полузабытьи отдал ей ту несчастную монету. Почему отдал, зачем, с какой стати — сам потом, как ни бился, не смог объяснить не то, что жене, близким, себя не мог утешить. Конечно, дома ему предстояла страшенная выволочка, но он как-то выкрутился, стали потом вещи на барахолке продавать... — облизав пересохшие губы, парень отметил, что шофера его рассказ мало тронул.
Щеглов с невозмутимым видом крутил свою баранку, будто случай с Толстым полная ерунда, а него есть своя, какая-то более весомая правда, и нечего ему размениваться на всяческие побасенки.
Но Юрий не досказал, на взгляд парня, заготовленная им история действительно примечательна и достойна большего почтения.
— И еще, — продолжил он, — это происшествие Алексей Толстой описал в своей повести «Похождение Невзорова, или Ибикус». И знаешь что интересно, я ее только вчера прочитал. В общем, то же самое, что и в мемуарах. Только более художественно описано. — Если быть честным, то мемуарный случай и художественное описание слились в памяти Юрия в одно целое, и он уж сам не знал — чьих деталей было больше в его рассказе.
Шофер же ощерился и произнес откровенно обидную фразу, будто он считал инженера вовсе неудельным человеком:
— А ты еще и книжки читаешь?.. Делать тебе нечего, что ли... Уж лучше бы водку пил... — рассмеялся своему остроумию.
Юрий понял, что оконфузился перед непросвещенным водителем. На ум ему пришли мысли о свиньях и апельсинах, но разве можно все это высказать невеже водителю, как всякий самодовольный неуч, тот терпеть не мог книжников.
Подлесок кончился. Шоссе стало хитро вилять мимо каких-то недостроенных конструкций. И вот внезапно из-за угла возник розово подсвеченный уходящим солнцем современный силуэт города.
Я отряхнулся от чувства саднящей обиды на твердолобого шофера. Почему-то казалось, что он, как и всякий человек на его месте, заинтересуется моим рассказом, примет участие в его обсуждении что ли, ну как-то по теплому, по заинтересованному отреагирует, ну хотя бы не будет столь уперто равнодушным. А впрочем, возможно я слишком придирчив: «Мой внутренний мир не обязательно должен восхитить или даже поразить стороннего человека. Но ведь я не выдумал эти истории, да и рассказал их не с бухты барахты, а как продолжение темы, затеянной самим водителем. С его стороны естественно было, ну даже ради приличия как-то отреагировать...»
Раздались длинные протяжные гудки. На табличке указан объезд, идет ремонт трассы. Впереди скопились большегрузы, асфальтоукладчики, многотонные катки, рабочие в желтых спецовках. Уже, можно сказать, вечер. А они все работают, вот уж кому не позавидовать... Невольно я отвлекся от своих удрученных мыслей.
«КАМАЗ», подобно рыбацкой шаланде в сильную волну, переваливаясь с боку на бок, с носа на корму, медленно продвигался по колдобинам в пух и прах раздолбанной грунтовки. Того и гляди свернем себе шеи на одном из поворотов. Щеглов разъяренно мечет громы и молнии, проклиная пензяцкое бездорожье, но вертит баранкой прямо виртуозно, как заправский шкипер штурвалом.
«А мне так нравится эта болтанка, словно, находясь в невесомости, отрываешься от сидения, зависаешь в пространстве, отталкиваешься рукой от передней панели и плюхаешься обратно».
Но вот преодолены заключительные «буруны», и мы выкатываем на асфальтовый штиль. Николай расслабляется, прибавляет газу, и наш автомобиль взмывает. Обретая под собой воздушную подушку, «КАМАЗ», словно на крыльях, несется вперед. Но не долго длится гордое паренье. Опять на нашем пути образуется затор. Минут двадцать двигаясь по черепашьи, мы подползаем к автостоянке. Щеглов глушит двигатель.
