23.МОЯ ЖИЗНЬ. ЧАСТЬ 12. КРАСНОЯРСКИЙ КРАЙ, ГОРОД ЧЕРНОГОРСК. ТРУДНОЕ НАЧАЛО.

23.МОЯ ЖИЗНЬ. ЧАСТЬ 12. КРАСНОЯРСКИЙ КРАЙ, ГОРОД ЧЕРНОГОРСК.
ТРУДНОЕ НАЧАЛО.

 

 

Где и когда начался мой недолгий, но емкий марафон по жизни (ибо
к двадцати четырем годам я должна была все же осесть, хотя духовный путь, путь
страданий и мысли, как и для любого, был для меня нескончаемым) и кто меня
вечно упаковывал в дорогу? Только Бог, с самого детства, не давая душе никаких
временных иллюзий, ограждая от них реальностью, все констатирующим мышлением и бесконечными
выводами, наполняющими и тем и ни тем мой личный саквояж с тем, чтобы однажды
опять и в который раз все ненужное из него вытряхнуть и дать более
существенное.

 

Университет уходил реально, буквально насильственно убирался из
моей жизни, как и я из его, как я в эту сторону ни медитировала;  и будущее, необъемное, не охватываемое мыслью
и взглядом, ожидало меня, уже имея на меня и задолго до моего рождения свои
права и обязанности.  Судьба хорошо  знала, что мне надо, и я как бы это
предчувствовала и готова была к сотрудничеству и творить себя, даже идя против
себя и своего благополучия; но все же такой энтузиазм не спасал меня, ибо,  и,  желая так идти, я шла не сама, а потому более
шла впотьмах, блуждая в лабиринтах скрытого будущего, чувствовала
насильственность, как и боль, которую отнюдь не предполагала моя активность по
судьбе и,  оказываясь на сгибах судьбы, в
своеобразных ее туннелях, уже не могла ничего видеть и планировать определенно,
ибо не я творила, но творили меня,  передо мной не отчитываясь и не давая
возможности и решать, на что я все же рассчитывала и желала себе.

 

Не могла я знать, что Бог – Высочайший и Непревзойденный
сценарист увязал все для меня в столь гармоничное целое, что лучше и не
придумаешь,  и каждое мгновение в моей
жизни было неотъемлемым и важнейшим звеном, являющимся в себе и следствием и
причиной, всему,  что было и должно было
быть запланированным, дабы дать столько, что и не унести.

 

Откуда мне было знать, что я начинала биться над собой и своей
судьбой точно также, как бьется каждый по великому замыслу Творца; и нет здесь,
в конечном счете, ни лучших, ни худших, ни успешных, ни безуспешных, ибо всем
отведено проиграть свои роли, написать своей жизнью  великий духовный труд, который можно  назвать, как угодно: и поэмой, и повестью, и
романом… -  но никогда не посчитать
неоконченным и бесполезным или бессмысленным действом, ибо за одной жизнью
следует другая и далее… и все непременно имеет великую значимость для
материального и духовного развития души, увязывает в одно целое и это и
прошлое, и будущее рождение, поднимая каждого вверх к Богу.

 

 

Эту эпопею судьбы, своего Земного пребывания в материальном мире
Бог даст прочитать каждому, но в свое время, за пределами материального мира,
выступая в ней не соучастником, не критиком, но творцом своих детей, идущих к
Отцу и так достигающих трудом, потом и безмерными ошибками и опытом те великие
Божественные качества, которые одни эти Святые двери к Высшему Правителю и
открывают. Этот бездонный кладезь опыта, дающий неземное совершенство
выкристаллизовывается в долгом пути материальных игр каждым, Волею Бога,  и я была вовлечена в свою игру по своим
причинам,  согласно Божественному
промыслу на меня.

