освобождении...
Мне было так тихо и спокойно в эти дни, и я пребывал в таком почти спонтанном медитативном состоянии, что я не слишком и жаждал этой скорой выписки... Когда то у меня ещё будет такая хорошая возможность спокойно, и никуда не торопясь, обо всём подумать: о Жизни, и, вообще, обо всём...
В день выписки, с утра, за мной пришёл отец. Мне выдали мои вещи. Я тут же надел себе свой самодельный оловянный крестик... Отцу это очень не понравилось — но спорить, возмущаться и возражать он не стал...
«Опознавательный знак»
Через несколько дней, в ближайшее воскресение, я навестил отца Антония Ворожбита, по дороге купил ему каких-то свежих пирожков. Нашёл я его в очень скверном состоянии: ему прописали «Модитен депо», очень мощный нейролептик, с массой противопоказаний и побочных эффектов, и убийственный эффект этого снадобья я теперь видел воочию...
Во время свидания меня увидел, проходя мимо, тот врач, еврей, что меня выписал...
Он подошёл к нам с отцом Антонием — и говорит мне:
«Ну, я же предупреждал вас: будьте осторожней! А вы — прямо опять сюда, да ещё с таким опознавательным знаком (он кивнул на мой крест под расстёгнутой летней рубашкой)... Постарайтесь здесь не задерживаться! Честное слово, вы рискуете!..»
Я понимал, что не только рискую сам, но могу подвести и его. И Антоний это понимал, и поспешил завершить нашу встречу... В следующий раз я его встретил уже на воле, хотя это произошло и не слишком скоро...
Солнце на полу
В один из последних, или предпоследних, тихих дней на Лебедева у меня был небольшой эпизод, который я тоже могу считать Откровением...
Был, где-то, вечер хорошего солнечного дня. Я был в главной палате, где-то ближе к дверям, которые мог открывать только медперсонал. Кажется, пели под гитару наши «принудчики»...
И вдруг вижу: на линолеуме центрального прохода между койками, отполированного сотнями тапок советских дураков, включая меня, ярко сверкает солнечная дорожка, идущая прямо от большого окна надзорки...
И тут — будто где-то глубоко в самой моей душе сверкнуло это тёплое, вечернее, закатное, летнее питерское Солнце!.. И так вдруг стало хорошо, такой тихий, светлый и глубокий восторг всего меня наполнил!..
И я подумал (хотя сначала просто сильнейшим образом почувствовал это): какая же тебе ещё нужна свобода?.. Вот она — самая настоящая Свобода: Сейчас и Здесь! В этой чудесной, волшебной солнечной дорожке! Становись на неё — и иди прямо в Царство Солнца и Света! В Царство Правды!.. Да разве это Царство — не тут ли уже, и не в тебе ли самом?..
Я действительно, как никогда сильно за эти три месяца, почувствовал, что ведь, действительно, истинная Свобода — во мне самом, и всё — во мне самом!..
В этом Солнце на полу, которое своим светом и теплом наполняло мне всю душу, было настоящее Благословение! И до меня сильнейшим образом тогда дошло, что этот мой дурдом, при всех его, каких угодно, негативах, при всём его явном и чувствительном вреде для моего здоровья, это — настоящее Божеское Благословение мне!..
Такой урок — и мудрости, и терпения, и смирения, и любви!.. И — глубочайшего Высшего Смысла!..
19 июля 1977 года
Эту дату я запомнил на всю жизнь... Да, именно в этот благословенный и погожий день я вышел тогда с отцом из своего 1-го дурдома, с Лебедева... Чтобы вернуться в свой родной дом на Халтурина, который я тогда ещё не успел почувствовать, как свой настоящий и свой РОДНОЙ ДОМ... Это было ещё впереди... А тогда я знал, что это моё «возвращение в мир» — не слишком надолго...
Но в те первые дни после этой гнусной психухи — я просто упивался и Свободой, и Природой!..