Вот оно что, оказывается, это и есть придорожная «таверна». Она нарядным теремком зазывно расположилось в окружении пирамидальных тополей, проход к ней окаймляли стенки аккуратно постриженной ирги. Но что-то было не так.... Водители припаркованных машин, не дойдя и полпути до резного крылечка, потоптавшись, поворачивали и возвращались на стоянку.
— Пойду разведаю, — уведомив шофера, я соскочил на твердую почву. Ноги от долгой тряски стали ватными, в коленях слегка поламывало: «Неужто старею?» Нетвердым шагом спешу к кафешке, но скоро поворачиваю назад, прочитав аршинную вывеску «Закрыто» (без объяснения всяких причин). Машу рукой своему шоферу, мол, отчаливаем, делать тут нечего. Сам же, сбавив темп на прогулочный шаг, оглядываюсь округ.
А Николай-то был прав, вот и цыгане. Они кучкой стоят поодаль, поначалу скрытые от дороги ветвями ирги. Вот от пестрой гомонящей толпы отделилась молодая цыганка и направилась в мою сторону. Облик вовсе не христорадный, юбчонка выше колен, правда, кофтенка несколько засалена. Остренькая смугленькая мордашка. Странно, но я почему-то тушуюсь, стараюсь не смотреть больше на девчонку. Девица же резво подчаливает ко мне:
— Молодой, — возглашает она залихватски безалаберно, — угости сигаретой!
— Не курю, — хлопаю для виду по пустым карманам, сотворив равнодушную мину на лице, повторяю на ее недоуменный возглас, — не курю, тебе говорят. Что не понятно? Не курю... — показав всем своим видом, что всяческий контакт между нами исключен, торопливо ретируюсь. Молодайка негодующе бормочет, делает попытку догнать меня. Из-за плеча осаживаю ее, как давно постылого человека, — отстань ты, сказал, не курю!..
Ругнув меня, правда, не площадной бранью, девица переключается на другого, вероятно, также оголодавшего проезжего. Я постыдно уношу ноги. За спиной раздается гомерический хохот, определенно, тот шоферюга отмочил какую-то непристойность, цыганка на чем свет принялась костерить его, но мне не до них.
Кричу через остекление Щеглову, что кафе только закрылось, ждать придется не меньше часа. Он принимает соломоново решение ехать до следующей забегаловки. Спешно забираюсь в кабину. Моя цыганка в противоположном конце стоянки уже рассыпается мелкой крупой перед двумя молодыми парнями, те снисходительно внимают ее речам, и вот уже один роется в карманах джинсов. «Попался голубчик...» — почему-то с удовлетворением думаю я, тепленькая шкурная благодать наполняет мое нутро. С одной стороны, следовало предупредить парней, с другой стороны — какое мне до них дело. Может, они специально желают быть обжуленными цыганкой, может, нарочно адреналинят себя, ищут дорожных приключений. Пошлют меня куда подальше, чтобы не лез в чужие дела, и будут правы.
Как-то заглушив совесть, начинаю врать Колюхе, как по его испытанной методе послал цыганку куда подальше. Он, одобряюще хмыкнув, сказал одну из своих дежурных сальностей. «КАМАЗ» затрясся, как застоялый конь, забил копытом, дернулся с места и, шепча скатами, покинул сомнительную стоянку. Увы, никто ему прощально не посигналил, не крякнул клаксоном.
В душу закралась легкая грусть, возможно, тому поспособствовали выкопанные огороды дачного пригорода, кучки ссохшейся картофельной ботвы, яблони, в ветвях которых остались лишь прелые сморчки-перестарки. Вот, как всегда, нежданно-негаданно пришла нелюбимая осень. Люди утешения ради называют эту пору бабьим летом, а для меня, как ни называй, все равно безотрадная пора.
Тем временем Щеглов, заложив крутой вираж, ловко вписался между по оси груженным «ЗИЛом» и разбухшей, должно от арбузов, «Колхидой». Оказывается, ты виртуоз, мин херц!
