Яблоко жизни

рисунки и эскизы, переместив их туда же, под прикрытие такой полезной для него кровати. Потом нехотя, неловкими движениями, вытащил картину, размотал веревки и тряпки, откинул в угол – повернул картину к свету, установив ее вдоль кровати.

– Вот. А смотреть нужно издалека.

Откатил кресло Анатолия в сторону, насколько позволяли размеры маленькой палаты. Мария подошла и встала там же.

На картине была изображена женщина, стоящая на розовых мраморных плитах, устилавших побережье океана. Океан поднимался ей навстречу задиристыми волнами; одна из волн почти легла на плоский мрамор, бережно опуская на него мужчину. Женщина держала в руках красивое, гладкое, глянцевое  яблоко, протягивая его изумленному мужчине. Синие цвета океана и розовые тона суши оттеняли тела людей. Он и она – великолепно сложенные, обнаженные; обе фигуры расположены на равном расстоянии от центра картины. А яблоко… Красно-вишневое с прожилками яблоко было отправной точкой, центром симметрии, хотя это не подчеркивалось специально. Все на картине было подчинено этому яблоку, и убери его – остальное показалось бы нелепым… Удивительный сюжет! Марию удивила и рама; рама была неровной, с зазубринами, повторяла розовые цвета полотна. Общее впечатление, как ни странно, – впечатление реальности.

– Это акварель? – спросила Мария.

– Да.

– Простите, если скажу что-то не так, – она всматривалась в детали картины. –  Я не слишком большой знаток… Но, если картина не завершена, то почему она – в раме?

– Рама – составляющая, важная часть композиции; жаль, что вы этого не поняли, – огорчился Иван. – Вот Анатолий сразу догадался. Я ему эту картину еще вчера показывал. Видите ли, здесь далеко не все закончено, и раму тоже надо доводить…

– Разве можно так – одновременно? – удивилась Мария. – Кто же делал эту раму?

– Я и делал, – отвечал художник сухо: недогадливость Марии раздражала его все больше, и ей становилось неловко.

– А я… – она задержалась, но докончила мысль. – Я такого не слышала, чтобы художники сами изготавливали рамы для своих творений.

Мария досадовала на свою «дремучесть». Анатолий, тихо засмеялся,  прислушиваясь к их разговору, медленно подкатился к картине. Слегка наклонился, провел слабой рукой по верхней кромке рамы.

– Мария, да ты-ы-ы не обижайся на него. Иван – человек со странностями. Это я его знаю сто миллионов лет, хотя и с перерывами, а кто увидит в первый раз – сло-о-овно с цирковым клоуном познакомился, или жонглером. Да он-то все умеет, жаль, что слишком много за других старается. За меня-я-я – например… А знаешь, как эта картина называется?

– Догадываюсь, – Мария хотела хоть немного сгладить впечатление о своем кругозоре, создавшееся у Ивана, напрягла все свое воображение. – Примерно: «Встреча на меридиане», «Фантазия о яблоке», «Пробуждение чувств», или… «Морские грезы»... Так?

Анатолий взглянул на Ивана. Тот опять несколько сник:

– Я же говорил, что картина не закончена. Но название – окончательное: «Яблоко жизни». Сначала у меня появилась идея, название, сделал несколько вариантов. А картина… Как закончу ее, так яблоко и оживет.

Яблоко жизни? То есть яблоко – символ или смысл жизни?

Мария не сдавалась и продолжала интересоваться дальше:

– И все-таки – как вам это в голову пришло, если не секрет?

– Секрет? – Иван выразительно посмотрел на нее сбоку, исподлобья: – Секрет у меня только один – не скажу, какой, хотя Толик его отлично знает… А другим знать зачем? К названию картины это прямого отношения не имеет, а к самой картине – да.

Что Иван имеет в виду – что за секрет? Марии никак не удавалось выпутаться из того неудобного во всех отношениях положения, в которое попала, – она увязала все глубже. Тогда…

– Ладно, оставим все, не имеющее отношения... Но как же ваши картины оказались здесь, вместе с этим «Яблоком…»? – спросила она Ивана. – И как отреагировал на это персонал больницы?

