НА СТОЛКНОВЕНИИ ЭПОХ. Часть 1

петушки-гребешки всякие на ней. Словом, как на открытке нарисованный. А я ему: «Есенин, это все ненадолго. Вы должны быть с нами. Мы занимаемся настоящим искусством.» А он: не вылезу, мол, из своих лаптей. Они мня, вроде как, на сцене удерживают. Так ведь и я с того же начинал. Желтую рубаху сшил, и она мне здорово помогла. Так ведь другая жизнь наступает. Все не настоящее, фальшивое уходит.
    -- А что плохого в «березках»? В них не просто образ, глубокая тоска... Ведь за границей всего этого нет. А сколько люду нашего туда переехало.
    -- Да не в березках дело. Поэзия должна быть перспективной для народа. Она должна жизнь вперед двигать. Решать наболевшие проблемы. А он коровьими рогами в паровоз уперся и не с места. А кому от этого легче?!
    -- Он очень одинок. Его здесь никто не понимает. А ведь его тоска – начало всех начал. Он не может принадлежать к имажинистам, потому, что его произведения наглядно отображают путь развития личности, а не просто образы березок. Имажинизм отживает свое, потому, что образ, как отстойная вода в болоте, не имеет дальнейшего развития. Но ведь он же ясно отображает путь развития собственной личности, которая не стоит на месте, а познает все новые и новые истины. Да, он часто бывает пьян. Он ошибается, падает, потом осознает свои ошибки и вновь поднимается высоко в небо. И оттуда доносит свой образ, свой голос. Голос истины, которую только что познал в страданиях и боях за правоту. Мне кажется, со временем он бросит пить. Это просто буйство молодости:
                                          Сказать приятно мне:
                                          Я избежал паденья с кручи.
                                          Теперь в Советской стороне
                                          Я самый яростный попутчик.

        Пейзажи являются лишь дополнением к его чувствам, подчеркивают их и этим ценны. Те, кто говорит о его стихах, видят лишь образы, но сути все равно не понимают. И он по-прежнему далек от политики. Зато, его стихи  становятся все глубже и богаче психологизмом...
      -- Да ты знаешь, детка, какая гвардия этих самых имажинистов выстроилась за ним! От них, как раз, это болото и образуется...
      -- А ты знаешь, какая гвардия подражателей выстроилась за тобой?! Они специально делают ошибки в словах, перекручивают их, чтобы текст был не понятен. А потом доказывают, что их дураки понять не могут. А на самом деле дурак – автор!
      -- Нет, я такого не знаю.
      -- А я знаю! Вот сейчас на эстраде...
      Здоровяк все явственней косился в Лерину сторону. Теперь его взгляд отражал скорее хмурое любопытство, чем недовольство. Он готов был воспринять Леру не как человека, перенесшего черепно-мозговую травму и потерявшего рассудок, а как факт своего сознания. Еще немного и он бы прозрел... Но Лера вовремя опомнилась.
    «Ох, знал бы ты, какая проблема сейчас у нас – потерять собственное лицо из-за влияния американской «парнухи». И что его стихи особенно сейчас популярны. И его, и Есенина, и Пастернака... и других. И мы цепляемся за них, как утопающий за соломинку. Да и как бы ты писал, если бы жил в наше время? Ох, ребята, держались бы вы все вместе, не жили бы мы сейчас так, как живем. Это и было бы начало нового дня, новой эпохи. Но вы так нелепо – врозь, каждый без поддержки...»
      И тут Лера содрогнулась. Внезапная догадка поразила ее. Сам Эскулап признавал талант Есенина, а тот, в свою очередь, понял, немного позже, что именно с ним рядом для него будет реальная поддержка. Что же мешало им сотрудничать? А не все те же ли завистники, которые окружали самого Эскулапа? Бездарные мелочные людишки, которые сеяли смуток и ложные понятия футуризма везде, где появлялись. Из-за них из Лефа ушел Борис, который мог бы быть опорой для их истинного лидера. И не только он, другие талантливые люди, поддавшиеся подобным интрижкам и манипуляциям. Как жаль, что человек так несовершенен и все начинает понимать слишком поздно. Лера вспомнила строки Цветаевой, адресованные Пастернаку: «Не рассо*рили – рассори*ли...» Их, по нелепой ошибке, судьба тоже раскидала в разные края, но ни какие сплетни не смогли повлиять на их дружбу.
