились очень интересными, долгими, серьезными и
оттачивали постоянно мой разум, сообразительность и смелость в мышлении, так,
что отец, будучи не слабого десятка, иногда пасовал и говорил: «Ну, что ты
хочешь, у меня всего-то три класса образования». Это он прикрывался, ибо, на
самом деле, перечитал массу литературы, и не было ему равных в рассуждениях на
высокие или философские темы, и я была этому свидетелем.

 

Так что, если быть справедливым, мне все же больше повезло, чем
другим детям касательно отца во всех отношениях, ибо строгость отца сделала
свое святое дело; у Галины же, на сколько я знаю, была очень непростая семейная
жизнь, а брат по отцу Василий, весельчак и балагур, увы, был убит, но это уже
события более позднего периода. Мне же своей жизнью и своими ошибками отец
показал направление движения, дав четкую колею, где я не могла уклониться
никак, но все претерпеть и из всего, волею Бога извлечь свои уроки, как и
достичь необходимые качества, как и закрепить и углубить то, что было во мне
едва. Бог готовит к встрече с Собой основательно, без скидок, абсолютно зная,
что во что в душе должно переплавиться. И потому, когда Бог заговорил со мной
Лично, он назвал меня нормой, т.е. готовой по качествам и по претерпеваниям,
как и по аскезам к Священному и далеко не однодневному диалогу.

 

О маме я пишу пока немного, поскольку на тот период ярких
впечатлений во мне как-то не осталось. Помню лишь, что она приходила с работы
позже отца. До этого я уже, бывало, наплакивалась и ожидала ее с нетерпением.
Тоска по маме было моим очень частым чувством. Я могу сказать, что сердце мое
почти разрывалось по ней, по ее ласке. Но я подрастала, становилась угловатым и
некрасивым ребенком, в котором угадывались черты лица отца,  была во мне некоторая замкнутость или
скрытность, но ожидание материнских рук не угасало. Однако, когда мама
приходила, ей было не до меня, ибо, как бы отец не помогал, но стирка, глажка,
приготовление еды ложились на ее плечи и редко мирно, но и, успев до ночи
поругаться с отцом, она неизменно начинала создавать семейный уют, заботясь обо
мне лишь в плане того, чтобы накормить и отправить в школу или в детский сад не
хуже других. Такой, не очень ласковой она запомнилась мне на тот период.

 

Однако, с возрастом были и другие проявления мамы относительно
меня, и очень неплохие. Но это уже было вне Одессы. Но помнится, в районе шести
лет как-то она пришла с базара. Я бросилась к ее сумке, как обычно в надежде на
игрушку или сладости. Я спросила ее, что она купила. Она ответила: «Морковь,
петрушку…» . «Петрушку? – радостно переспросила я, - Где? Покажи!».  Мама достала пучок зелени. Могла ли она
знать, что Петрушкой в детском саду называли куклу с длинным колпачком, как у
Буратины, которую воспитатели насаживали на руку и показывали  нам кукольные спектакли.  Разочарование мое было беспредельным и
единственная большая кукла, историю которой я рассказала ранее, меня не
радовала. Этими воспоминаниями я хочу просто сказать, что я была обычным
ребенком, но все дети очень чувствительны, обидчивы, мыслят, полны желаний и
своих надежд, есть все же личности понимающие, оценивающие, характерные, ибо
каждый приходит в жизнь уже со своим багажом, своим прошлым опытом, со своими
несбывшимися из прошлого мечтами, как и со своими последствиями греховных
деяний. Это отнюдь не чистые листы бумаги и не бездушные существа. Это целый
мир чувств и переживаний и из этого мира они очень не плохо оценивают взрослых,
находясь в постоянном ожидании  своей
реализации, ибо озабочены этим, как только начали осознавать себя.

 

 

Так должен понимать взрослый человек, но все, что реально все же
происходит с ребенком, есть Божий на него План, заставляющий взрослых поступать
в соответствии с тем, как диктует сама жизнь, или внутреннее понимание на данный
момент. Невозможно, все понимая о душе ребенка, создать ему тепличные условия,
ибо Бог не даст, будучи истинным отцом каждого. Но человек должен хотя бы
стремиться, делая свое, человеческое, а Бог уж подправит или заставит, или
уберет того взрослого, влияние которого на данного ребенка губительно, не способствует
его развитию и не входит в План Бога на него. Это тоже следует знать.

 

 

 

В этой связи хотелось бы рассказать еще одну крохотную историю.
Может быть, мне было лет семь-восемь, когда мама отправила меня в ближайший
магазин купить хлеб, соль, рис, сахар. Сдача была небольшая,  и я соблазнилась и купила себе конфеты, сто
грамм, подушечки, на десять копеек. Идя домой, я переживала, что не донесла всю
сдачу. И мне действительно  не было
прощено, но мама меня хорошо отругала за такое своеволие. Однако, такое
поведение мамы я растолковала, как жадность и далее пыталась все делать или
скрытно, или отчитываясь до мелочей. Жизнь и требования родителей делали меня
пунктуальной, все учитывающей, мыслящей наперед. В отношениях с людьми я и
далее  становилась щепетильной,
непременно отдающей все до копейки, отчитывающейся во всем, касалось ли это
денег или других вопросов и в будущем, когда родители  как студентке присылали мне деньги, я в
письме отчитывалась до копейки, отчитывалась и перед своими детьми, когда
делала им базар. Это стало моей сутью, беречь чужие деньги – моим кредо и
непоколебимым пониманием, отказывающейся только в пользу других, не любящей
подарки, но любящей их делать при малейшей возможности. Так что сдержанность
родителей относительно меня преломилась в моем сознании так, как видимо мои
качества того требовали и как пожелал Бог. Эти качества и спасали меня в моей
собственной семье, ибо я никогда не претендовала ни на какое внимание мужа и, если
он что-то хотел сделать для меня, то только по своей личной на то инициативе.
Так я настраивала и своих детей: во всем полагаться только на себя. И с этой
позиции живя, видела, что Бог руками других людей давал иной раз щедро. Но
ничего лишнее у меня уже не задерживалось, но отправлялось к тем, кому нужнее.

 

 

И,  тем не менее, мысля по
детски и понимая в свою меру, в отношении себя я осознавала, скорее всего
будучи неправой,  что я не главное в
жизни родителей, что есть между ними что-то, что удерживает их друг с другом,
что  я лишь  своим существованием обязываю их смотреть за
мной и воспитывать. Я также понимала на тот период, что, как на ребенка,  они хотят тратить как можно меньше денег,  исходя из моей несмышлености, робкости и
нетребовательности. Никогда не было так, чтобы,  заходя в магазин, я просила или умоляла
родителей что-либо мне купить. Но на самом деле, я