Тут вмешался Анатолий, для которого короткая перепалка Ивана и Марии показалась неоправданно серьезной, несколько театральной – по сравнению с его-то проблемами.

– Как? – он глянул в сторону двери и понизил голос. – Да-а-а вчера вечером Иван подогнал машину аккурат к окну (хорошо, что первый этаж!), через окно и выгрузил коробки прямо ко мне, я просто оба-а-алдел. И… что? Да ничего… Все нормально! Никто и не пикнул. А сегодня утром сестричка пришла с у-у-у-колами, хорошая такая, пожилая, давно ее знаю. Увидела, конечно... Я все объяснил, она обещала сделать вид, что ничего не заметила. Да еще сегодня – воскресенье, никто и не придет, врач – только дежурный, а ему-то... А завтра выписываюсь. Ива-а-а-н же меня и заберет, заодно и картины. Понимаешь?

Мария перестала «накручивать» себя: разве за этим пришла сюда? Она еще раз подумала: хорошо, что успела навестить Анатолия вовремя – да вот и на Ивана посмотрела, на его работы... А Иван словно пробудился, загорелся желанием все объяснить – заговорил, волнуясь:

– Конечно, я мог бы и сразу к Толику домой привезти, ключи у меня есть, только машины под рукой не было, подвернулась – чужая. А к Толику – дальше, чем сюда – да и тоже временно…  Догадался-то я правильно, лишь бы до завтра дожить! Сейчас нам главное – выжить и спасти рисунки. А там посмотрим, ведь так, Толя?

Анатолий кивнул, покачиваясь слегка... Спасти? От кого? Почему? Или творческими людьми движут особые причины? Непонятно... Мария хотела уточнить, но ждала, чтобы они сами все разъяснили. Спросила:

– Если вы все это перевезете, как решили, к Анатолию, как же Иван будет дописывать картину? Где? Ведь нужны какие-то условия, мастерская или…– и вообще много места!

– Разберемся, не сомневайтесь! – сказал Иван, выгреб остальные картины и рисунки из-под кровати и принялся упаковывать их. Мария хотела помочь ему, но он не разрешил. И правда – управился быстро, да и получилось компактно – всего-то два тюка. Картину с яблоком замотал в тряпки, обращаясь с ней очень аккуратно; потом задвинул все обратно под кровать, подальше к стеночке. Незаметно, вроде…

– Была у нас мастерская, здесь, неподалеку, – продолжил он свои объяснения, подбирая оставшийся на полу мусор. –  Снимали ее вчетвером: два скульптора и два художника. Три года прошло – все казалось нормально, и вдруг явились: «Срочно, в один день – освобождайте, иначе не то что сохранность не гарантируем, а даже… Будем уточнять,  на каких правах вы занимаете нашу площадь!» Наверное, кто-то с кем-то не договорился, то ли из начальства, то ли из потенциальных арендаторов (есть тут одни разбойники, я их так называю: «потенциальными»), – и что делать? – Иван вздохнул. – Скульптуры-то, наверное, труднее пристроить, а картины… Вот я и сообразил в момент – сюда. А уж завтра…

Мария огорчалась, глядя на Ивана и слушая его рассказ. Трудно, наверное, быть художником, которому приходится не столько заниматься творчеством, сколько тем, чтобы сначала – выживать, а уж потом –  думать о творчестве. Но она ничего не сказала, а попробовала успокоить Ивана: все утрясется! Он растерянно улыбался, поглядывая на Анатолия, повторяя, что нужно надеяться. Хорошо бы… Поставили чайник, открыли варенье. Иван разрезал торт. Мария смотрела на Анатолия, погрустневшего от рассказа Ивана, от собственных размышлений о завтрашнем дне…

Да, не все и не у всех – так хорошо и просто, как может показаться со стороны! Марии захотелось внести веселую нотку, и она сказала:

– Знаете что? У моего начальника есть любимая поговорка: не стоит заранее сочинять себе неприятности. Поэтому будем радоваться приятному, например – этому торту; недавно на работе мы отмечали один юбилей, покупали такой торт – оказался вкусным!