      Ведь сам Эскулап едва ли являлся футуристом. Он, как любой гений, не принадлежал ни к какому течению. А, впоследствии, сам же раскритиковал этих горе футуристов. Вероятно, им было совершенно не выгодно, чтобы к их группе примыкал еще один талантливый человек, способный оттеснить бездарей в «дальний угол». Есенин претерпевал гонения и притеснения со стороны, так называемых, футуристов. Вот отсюда и пошли нелепейшие слухи о том, что Маяковский враждовал с Есениным и не признавал его дар. Тем не мнение, враги были возведены на пьедестал лучших друзей.
      Да еще взрывоопасные упрямые норовы обоих способствовали разногласию взглядов. И, в то же время, какая-то напряженная жилка в организации собственной натуры каждого из них, соединяла их обоих едва заметной натянутой стрункой. Сама Лера отметила при изучении творчества каждого из них, что на поздних этапах своего развития, Есенина все чаще интересуют те же события, что и Маяковского. Они оба затрагивают одни и те же темы и очень похожи в своих взглядах. Человеческие отношения – сложная вещь. Они бывают разными в разные моменты и в разные годы жизни. Но одно бывает ясно во все времена – этот человек не способен на подлость по отношению к другому. И этот момент оказывается самым важным.
      -- Я же говорю, пусть к нам присоединяется. Вместе бороться всегда легче. Я ведь вижу, он хочет этого, даже завидует нам, Лефовцам.
    -- Может оно и так, но он не хочет сливаться с общей массой, рискуя потерять свою индивидуальность.
    Эскулап глядел на Леру искоса, нахмурив брови. Лера прищурила глаза и глядела в упор на него:
    -- Ты сам давно ли плакал о том, что так одинок?
    -- Вот когда победит коммунизм на всей планете, ни один человек на свете больше не будит чувствовать себя одиноко. Всеми будет править только любовь. Большая, единая.
    -- Так что же ты идешь к людям, которые тебя не любят? А тех, кто нуждается в тебе, не замечаешь?!
    Эскулап вдруг надулся. Кажется, этот факт привел его в ярость:
  -- Что, опять невроз? Опять голова болит?! – заревел он на Леру, -- А ну, быстро спать!
  Лера шмыгнула за ширму.
  -- А помочь ему можешь только ты. Ведь он к тебе тянется! И у вас похожие проблемы... – выкрикнула она оттуда и юркнула в постель.
  Она о многом начала догадываться сейчас, но рассказать обо всем Эскулапу вряд ли смогла бы. Он попросту не хотел ее слушать.
    Прошло совсем немного времени, как ее предположения начали находить все более веские подтверждения.

          ГЛАВА 47.
    -- Куда мы идем, -- поминутно спрашивала Лера, еле поспевая за Великаном.
      -- К моим друзьям, -- коротко отвечал тот всякий раз.
      -- К новым?
      -- Нет, к старым.
      --  У-у. Зачем к старым? Ведь она же тебя опять прогнала. Да еще кричала при этом вслед: «Чтоб я  тебя не видела!» Я бы на твоем месте совсем  не появилась! И на улице не поздоровалась!..
      -- Так надо! Она сегодня позвала... – Великан почти задыхался от волнения.
      Они шли очень быстро. Лера едва поспевала за широченными шагами Эскулапа, который готов был бежать и подскакивать на ходу, не видя перед собой мартовских луж. Он торопился и был возбужден. Лера это чувствовала. Она понимала причину его возбуждения, ведь сегодня солнечным утром собственноручно вручила ему записку из рук одной домохозяйки его любимой. Но больший шок Леру ожидал впереди.