 

 

Я уезжала из Горького без особой боли, ибо она уже несколько
остыла, и новые горизонты неясно, но рисовались мне на смену долгим и
изнурительным волнениям и неудачам.  Судьба несла меня на своих крыльях так, что,
скорбя и печалясь неустанно, по сути, 
над своим несовершенством и не гладкостью в этой связи пути, я ею же
поднималась из глубинных страданий на гребень новых надежд, и далекие горизонты
охотно приоткрывали мне хоть какой-то смысл движения, и мне этого было
достаточно на мыслью обозримый период, хотя этот период был строго очерчен в
договоре трудового найма, в союзе, который я заключила с судьбой, отправляясь
по организованному набору в маленький и незнакомый северный городок на юге
Красноярского края, который  вряд ли
нуждался в моих услугах, и который вряд ли бы ими и удовлетворился.

 

Ну, какая с меня была работница текстильного  производства, если моя внутренняя установка
отнюдь не вожделела стать профессионалом, не устремлялась к заработкам,
отводила себе более  задачу внутреннюю,
толком и не понимая, хоть и предчувствуя, что же я хочу, зачем мне все это и
что из этого все же можно извлечь. Однако, судьба уже начинала пополнять мой
багаж новым, держа как бы на обочине событий, но иногда делая меня чуть ли не
главным действующим лицом, хотя я не вожделела проявлять активность и с
радостью бы занимала позиции наблюдателя.

 

Отправлялось нас из Горького человек десять. Это был чисто
женский набор, поскольку и ожидал нас труд на суконном комбинате, где
требовались ленточницы, прядильщицы, ткачихи… Юг Красноярского края
представлялся мне отнюдь не самым лучшим или романтическим местом для моего
становления, но других объявлений на тот период по городу не было, хотя
хотелось уехать или на Камчатку, или на Сахалин, или  в Комсомольск-на-Амуре… Однако, судьба не
собиралась меня серьезно удалять от центра России, по-своему берегла меня и созидала
меня в приемлемых и достаточно щадящих условиях, хотя порою делала это
достаточно изощренно.

 

Под мерный стук колес, определив себе место у окна, я наконец
начинала упорядочивать в себе происходящее. Теперь снова мир распадался для
меня на две части – я и все остальное… Снова неумолимо и неослабно начинало
биться в моем уме чувство великого предназначения,  необходимости что-то говорить и доносить до
других, в необходимости писать… 
Нежданная, но узнаваемая муза замыкала в себе, руки сами вытащили и
положили перед собой бумагу и ручку, и отрешенный взгляд устремился к
мелькающему великолепию за окном, уводя мысли куда дальше от действительности и
требуя от них начать решать задачи неразрешимые, теперь же. Зачем? Что особого
хотелось мне запечатлеть в тот момент?

 

 

Едущие со мной девчонки то и дело сновали по вагону, смеялись,
кричали, дурачились,  рассказывали друг
другу свои  истории, погнавшие из родного
места, легко перезнакомились между собой, курили, матерились… Мат страшно,
невыносимо резал слух, как бы сам растил между ними и мною невидимую, но очень
тяжелую стену. Ну, что здесь можно было записать? 

 

 

Среди всех взгляд то и дело словно натыкался на одну женщину лет
сорока. Она тоже ехала с нами и уже успела поведать мне свою непростую историю.
Звали ее Надежда Николаевна. Это была очень худенькая, среднего роста женщина,
слабо одетая, с короткой стрижкой, едва седая, волосы более беспорядочные, с
едва уловимыми остатками химической завивки. Но… лицо ее было отнюдь не
привлекательным, но изможденным, действительно усталым, не тронутое никакой
косметикой, почти темным, с множеством морщин, в синяках и ссадинах и, кажется,
неровным носом, может быть когда-то сломанным… Это было несчастное существо,
покидающее свой дом и свою семью, едущее с надеждой туда, где можно было как-то
наладить свою судьбу. 