Помню, я думал тогда: мне ещё остаётся почти полтора лета! Как это много! Можно успеть и за город, и ещё много-много куда!.. Особенно хотелось — именно за город, на Природу... Хотя и в самом Питере — как я это видел и чувствовал в эти дни — сколько было прекрасных зелёных мест — парков, садов, аллей, даже просто маленьких, тихих, спокойных, уютных, таких теперь милых сердцу зелёных сквериков...
…
Я уже описывал не один раз в своих дневниках, невольно отдаваясь этим воспоминаниям, как где-то, наверное, в ближайшую после 19-го числа субботу мы с Галей Кукарских поехали в Горелово к инициативникам. И это был для меня особо праздничный день...
В Горелово меня встретили особо хорошо, так как все там за меня молились. Молились и за Антония, и тоже встретили потом с радостью весть о его освобождении...
Какая была хорошая, тёплая, солнечная погода в тот день, сколько было простых полевых цветов, которые собирала Галя, и просто всякой благоухающей летней зелени, и как мне хорошо дышалось там, в Горелово, за городом: ведь Горелово тогда было совершенно загородным посёлком из небольших, деревянных, одноэтажных домов...
Все те дни была удивительно хорошая летняя погода!..
Или это просто так сохранилось в памяти?.. Но, в любом случае, я этой памяти благодарен...
…
Но коварная «химическая» депрессия меня всё-таки, поджидала. И меня опытные мужики на Лебедева об этом предупреждали: что может вскоре после выписки вдруг стать так хреново — что многие именно в эти дни, не выдержав этой ломки, попадают в «дурку», через неделю-другую, опять...
Да, эту трудно понимаемую, без учёта «лечения», депрессию я на своей шкуре тогда почувствовал. И продолжалось это где-то около недели...
А кончилось — внезапно, во время моей прогулки в Летнем саду, возле Лебяжьей канавки, после моей почти отчаянной молитвы...
Это было очень похоже на мой опыт с «исцелением верой» в самом дурдоме. И — мой депресняк сняло тогда как рукой, почти без следов...
Это событие нашло отражение в моём стихотворении, написанном тогда же:
Сильный ветер с голубого неба —
И ветка дуба качается надо мною,
Шелестя листвою, шелестя листвою…
Так Святой Дух подал мне руку помощи…
21.7.1977.
Нашёл сейчас это стихотворение в своей «Розовой тетради» в Сети.
Судя по дате — это моё памятное депрессивное состояние длилось совсем не долго, около двух суток, и началось почти сразу после выписки. Но запомнилось — как довольно долгое и тяжёлое. Видимо, мы ездили с Галей в Горелово уже после того — как дуб в Летнем саду покачал мне своей веткой...
Я ещё так и не был ни разу в Летнем саду после его реконструкции! Которую гораздо чаще ругают — чем хвалят. Сохранился ли этот мой добрый дуб?..
Как всплыли мои документы?
Одним из чудес, что меня ожидали «на воле», после выхода из дурдома, было то, что утопленные мною у Спаса-на-Крови документы — как часть моего Крещения — вдруг оказались дома, у родителей!
Сколько помню, в том пакете, с зубилом в качестве балласта, что я бросил к ногам Христа, были паспорт, военный билет и трудовая книжка. Именно то, что требовалось в нашей стране всякий раз при поступлении на работу. И именно эти три документа — оказались дома! Мать сказала, что их ей отдали в милиции, на Конюшенной...
Чернила во всех трёх документах заметно расплылись, но не слишком сильно. То есть, в воде они были очень не долго... Кому могло придти в голову, видя, как какой-то странный молодой тип что-то кидает там в воду, полезть потом, поздним осенним вечером, в эту тёмную, холодную воду за этим пакетом? Или сообщить об этом своём странном наблюдении в милицию — и чтобы там восприняли это вполне всерьёз?.. Да и никакого спуска к воде там нет — нужна лодка! Да и гнать её нужно — откуда-то весьма, и весьма издалека... Однако, факт: в милиции матери вручили все эти мои документы почти целёхонькими, лишь чуть тронутыми водою! Фантастика!..