      Едва они переступили порог знакомой квартиры, и Лера снова увидела перед собой не желаемое лицо, как великан взорвался от эмоций, переполнявших его всю дорогу. Он кинулся к ней, так, словно целую вечность не видел дорогого друга. Прижал крепко к своей огромной груди. Та невольно вскрикнула, и крик этот показался Лере чрезмерно радостным и торжествующим. Конечно, она знала, ее Великан вернется, потому и не бежала за ним следом, а томила долгими вечерами одиночества, ничего не давая о себе знать. Зато он за это время просто извелся. Не было дня, чтобы он не посылал Леру с новой запиской в ненавистную ей квартиру. А Лера, придя туда, заставала ее всякий раз с новым ухажером. И о каждом выгодном для нее романе теперь говорила вся Лубянка. Лера не пыталась докладывать об этом своему испытуемому. Зачем, он и так все знал. Страдал, напивался. Но, все же, любил. Не мог иначе. Наконец, «коронованная» особа смилостивилась и послала своему верному «пажу» ответную записку...
      Великан, на удивление Леры, теперь не требовал к себе столь пристального внимания, как прежде. Он был одурманен встречей. Обнимал, целовал и читал стихи, написанные за это время в одиночестве для нее. Именно ту поэму, которую видела Лера своими глазами, с надписью «Ей и мне». Он так вдохновенно читал ее. С особым пристрастием выделял те строки, которые яснее ясного говорили о его оскорбленных громадных чувствах. О факте измены с ее стороны. О его одиночестве. А потом... разрыдался. Он упал перед ней на колени. А она все это время торжествующе и победоносно смеялась. Она слышала в его строках лишь возвеличивание ее собственной персоны. Вероятно, ей уже грезился ореол славы. А ее преданный великан был оглушен этим смехом. Он слышал в нем звон бубенцов и великое всепрощение.  И плакал навзничь на ее коленях, как ребенок. Он ей снова верил.
      Лера вспомнила. Еще недавно до ссоры великана с его возлюбленной, она вошла в гостиную после похода в местную лавку. Но, войдя, ужаснулась. На полу, посреди комнаты, валялись лоскуты обивки дивана. Диван был ободран почти полностью. Вокруг также валялись обломки поломанных стульев. Среди этого хаоса на полу, обхватив голову обеими руками, сидел Великан и плакал. Нет, он не плакал, он выл. И выл зло, сжимая кулаки. Казалось, еще чуть-чуть и он вышибет ими кому-то мозги. И, вероятно, им претендовал стать, сидящий на диване, хозяин квартиры. Но человек на диване сидел спокойно, без малейшей тревоги на лице. Он вкрадчивым и приглушенным тоном говорил своему товарищу: «Лиля, как стихия. Ее нельзя ни понять, ни остановить. Уж если она чего-то захочет...» 
      Никто не вспомнил про Лерино присутствие и сейчас. А она замерла возле стены и стала призраком, молча наблюдая всю сцену. Перед глазами снова Славка... Он рыдал и ползал на коленях перед ней, когда она решилась бросить его. Она так больше не могла. Поздние визиты. Не один, с друзьями. Не трезвые. Вино, наркотики, карты, деньги. Проигранные деньги. Кто-то должен платить. Денег нет. У Леры тоже нет. Постоянные обещания, что все бросит ради нее, в последний раз одолжи червонец. Но и этот раз был не последний. А потом снова мольбы, слезы, обещания...
      Лера стояла бледная, как стена, почти слилась с обоями. Никто не слышал, как она рыдает со своим подопечным в унисон.  Рыдания раздавались лишь у нее внутри.

      Предположения Леры подтвердились, когда ее исследуемые, все втроем, после затяжного разрыва снова стали жить вместе. Лера наблюдала. Однажды вечером ее подопечный Великан после очередной «схватки» с одним из критиков весь вечер просидел надутый в квартире своей возлюбленной. Там были и другие гости. Он ни с кем не хотел разговаривать. Леру это удивило.