— Вылезай, приехали! — я схожу первым: обязанность шофера заблокировать дверцы от греха, моя — забить очередь за едоками в раздатке.
Эта столовая — не давешний терем. Крепко скроенный одноэтажный особнячок без всяких фривольных выкрутасов. Для сравнения — оцинкованный бачок и фарфоровая супница...
Народная мудрость учит, «поспешай медленно», еще бы чуть под колеса не влез... Намеченную мной траекторию пересекает вальяжно разворачивавшийся «Вольво» с длиннющим фургоном, исписанным аршинной латиницей. Быстренько обхожу его с тыла, когда он еще там вывернет...
Вот те раз?! Перед моими глазами выросло очаровательное создание. Цыганочка! Откуда она? Кисейное, в порывах ветра облегающее платье скульптурно обнажало ее стройную фигурку, целомудренно рассказывая о девичьей гибкой талии, боязливо нежном животике, еще неразвитых грудках с пупырышками сосочков. На хрупкой шейке детская головка, отягощенная пышной россыпью каштановых волос. Личико гордо поднято — любуйся мной!.. Лик индийской богини — смугло-янтарная гармония... Мина светской львицы — холод и презрение... Дьявольское лицо... Лилит — демон искуситель! Я очарованно застыл, потрясенный возникшим миражом. И эта фея будет просить у меня милостыню?..
Да никогда, разве можно унижать красоту?.. Предвосхитив просьбу цыганки, я выхватил из кармана подвернувшуюся монету (кажется, двадцатник) и ловко вложил его в слабенькую ладошку девушки.
— Вот, возьми, — как можно теплее произнес я и невольно заглянул в черную бездну ее глаз. Я там прочитал нарождавшийся испуг, возможно, сомнение, а может, и стыд. Она, по-видимому, растерялась, конечно, не предвидела моего опережающего жеста, сделала даже что-то похожее на книксен, чего никак нельзя ожидать от уличной попрошайки. Воспользовавшись ее замешательством, я бодро вбежал на ступени столовой, чувствуя себя уж если не щедрым, то галантным уж точно. У меня даже малость закружилась голова от собственного благородства.
«Если вдуматься, то перед кем и зачем я мечу бисер, что мне до пусть и симпатичной, но побирушки?.. Даже отмой и приодень ее, увы, никогда не польщусь на ее прелести...»
Общепитовская суета вернула к прозе жизни. В переполненном зале стояла спертая духота. На столах неубранная посуда, объедки. Местная голытьба открыто распивает бормотуху, пьяно пошумливает... По их закуске, да и багровым физиономиям ползают жирные столовские мухи. Впрочем, аппетит наш трудно испортить такой мелочью. Острый харчо (наверняка повар из кавказцев), увесистое и жирное второе, холодный компот из сухофруктов наполнили тело сытой истомой — в самый paз вздремнуть, но время не ждет.
Как говорится, наевшись от пуза, потеряв ускользнувшего напарника, лениво выползаю из обеденного зала. Прохладный ветерок приятно освежает лицо, разгоняет было оседлавшую плоть дрему. Иду неспешно к своей машине. Вдруг кто-то кошачьей лапкой царапает меня за рукав. Оборачиваюсь небрежно. Фея-смуглянка смотрит вопросительно...
— Что тебе, девочка? — строю из себя делягу, а у самого вдруг перехватывает дыхание и сердце начинает стучать часто-часто: «Да какая девочка... Она просто неотразима!..» Если честно, то я восхищен ее восточной красой. Она — Пери из персидских сказок, надень на нее шальвары и оголи груди и пупок — вот вам и райская дева. Впрочем, я зря так, честно скажу, похотливых помыслов она у меня не вызвала. Однако я повержен, хотя и стараюсь не показать вида, что она ошеломила меня. Видимо, со стороны выгляжу обалделым кобельком. И она раскусила меня... О, коварная женская интуиция!.. Моя напускная солидность уже нисколько не смущает искусительницу:
— Давай я тебе погадаю, — легко и просто говорит она.
