Последние партизаны

«партизан» кормили здоровой, сытной едой.

Но одним вечером ужин оказался на грани срыва.

- На ужин никто не идет! – с прибалтийским акцентом командовал глашатай на выходе из кубрика. – У нашего товарища температура, а ему не вызывают врача!.. Пока не придет врач – на ужин никто не идет!

Как с улыбкой сказал пару дней назад солидный майор: «Я понимаю – «Саюдис» и здесь не бездействует!».

Партизаны выжидали какую-то минуту: заболевшим товарищам, конечно, следует помогать, но не на голодный же желудок!

- Пошли, чего теперь – без ужина остаться! – лихо гаркнул самый голодный, верно, русоволосый парень. И неуправляемая толпа, не сминая, впрочем, а обходя малочисленную – по пальцам пересчитать – группу поддержки у койки болезного, хлынула в двери.

- Помойники! – только и оставалось крикнуть вслед активистам движения за независимость.

Градус напряженности, впрочем, спал очень быстро – как, видимо, и температура у больного, и следующим вечером, когда у экрана телевизора уже все горячо болели за наших лыжниц на чемпионате мира в Лахти. Прибалтийские товарищи были в первых рядах с вопросом:

- А Венцене бежит?

Вида Венцене в той гонке не участвовала.

- А Елена Вяльбе?

Ну, хотя бы!..

А на противоположной стороне «взлётки» между тем поминутно звучала команда:

- Смир-р-на!

Это за деревянным столом резались не на жизнь, а насмерть любители домино: плевать они на всякие гонки хотели! Тон здесь задавал разбитной, с рыжими лохмами, таксист Ласточкин.

- Ластушкин, дуплись!

Угомонить шумную компанию насилу удавалось гораздо позже формального отбоя.

На третий, или четвертый день партизанщины Уздечкин вдрызг разругался с Николаем Нижеспящим. Все из-за сигарет!..

- «Каститес» - вот лучшие сигареты! – доказывал Николай.

- Лучшие сигареты в Союзе – это «Казахстанские» и «Медео». У нас их даже в подарок москвичам возят.

Ну, не дурень ли был Уздечкин, по такому пустяку в такую нешуточную склоку ввязываясь - он вообще не курил никогда: ни «Каститеса», ни «Медео» с «Казахстанскими». Эксперт по табакам!

- Я не знаю никакого «Медео», никаких «Казахстанских»! – стоял на своем рослый спорщик. – Лучше «Каститеса» сигарет нет!

- Вот потому так и говоришь, что не знаешь! – не на шутку уже горячился Уздечкин.

Так два патриота своей земли и рассорились. Трубки мира не выкурили уж до самого конца, и вообще больше не разговаривали. И пограничные, натянутые отношения теперь в пределах двухъярусной кровати соблюдали вполне. А подобные коечные вопросы стояли остро не только у них…

- Гляжу со стороны, – со смехом, и с присущим ему жизнелюбием рассказывал в классе Сан Саныч, - деятель с верхнего яруса, встал на мою койку, ноги, как о половик, о мое одеяло тщательно так вытер, а потом уж наверх к себе полез. «Эй, земеля – совсем нюх потерял? Ты полотенце свое для лица сначала подложи, а потом уж ноги вытирай – тогда я не против!».

Да, веселый был человек! Вот, с кого изрядному, по случаю, зануде Уздечкину пример брать было бы надо! Не во всем, конечно…

- Я почему любовницу имею – у меня после неё и к жене чувство разгорается.

Шалун из Шауляя!

- Ну, небезопасное, конечно, дело! Однажды жена мне с утра говорит: «Ты меня сегодня ночью Люсей называл». – «Да, не знаю я никакой Люси! Приснилось, наверное, что-нибудь». В следующий раз, в самый-самый момент, у жены спрашиваю: «Люсенька, тебе хорошо?».  Она меня – как муху из борща!.. Но я и тут отбрехался: «Да, ты мне все мозги с какой-то Люсей прокомпостировала – вот и я уже заговариваться стал!».


Истинным партизаном по духу был Сан Саныч! И в шифровальщики его тоже верно определили.

- Вообще, надо бы в этой форме морской сфотографироваться. На память.

И будучи в трезвой памяти и здравом уме, ни сном, ни духом не мог предположить тогда бравый военмор, как и кто-либо другой, что не в таком уж далеком будущем - и на их уж точно веку! - в том самом Шауляе расположится авиабаза НАТО.

А в банно- безстаканную субботу в клубе, исключительно для призванных на военные сборы, закрутили «Маленькая Вера». Впрочем, матросы и старшины срочной службы кое-где тоже пролезли в тесные ряды, кои и покинули сразу после второй интимной сцены: чего там дальнейшую бодягу служивым смотреть?

Так что, не обижали призванных на сборы ни хлебом, ни зрелищами.

А будними темными вечерами Уздечкин, убивая время безделья, неспешно прохаживался, по асфальтовым дорожкам части. Было безлюдно, и хорошо думалось, мечталось, и даже потихоньку пелось: «Я хочу быть с тобой… Я так хочу быть с тобой». Грех, впрочем, было ему тосковать – письма от невесты приходили регулярно и были полны любовью.

Только однажды наступили на горло его песне: «Эй, тумбочка, где шаришься!». Это старшина второй статьи кричал в полутьме праздно вышагивающей фигуре. «Ты это кому говоришь?» - обомлел от такой наглости Уздечкин (что пару лет назад на правах старослужащего вполне мог точно также «построить» этого самого моряка). «Ой-ей, извините! – весело залебезил морячок. – обознался! Извините!».

А в конце этих трехнедельных сборов пришлось пошагать в общем строю на плацу. Строевой смотр устроили в честь контр-адмирала, приехавшего лично обозреть результаты военных сборов. И построившись в ровные колонны, «партизаны» не ударили в грязь лицом: шагали точно в ногу и почти строевым шагом, по команде «равнение на!..» тянули шеи дружно, разве что не могли скрыть счастливых улыбок идиота. Причем, отметил себе Уздечкин, члены «Саюдиса» и здесь были в первых рядах: удивительным и даже неправдоподобным то оказалось!

Адмирал отметил высокий боевой дух подразделения.

А расходились – разъезжались пятничным утром. Без сантиментов выйдя за ворота части, потянулись к автовокзалу, жадным дембельским взглядом обозревая унылые окрестности: как-никак, три недели в лишениях флотской службы были.

И разъехались – каждый в свои города и веси, в свои дали тогда еще единой страны.

А Уздечкин потом всегда говорил по случаю: «Я, кстати, тоже в военно-морском флоте служил - три недели. На переподготовку вызывали».