зря!
… И вот пришли мы с Галей в баню.
Открыли дверь…
Там шум и гам,
как в настоящем балагане.
Не верю я своим глазам:
четыре женщины! Красотки!
Какие сдобные тела!
– Заходь, мужик!
Не хочешь водки?
Как не хватало нам орла –
нам, неприкаянным орлицам…
Давай, снимай свои штаны!
Ты вместе с нами будешь мыться.
И не красней.
Здесь все равны.
… Я не скажу, что дальше было.
Я рассказал бы, но секрет…
Эх, что-то враз внутри заныло,
как вспомнилось…
В помине нет
уже того, что было в банный,
в тот, приключений полный день…
В сугробе с бабами, бесштанный,
валялся спьяну, как тюлень.
Сверкая пышными телами,
купались бабоньки в снегу.
А с ними я, гремя мослами…
Пока, друзья! Всё, не могу…
Вы не бывали в женской бане?
Теперь уж и не побывать.
Сидеть вам в тесной узкой ванне
и по парилке тосковать…
***
Она была столичной штучкой
Она была столичной штучкой.
Приехав в дальнее село,
везде бродила с авторучкой –
стихи писАть её влекло.
Она без продыху писАла
их в свой потрёпанный блокнот.
И всё ей мало было, мало…
Вдруг видит: тракторист идёт.
Она немедленно влюбилась
любовью страстной в молодцА.
И сердце женское забилось,
как после крепкого винца.
А тракторист тот был не промах
и враз повлёк её в кусты,
сказав ей, что, мол, сексодромов
таких и не видала ты…
Она немедля согласилась,
мол, я с тобою хоть куда,
и потихоньку прослезилась:
вот и зажглась её звезда!
Но перед тем, как ей отдаться
мужчине в зарослях ольхи,
сказала, будем, мол, сношаться,
но прежде я прочту стихи…
Из сумочки своей достала
заветный толстенький блокнот…
И два часа стихи читала
на фоне сдержанных зевот.
И снова сумочку открыла,
мол, у неё стихов полно …
На этом всё, сказал верзила.
Стихи твои, имхо, г…но!
И задушил он поэтессу,
и бабы говорят, что съел
без жалости и политесу.
Такой вот вышел беспредел…
И что-то с ним потом случилось,
он заговариваться стал.
Сознанье, видно, помрачилось…
С лица сошёл он, исхудал.
Сидел с похищенным блокнотом
ночами в зарослях ольхи
и тихо бормотал чего-то,
предположительно, стихи…
***
Арина Родионовна и Пушкин
Где-то в далёком селе
няня и Пушкин живут.
Дом есть, еда на столе.
Пушкин одет и обут.
Пушкин поесть не дурак,
любит ватрушки и чай,
любит носить лапсердак,
няне давать нагоняй.
Вечер в деревне, и вот
час вдохновенья настал.
Пушкин перо достаёт,
в мыслях держа пьедестал,
тот, на котором ему
памятник будет стоять.
(Только ему одному…)
Няня вошла и ворчать:
– Только стишки бы строчил
на протяжении дня.
Ты б, сукин сын, сочинил
что-нибудь мне про меня…
Пушкин на лавке сидит,
прочно сидит, как матрос.
Строго на няню глядит
и задаёт ей вопрос:
– Няня, где кружка моя?
Водки мне, няня, налей.
Вот надерусь, как свинья,
станет в груди веселей.
Наша лачужка ветха,
ветер в застрехе свистит.
Доля моя нелегка,
то-то душа и болит.
Мглою накрыла метель
небо.
Резвится буран.
Пушкина тащит в постель
няня – поэт в стельку пьян.
… Утро.
Буран поутих...
Пусть Александр поспит.
Он гениальнейший стих
няне потом сочинит.
***
Пейзажная.
На улице моей опять дожди...
На улице моей опять дожди.
Деревья в нашем парке облетели,
И по утрам стеснение в груди,
Но надо выбираться из постели.
Пора унылая – сказал один поэт –
Но есть в ней для меня очарованье.
Цветов осенних я собрал букет -
Ведь мне идти сегодня на свиданье.
Она придёт, наверное, в пальто
Смешного канареечного цвета,
Как парижанка из картин Кокто,
Но без привычного француженкам берета.
Мы с ней вдвоём в вечерний парк пойдём
Бродить аллеями под музыку Леграна.
Там никого. Там только мы вдвоём
В прохладном облаке осеннего тумана...
***
Выйду в полюшко
Выйду в полюшко я потоптаться…
Красотища какая кругом!
Потому-то они нас боятся
и завидуют там, за бугром,
в городах своих пыльных и грязных,
где чадят миллионы машин,
где рассадник болезней заразных –
от коклюшей до прочих ангин.
Вы присядьте под кустик: там норка.
В этой норке полёвка живёт.
Оглянитесь вокруг вы с пригорка –
это ж сердца и мыслей полёт!
Это ж надо какие просторы!
Слева речка, а справа леса!
В отдаленье какие-то горы.
За горами ж одни чудеса…
Там, наверно, тайга, буреломы,
хляби, мари, болотины там.
За горами живёт мой знакомый.
Он геолог и спец по грунтам.
Забурился в тайгу, нос не кажет.
Ну, а может, уж нет и в живых?
Кто теперь после рюмки расскажет
про добро, что у нас в кладовых?
С кем мне спеть разудалую песню
про коня вороней воронья?
Эх, судьба… Будто падаю в бездну
я в конце своего бытия…
***
Волнуется Эвксинский Понт
Неизмерима ширь морская.
Куда ни кинь пытливый взгляд –
простору нет конца и края,
и горизонт огнём объят.
Песок прибрежный беспокоя,
идёт приливная волна.
У моря нет ни дня застоя,
нет безмятежности и сна.
Не может ни на миг забыться,
на время обрести покой.
О скалы море будет биться
с мятежной вековой тоской…
То в вялом вкрадчивом движенье,
а то вздымаясь и бурля
(и незавидно положенье
тогда любого корабля).
…Закат на море. Горизонт
втянул в себя шар раскалённый.
Волнуется Эвксинский Понт,
цвет моря сумрачно-зелёный.
И звёзды кое-где взошли,
и месяц светится двурогий.
Белеет парусник вдали,
волна ласкает босы ноги.
Стекает по отрогам гор
бриз освежающий вечерний.
– Ты любишь? – слышен разговор.
– Люблю, люблю, уж ты поверь мне…
***
Ну, здравствуй, осень!
Ты пришла
и на ночлег расположилась
у нашей речки и села.
Спасибо за такую милость!
Рассыпала в пустых полях
по зяби серебристый иней.
Деревья в жёлтых вензелях,
и небеса в ультрамарине...
...Прохладно в доме.
Надо в печь
растопку сунуть, чиркнуть спичкой.
Подбросить дров и снова лечь…
А может, лучше чай с брусничкой
и зверобоем заварить?
И сесть за стол, укрыться пледом,
и чашечку себе налить,
и ждать…
Вдруг явится к обеду?
Ну, а пока Он не пришёл,
пока дрова трещат в печурке,
придумать, чем украсить стол,
и сказку прочитать дочурке…
***
Отшельник
Когда вам заблудиться "повезёт"
в густом нехоженном березняке,
тропинка вас к избушке приведёт,
где я живу в печали и тоске.
Таится дом средь молодых берёз
в краю хрустально-голубых озёр.
Невдалеке
