зря!
… И вот пришли мы с Галей в баню.
Открыли дверь…
Там шум и гам,
как в настоящем балагане.
Не верю я своим глазам:
четыре женщины! Красотки!
Какие сдобные тела!
– Заходь, мужик!
Не хочешь водки?
Как не хватало нам орла –
нам, неприкаянным орлицам…
Давай, снимай свои штаны!
Ты вместе с нами будешь мыться.
И не красней.
Здесь все равны.
… Я не скажу, что дальше было.
Я рассказал бы, но секрет…
Эх, что-то враз внутри заныло,
как вспомнилось…
В помине нет
уже того, что было в банный,
в тот, приключений полный день…
В сугробе с бабами, бесштанный,
валялся спьяну, как тюлень.
Сверкая пышными телами,
купались бабоньки в снегу.
А с ними я, гремя мослами…
Пока, друзья! Всё, не могу…
Вы не бывали в женской бане?
Теперь уж и не побывать.
Сидеть вам в тесной узкой ванне
и по парилке тосковать…
***
Она была столичной штучкой
Она была столичной штучкой.
Приехав в дальнее село,
везде бродила с авторучкой –
стихи писАть её влекло.
Она без продыху писАла
их в свой потрёпанный блокнот.
И всё ей мало было, мало…
Вдруг видит: тракторист идёт.
Она немедленно влюбилась
любовью страстной в молодцА.
И сердце женское забилось,
как после крепкого винца.
А тракторист тот был не промах
и враз повлёк её в кусты,
сказав ей, что, мол, сексодромов
таких и не видала ты…
Она немедля согласилась,
мол, я с тобою хоть куда,
и потихоньку прослезилась:
вот и зажглась её звезда!
Но перед тем, как ей отдаться
мужчине в зарослях ольхи,
сказала, будем, мол, сношаться,
но прежде я прочту стихи…
Из сумочки своей достала
заветный толстенький блокнот…
И два часа стихи читала
на фоне сдержанных зевот.
И снова сумочку открыла,
мол, у неё стихов полно …
На этом всё, сказал верзила.
Стихи твои, имхо, г…но!
И задушил он поэтессу,
и бабы говорят, что съел
без жалости и политесу.
Такой вот вышел беспредел…
И что-то с ним потом случилось,
он заговариваться стал.
Сознанье, видно, помрачилось…
С лица сошёл он, исхудал.
Сидел с похищенным блокнотом
ночами в зарослях ольхи
и тихо бормотал чего-то,
предположительно, стихи…
***
Арина Родионовна и Пушкин
Где-то в далёком селе
няня и Пушкин живут.
Дом есть, еда на столе.
Пушкин одет и обут.
Пушкин поесть не дурак,
любит ватрушки и чай,
любит носить лапсердак,
няне давать нагоняй.
Вечер в деревне, и вот
час вдохновенья настал.
Пушкин перо достаёт,
в мыслях держа пьедестал,
тот, на котором ему
памятник будет стоять.
(Только ему одному…)
Няня вошла и ворчать:
– Только стишки бы строчил
на протяжении дня.
Ты б, сукин сын, сочинил
что-нибудь мне про меня…
Пушкин на лавке сидит,
прочно сидит, как матрос.
Строго на няню глядит
и задаёт ей вопрос:
– Няня, где кружка моя?
Водки мне, няня, налей.
Вот надерусь, как свинья,
станет в груди веселей.
Наша лачужка ветха,
ветер в застрехе свистит.
Доля моя нелегка,
то-то душа и болит.
Мглою накрыла метель
небо.
Резвится буран.
Пушкина тащит в постель
няня – поэт в стельку пьян.
… Утро.
Буран поутих...
Пусть Александр поспит.
Он гениальнейший стих
няне потом сочинит.
***
Пейзажная.
На улице моей опять дожди...
На улице моей опять дожди.
Деревья в нашем парке облетели,
И по утрам стеснение в груди,
Но надо выбираться из постели.
Пора унылая – сказал один поэт –
Но есть в ней для меня очарованье.
Цветов осенних я собрал букет -
Ведь мне идти сегодня на свиданье.
Она придёт, наверное, в пальто
Смешного канареечного цвета,
Как парижанка из картин Кокто,
Но без привычного француженкам берета.
Мы с ней вдвоём в вечерний парк пойдём
Бродить аллеями под музыку Леграна.
Там никого. Там только мы вдвоём
В прохладном облаке осеннего тумана...
***
Выйду в полюшко
Выйду в полюшко я потоптаться…
Красотища какая кругом!
Потому-то они нас боятся
и завидуют там, за бугром,
в городах своих пыльных и грязных,
где чадят миллионы машин,
где рассадник болезней заразных –
от коклюшей до прочих ангин.
Вы присядьте под кустик: там норка.
В этой норке полёвка живёт.
Оглянитесь вокруг вы с пригорка –
это ж сердца и мыслей полёт!
Это ж надо какие просторы!
Слева речка, а справа леса!
В отдаленье какие-то горы.
За горами ж одни чудеса…
Там, наверно, тайга, буреломы,
хляби, мари, болотины там.
За горами живёт мой знакомый.
Он геолог и спец по грунтам.
Забурился в тайгу, нос не кажет.
Ну, а может, уж нет и в живых?
Кто теперь после рюмки расскажет
про добро, что у нас в кладовых?
С кем мне спеть разудалую песню
про коня вороней воронья?
Эх, судьба… Будто падаю в бездну
я в конце своего бытия…
***
Волнуется Эвксинский Понт
Неизмерима ширь морская.
Куда ни кинь пытливый взгляд –
простору нет конца и края,
и горизонт огнём объят.
Песок прибрежный беспокоя,
идёт приливная волна.
У моря нет ни дня застоя,
нет безмятежности и сна.
Не может ни на миг забыться,
на время обрести покой.
О скалы море будет биться
с мятежной вековой тоской…
То в вялом вкрадчивом движенье,
а то вздымаясь и бурля
(и незавидно положенье
тогда любого корабля).
…Закат на море. Горизонт
втянул в себя шар раскалённый.
Волнуется Эвксинский Понт,
цвет моря сумрачно-зелёный.
И звёзды кое-где взошли,
и месяц светится двурогий.
Белеет парусник вдали,
волна ласкает босы ноги.
Стекает по отрогам гор
бриз освежающий вечерний.
– Ты любишь? – слышен разговор.
– Люблю, люблю, уж ты поверь мне…
***
Ну, здравствуй, осень!
Ты пришла
и на ночлег расположилась
у нашей речки и села.
Спасибо за такую милость!
Рассыпала в пустых полях
по зяби серебристый иней.
Деревья в жёлтых вензелях,
и небеса в ультрамарине...
...Прохладно в доме.
Надо в печь
растопку сунуть, чиркнуть спичкой.
Подбросить дров и снова лечь…
А может, лучше чай с брусничкой
и зверобоем заварить?
И сесть за стол, укрыться пледом,
и чашечку себе налить,
и ждать…
Вдруг явится к обеду?
Ну, а пока Он не пришёл,
пока дрова трещат в печурке,
придумать, чем украсить стол,
и сказку прочитать дочурке…
***
Отшельник
Когда вам заблудиться "повезёт"
в густом нехоженном березняке,
тропинка вас к избушке приведёт,
где я живу в печали и тоске.
Таится дом средь молодых берёз
в краю хрустально-голубых озёр.
Невдалеке
Просто здорово, что ты это всё написала, потому что нужно говорить хорошие слова, пока нас слышат...
Давайте восклицать
Друг другом восхищаться
Высокопарных слов
Не надо опасаться…
Какие справедливые слова!