– Ага, я лю-ю-юблю радоваться, да редко получается, – улыбнулся Анатолий, пододвигаясь на коляске к столу.

Мария тоже улыбалась, а сама напряженно ожидала, как Анатолию удастся справиться с едой, ведь руки плохо слушаются. К ее удивлению, он довольно ловко брал чашку обеими руками, откусывал торт, зачерпывал варенье ложечкой. Все, что падало на пол, Иван потом быстро убрал.

Мария хотела поухаживать за больным, но Иван сказал:

– Не надо! Вы – гостья, а Анатолий – мой друг. – Иван вспомнил о том, что его очень беспокоило. – Знаете... Плохо, что Толина комната – на четвертом этаже. Надо бы меняться на первый, чтобы было легче вывозить его на улицу. Обмен – целая эпопея. Родственники не помогут, уже ясно. А в инвалидный приют, или как он там называется, мы с ребятами Толюнчика не сдадим. Надо держаться до последнего звонка!

До какого-такого «последнего звонка» и что это значит, Мария не переспрашивала.

Нет, здоровые и благополучные люди
никогда не поймут тех, кто так вот…

Но, с другой стороны, с кем бы ни случилось подобное несчастье, если не помогут близкие, или, как у Анатолия, хорошие друзья, то что прикажешь делать? Вспомнила о своих, о том, что случалось с ее родными, о которых говорится, что «в каждом дому по кому»… А чужие – у них свои дома, свои горести и заботы… Вот, пришла повидать больного, поговорить с врачом: да что тут врачи, если нужен уход и терпение, а ухаживать и терпеть – никого не обяжешь!

За окном уже стемнело; пора домой…

– Иван, вы меня немного проводите? – спросила Мария, собираясь потихоньку в дорогу.

– Конечно.

– Ну, Анатолий, не унывай. Я буду звонить. Ладно?

Она попрощалась с Анатолием, обняла его легонько, поцеловала в щеку, крепко сжала его руки: словно ледяные! И  какой холод от него идет! Запомнила его просительно-тоскливый взгляд…

– Вы тоже мне звоните, спросите телефон у Анатолия, – сказала она Ивану в коридоре, – или сейчас запишете?

– Толик даст, не волнуйся… – Иван посмотрел на нее пристально, изучающим взглядом. – И откуда только ты такая взялась? – очень тихо произнес он. – Толик мне все рассказал. У тебя, что ли своих дел мало?

– А у тебя? – не задержалась с ответом Мария.

– У меня-то… – Иван на секунду прислонился к стене коридора. – О-о-о… Дел у меня много. Да и Толик… Долго он не протянет, а надежда ему нужна. То-то… И если бы мне кто велел выбирать: или картины, или он, то я бы, не сомневаясь… Мы ведь вместе выросли, и я брата его помню, что в Белгороде теперь живет и носа сюда не кажет, помню их родителей тоже; славные были, работящие. Только ты не думай…

– Да я ничего и не думаю, – вздохнула Мария. – Спасибо тебе, Иван.

– Тьфу ты, мне-то за что?

– За все. До свидания!

Они уже дошли до конца коридора, потом – до выхода, так и не  встретив ни единого больного (куда ж они подевались?); на посту молоденькая медсестра весело болтала с кем-то по телефону. Где же нянечки, санитары? Странная больница... Вот и хорошо: пусть тайну сторожит!

– Ну, прощайте! – Иван открыл дверь на лестничную клетку, пропуская Марию, коротко распрощался и заспешил обратно.

Мария задержалась на пороге и обернулась. Иван вошел в палату к Анатолию, двери за собой не прикрыл – и Мария увидела, как он помогает больному перебраться с кресла на кровать. Мучительная сцена! Ноги у Анатолия не действовали совсем, и сам он казался похожим на большого нескладного кузнечика, которому легко только согнуться пополам, а разогнуться… Нет, все, что угодно, только не это! И нельзя же все подряд