Так какие это идеи? Что оне или они такое? Идеи ли это Платона? Что вы. Но это и не идеи моего автора. Он использовал меня для сообщения их читателю. То были его идеи. Я был для него явлением идей, их живым носителем, сосудом, из которого их извлекал читатель, опиваясь, питаясь ими. Этими идеями писатель испытывал читателя, тревожил его ум, волновал читательское воображение.
С вашего позволения, я играл роль человеческого образа идеи, не того, что можно было увидеть в них, не то, что они представляют собой, но того, что они представляют человека, что можно узнать ими, - узнать нас самих.
Однако у меня тоже есть идеи. В их свете я хочу представить на суд читателю свои сокровенные желания и тайные мысли так, чтобы было понятно мне самому, что такое я, чем я живу, на что надеюсь и что такое они сами, эти идеи как проявленное на мне, на проявителе.
Взять хотя бы идею любви. Я убежден, что могу любить лишь женщину: мать, жену или любовницу и дочь, дитя. И той и другой: матерью и ребенком может быть жена али любовница. Если она заботится обо мне, то я ее сын. В противном случае. Если я забочусь о ней, то она мой ребенок. Но что такое она для меня как жена, как любовница? Она моя нужда. Она нужна мне. Для чего? Для напряжения и расслабления. Она есть импульс, пульсация моей личной, интимной жизни. Она напрягает, возбуждает меня, чтобы расслабить. Я не могу без нее как напрягаться, так и расслабляться. Одному заниматься этим скучно. Вместе веселее и вдвойне приятнее. Особенно это приятно, если это человек, а не кукла или другое живое существо. И тем более это волнительно, если приятелем является существо другого пола. В этом вся тайна и запретная радость. Запрет здесь состоит не в том, что это предосудительно, но в его прилюдном исполнении. Вместе с тем ты занимаешься напряжением с последующим расслаблением не в одиночку, но наедине с другим лицом, другого пола, что уже запрещено, если нет на то высочайшего разрешения общества окружающих людей. Впрочем, они могут сделать вид, что не видят оного действия, если отношения любовников не официальны, не зарегистрированы документально и не освящены именем Бога.
Вся соль любовных отношений в их тайной радости, в том, что они питаются сами собой путем обоюдного обмена энергией, веществом и информацией, знанием друг друга. И узнали они, кто такие, - мужчина и женщина. То, что они люди, они могут узнать уже из отношения к оному акту соития, сообщения. Любовь дает физическое, телесное удовлетворение. Побочным эффектом физической, материальной радости становится душевное расположение, симпатия к любимому телу и лицу, его радостное узнавание в качестве своего, не самого себя, но другого для себя и себя для другого, другой. Но другая, как и собственная жизнь, преходяща, непостоянна, изменчива, смертна. Уже душа требует большего: неизменного, постоянного, вечного. Но где оно? Его в нашем мире, даже в мире персонажей сценария, сюжета сочинения не найти. Почему? Потому что вечное всечастно, его не найти целиком в каждом мгновении времени. В нем оно свернуто. Для того, чтобы оно развернулось всего времени мало, ибо время имеет начало и конец, тогда как вечность безначальна и бесконечна. Но она и вездесуща, ибо не имеет определенного, только этого, локального места в пространстве нашей жизни. Поэтому любовь несчастна. Она счастлива на момент времени в месте взаимного соития любящих.
Другое дело духовное общение, сообщение с другим, другой в духе. В нем теряется различие полов, времени и места. Оно может быть явлено и представлено в изображении, прочитано только символически, подано в свете незнаемого, оттеняющего знание однозначного. Духовное неоднозначно. Оно является разным материально чувственным образом, оставаясь одним и тем же в своей сущности. Поэтому оно в сочинении остается автором, но является героем, «своим иным» автора, выражаемым не собственно авторским словом, но словом героя. Однако я ищу большего: я льщу себя надеждой стать со-автором сочинения, оставаясь героем. Духовное общение имеет свое происхождение в любви. Любовь нельзя полностью свести к сексу. Ее упрощение вплоть до простого физического обладания закрывает дорогу к такому общению. Духовная сторона любви есть то сокровенное, что прячется за желанием. И оно важнее желания обладать, иметь того, кого любишь. Духовная любовь или симпатия в духе есть то, что есть вообще. Но ее суть скрыта за множеством вещей как образов ее представления, овеществления.
Вторая идея, которая занимает мое воображение, - это идея смерти. Желаю ли я смерти себе? Нет, не для того я проявил инициативу в самоопределении, суверенность в замысле собственной сюжетной жизни, чтобы желать себе смерти. Но все мы смертны. И где буду я, когда закончу сочинять историю своей жизни? Оживу ли я на глазах читателей этого опуса? Если да, то хорошо. А если нет? Это, конечно, плохо. Интересно, если я все же оживу, то чему можно уподобить мое неживое состояние между концом и началом? Отсутствию присутствия в присутствии? Что означает отсутствие в жизни, в реальности и присутствие в смерти, в не-бытии, в ничто? Жизнь – это середина между началом и концом. Тогда смерть как противоположность жизни есть середина между концом и началом? Вообще для мертвого есть разница между концом и началом, есть что-то между ними или там есть пропуск, ничего нет, есть ничто? Это так или как-то иначе? Смерти нет для того, кто живет настоящим. У него и прошлое, и будущее настоящее. Прошлое в настоящем – это не то прошлое, которое прошло, а то, которое не прошло. Так что же не прошло? То, что приходит из будущего в настоящее. Смерть есть в настоящем только для того, кто живет прошлым, которое прошло. Он уже мертв. Ему только кажется, что он еще живет. И тем более мертв тот, кто еще только намеревается жить. Так можно вечно жить в настоящем, не зная и не ожидая смерти.