 

Первое мое впечатление было непередаваемым. Я бы не посмела к
ней подойти, заговорить, тем более утешить, ибо находилась на какой-то другой
ступени, я бы  побоялась к ней
приблизиться, дабы не запачкать себя, дабы не появилось  ни у кого понимания, что и я такая же. Судьба
как бы спросила этим образом: «Ну, и как тебе этот человек? Сможешь ли ты
обратить к нему сердце? Если нет, то тогда зачем, для чего ты едешь?» Однако,
делать выбор мне не пришлось. Надежда Николаевна сама как-то отличила меня из
многих и легко заговорила со мной, пояснив, что уже который раз разрывает со
своей семьей, где ее избивает постоянно и муж, и сын, что она оставила им все,
трехкомнатную квартиру, все, что было совместно нажито, что она более не может
жить в столь нечеловеческих условиях, что она больна, но..  как умереть? Куда себя деть? Это ее надежда…

 

Судьба показала просто и понятно, что она не бездомная, что она
не алкоголичка, что она просто битая мужем и сыном, что она хочет жить, хочет
подправить свою судьбу, что она может жертвовать последним ради бьющих и
унижающих ее и к ней следует относиться по-доброму. И позднее я много раз имела
возможность убедиться в чистоте ее намерений, в стойкости и уме, в порядочности
и доброте. Этот маленький первый урок стал мне уроком на всю жизнь, не позволяя
более мыслью никогда осудить битого, страдающего, зависимого, неприятного по
внешности, пьяного, неуважаемого, оскорбленного, зависимого…  Напротив, в таких людях я находила много
великолепных качеств, милосердия, справедливости и великого терпения  перед судьбой, порой ставящей на колени и так
бьющей наотмашь.

 

Я ехала именно к таким судьбам, несчастным и битым уже в самом
начале пути, и начинала потрясаться реальностью чужой боли, уже не видя своей и
не вознося ее в ранг особых страданий. И маленькие чужие откровения смягчают
душу; и порою в самом начале пути, когда кажется, что впереди вся жизнь, очень
воодушевляют эти чужие излияния, ибо уже видишь, ради кого  можно жить и творить, как и что передавать, и
совсем не хочется думать, а нуждаются ли они? Главное, что и чужая судьба в
тебе все расставляет и утверждает и разъясняет.

 

 

Это была не единственная особая встреча в этом пути. В том же
вагоне с нами ехал молодой человек, который также обратил на себя мое внимание.  Он был очень возбужден, постоянно  подшучивал над  всеми девушками вагона, буквально не давал
прохода,  тискал,  хватал, приглашал играть в карты, сыпал
матом, и, кажется, этим нравился, рождал визг, хохот и становился своеобразной
достопримечательностью вагона.

 

Его общения искали, отвечали взаимностью, легко играли с ним в порнографические
карты… Но однажды, уже вечером, на исходе второго дня он как бы приостановился
и задержал на мне свой почти веселый и самонадеянный взгляд, однако,
задержался… Внутреннее чувство, что я смогу его как-то осадить, появилось во
мне неоспоримо и сильно. Я обратилась к нему первая.

- Или куда торопитесь? – спросила я, предлагая присесть. Он
действительно сел рядом, недоуменно и почти вызывающе смотря на меня. Было
понятно, что своим поведением и внешностью я как бы не приветствовала ни только
его разгул, но и всех, кто в этом участвовал и разделял.

- Я? – он еще как бы не определился, какую позицию занять. – А
куда мне торопиться. Могу и посидеть.

- Вы… далеко едите?

-Очень. В Южно-Сахалинск. 
Еще спроси, зачем?

- И спрошу. Зачем? – я говорила без вызова, но внутренне желая
как-то достучаться до него, пробить эту его бравость и бронь самоуверенности,
как и самонадеянности.

 

- А за длинным рублем! Или запрещается?

 

Этот вопрос был уже мне победным продолжением, здесь я могла его
чуть смирить, чуть потеплеть сердцем, чуть принять другую позицию. Здесь уже не
было дежурных фраз, но можно было подключить понимание.

 

- А кто Вам  сказал, что
зарабатывать деньги своим  трудом, ставить
это своей целью стыдно. –  На те времена
это было достаточно рискованным утверждением. 
Молодой человек