Впрочем, тут уж Сам Божий Промысел как-то позаботился, чтобы у меня не было лишних проблем с властью...
Когда я потом рассказывал в Сестрорецком Курорте Жене Линькову, который тогда получше меня разбирался в оккультных науках, об этой истории, то — ещё в самом начале моего рассказа, когда я описывал, как приготовился эти свои документы топить, и как вложил в пакет зубило, он воскликнул:
«Они к тебе вернутся! Ты вложил туда железо — оно притянет их к тебе назад!..»
В ответ я воскликнул с ещё большим изумлением:
«Так они — ко мне и вернулись!..»
И рассказал всем у него тогда собравшимся вторую половину этой загадочной истории — как эти документы оказались у меня дома...
Казанский собор. Музей истории религии и атеизма.
Вскоре после выхода из дурдома я устроился на работу в Казанский собор, где тогда располагался «Музей истории религии и атеизма», простым подсобным рабочим, с неопределённым, но достаточно коротким, рабочим днём, с очень неопределёнными обязанностями, и с минимальной зарплатой, 60 или 70 рублей, я уже точно не помню.
Место работы я выбрал, конечно, далеко не случайно. И, можно сказать, что попал «в самую точку». И храм потрясающий — и музей был тогда потрясающий!..
Дирекция музея располагалась в подсобных помещениях справа от католического костёла Святой Екатерины на Невском проспекте (он ещё сыграет свою роль в моей жизни во время «Перестройки», в 1985-ом году!..), и бывать мне там по работе тогда приходилось часто...
Помню, почти весь август месяц того 1977-го года, при очень жаркой солнечной погоде, я работал с несколькими мужиками, а иногда и один, в глубокой траншее слева и сзади от собора, где меняли какую-то трубу, подчищал её лопатой...
Случалась работа и в подвалах собора, и на его чердаках. И те, и другие — производили совершенно фантастическое впечатление!..
Интереснейшая работа, недели на две, была у меня с напарником, парнем моих лет, в самом костёле Святой Екатерины. Собственно, работы там для нас почти и не было, надо было вытащить наружу, во двор, с десяток довольно тяжеловатых железяк. Точнее, сколько сейчас помню, это были старые, ржавые, и довольно здоровые, батареи парового отопления. И мы хорошо приспособились их вытаскивать: вставляли в отверстия по два толстых железных прута с каждой стороны — и достаточно легко поднимали их, типа как носилки с ручками, и без особого напряга выносили, благо было недалеко.
Это отнимало у нас чистого времени какие-то минуты. Торопиться нам было некуда, никто нас не подгонял. И всё остально время — мы исследовали костёл...
Внутренность костёла тогда (ещё до знаменитого пожара в день смерти Андропова) сплошь занимали огромные, многоэтажные, и уже очень старые, строительные леса, покрытые толстенным слоем строительной пыли...
Мы с напарником залезали по этим лесам — на самый верх, под купол и на сам купол, на что у нас уходило немало времени. И я, помню, говорил ему, что на этих дремучих, многоэтажных, тёмных лесах может запросто укрыться «снежный человек» и чувствовать себя там вполне комфортно, в уверенности, что обнаружат его там очень не скоро...
Думал ли я тогда, действительно, что во время «Перестройки» — мне снова придётся работать в этом костёле, уже участником перестроечного Добровольческого движения по спасению памятников истории и архитектуры, и работать уже всерьёз, в страшной грязи и гари, зимой, в мороз, вытаскивать эти перекорёженные леса, и ликвидировать страшные последствия таинственного пожара!..
Кадры, снятые тогда в костёле, вошли в научно-документальный фильм «Живите в доме — и не рухнет дом», где фигурирует и моя личность...
…
Наше основное
Не каждый может пойти на такие жизненные испытания.
Разве с возрастом не становишься мудрее?