Третья идея была идея духа, духовная идея. Духовный, невидимый мир влияет на мир материальный, видимый. Духи, ангелы и демоны являются агентами влияния на людей. Они проникают в людей, обретают в них человеческую плотность, вещественность. Люди нужны духам для воплощения. Иной возможности овеществления у бесплотных духов нет. Не превращаться же в неживые, неодушевленные вещи или неразумные твари. Они материализуются посредством людей. Но не все духи стремятся к этому, - к уплотнению, к воплощению. Так, например, Люцифер тяготится этим и избегает такого воплощения. Он есть та часть Духа Бога, которая против тварного воплощения, супротив творения Бога. Но тогда, естественно, появляется вопрос о том, творил ли Бог духов. Нет, он не творил духов, будучи сам Духом. Он не творил, а Он родил себе подобное, размножился в них, разделился на них.
Другое дело Адам и Ева, человек. Человек создан Богом из праха, из ничтожества, из ничто Бога, то есть. из того, что Богом не является и тем более не состоит из божественной природы. У человека иная природа. Он сотворен волей Бога, является явлением не природы Бога, но Его воли, свободы. А вот Люцифер как дух есть отступник не от природы Бога как Духа, но Его свободного соизволения. Отречения Люцифера от творения Богом человека есть акт духовного произвола, есть конфликт не в природе Бога, а в сфере Его воли.
И тут я вспомнил еще одного персонажа, уже сочинения господина Достоевского «Братья Карамазовы», а именно Ивана, романного философа, который говорил о том, что не Бога, а его творения не принимает. Он не принимает воли Бога, а не Его самого. То есть, он различает природу Духа и волю Творца. В этом смысле Иван Карамазов есть проводник в мир человека врага рода человеческого, самого Люцифера, его Личарда, слуга. Ему во сне является сам Люцифер в образе, виде черта как господина с ретроградной физиономией и доводит его до сумасшествия. Люцифер не может найти воплощения в человеке. Но он себе место в его сознании как ментальный вирус, как паразит сознания.
Не только средневековые схоласты, но даже новые философы и романисты не смогли еще принять в свой разум Бога, оставаясь до сих пор язычниками. Они верны Богу в вере, в чувстве, но не в разуме, не на уме, приняв его плотью, душой и даже рассудком, но еще не в духе. Принять бога в духе можно только, разгадав тайну духа, скрытую в материи.
***
Я нахожусь в 1760 году уже несколько дней в шкуре Петра Николаевича Петрова, отставного порутчика. «Веселое царствование» императрицы Елизаветы Петровны мне кажется далеко не веселым, скорее печальным. Люди здесь какие-то нервные и суровые, даже порой жестокие до звериной свирепости. Убить человека им то же самое, что плюнуть или высморкаться. Словом, чистые дикари, в лучшем случае варвары. Думаю, даже в Европе и то еще далеко до простой цивилизованности. Правда, вероятно, есть уже островки очеловечивания. Здесь в этой России с ее Домостроем и азиатским бытом мне впору повеситься. И они, эти русские осьмнадцатого века, еще смеют называть себя христианами! Где христианское смирение и любовь к ближнему, сострадание к обычным людям?
Я вышел в отставку не по семейным обстоятельствам, а потому что просто не могу бить людей, убивать их, - мне это не по нраву. Для меня прошлое запретно. То ли дело далекое будущее, в котором не будет ни одного агрессивного человеческого существа.
Что мне нужно от жизни? Личного счастья. Я стану счастливым, точнее, буду счастливым или даже уже счастлив тем, что веду себя мирно, стремлюсь к гармонии и внутреннему покою при равнодушном отношении к внешним благам, которые могут сделать человека не счастливым, а несчастным, ибо располагают его к зависимости от них. Таким образом, он начинает зависеть не от себя лично, а от внешнего, чужого себе. Личное счастье достижимо при условии зависимости от самого себя. Такая самозависимость формирует личность, личный, внутренний мир, отдельно существующий от чуждого ему окружающего, внешнего мира. Средством работы над собой является разум, разумение, интеллект. Он же задает, определяет меру внутреннего, личного мира, независимого и самостоятельного личного пространства, очерченного границей Я. Я это предел, определение личного пространства. Оно состоятельно как состояние времени, на которое я располагаю самим собой, своим личным пространством, с которым отождествляю себя. Я идентифицирую себя, отличая от других, мне внешних, чуждых людей.
Достижение личного счастья возможно только там, в таком государстве, где человек отчужден от политики, где он политически бесправен и экономически не благополучен. Это возможно в большом бюрократически устроенном и милитаристски настроенном экономически благополучном государстве, в котором действует единый для всех чужих друг другу закон. К такого рода государству медленно следовало как к своему имперскому идеалу Российское царство.
Личное счастье невозможно без решения не только душевных проблем, но и вопросов телесной жизни. Не менее важной, чем питание и питие наряду со сном, была забота о личной сексуальности. Ее удовлетворение связано с
