Абсолютная раскованность в манерах, тембр и тон голоса профессиональной пифии, пристальный и равнодушный взгляд Кассандры и обволакивающая, отупляющая разум аура магии. Становлюсь для нее как бы близким знакомым, точнее, постоянным клиентом — я предвидел эту западню, поэтому еще по наитию стараюсь противодействовать ей.
— Не-ког-да мне, — тяну по слогам (а что еще сказать), — некогда, — долдоню как попугай.
— Так нельзя, — ее воля цепко удерживает, — вот твоя монета, — показывает давешний двадцатник.
Я откровенно смущен, мне неловко за свою подачку. Ощущаю себя самым настоящим кретином, не хватало мне еще оправдываться...
— Мы спешим, нам нужно ехать, — делаю несмелую попытку высвободить свой рукав, уже зажатый ее ладошкой. Не смею резко дернуть, рвануться вон, опасаясь обидеть ее хрупкие тонкие пальчики...
— Ты хороший, просто скажу, что на сердце у тебя, — ее напористость беспокоит меня, не хватило, что бы она читала в чужих мыслях, понимаю, телепатия — чушь... но я уже заинтригован.
— Да чего ты пристала? — негодую уже несколько притворно, ощущая прилив нежности.
— Ты добрый, открою твою судьбу... — я в смятении.
Завораживающие флюиды обволакивают меня, хочется продлить общение с черноокой ведуньей, остановить мгновение. Она уловила мою внушаемость и податливость...
— Нужно несколько волосков с твоей головы?.. — не противоречу довольно странной церемонии.
Покорно склоняю голову, лишь крохой ума осознаю, что отдаюсь в ритуальное рабство. Для окружающих же зевак иронично улыбаюсь, якобы тешу себя цыганским колоритом, будто для смеха, экзотики ради, поддаюсь эксцентричным причудам прикольной девчонки. Волосинки в ее пальчиках... Где мое достоинство, где мой разум?! А она уже вовсю вертит мною...
— Теперь волосы нужно завернуть, дай бумажный рубль...
— Да нет у меня денег, — нерешительно отговариваюсь, в душе, давно пожертвовав этим рублем.
— Здесь, — она кротко дотрагивается до кармашка моих джинсов, — возьми, отсюда вот...
Почему она знает, где держу свои деньги? В том карманчике лежали рубль и два трояка — сдача с десятки, после столовой. «Ну ладно...» — делаю вид, что сдаюсь, вынимаю смятые купюры, отделяю рубль, деланно небрежно (опять для зрителей) протягиваю ей. Трешки же намеренно хочу спрятать, якобы — «хватит с тебя». Не тут-то было...
— Подожди... — она касается моей руки.
Я парализовано замираю, приковано смотрю на манипуляцию с моим рублем. В один прием она заворачивает в купюру волосы и монету, сминает все в комок, зажимает в кулачок, дует в него, шепчет какие-то заклятия. Она уже сама не своя. Воздух вибрирует, ее дыхание становится прерывистым, тело ее покачивает, как бы пританцовывает, словно она уже в магическом трансе. Ее голос дрожит...
— Еще, еще нужно денег... Надо больше навертеть... — обалдело разжимаю пальцы, гадалка выхватывает трешки, мотает ими туда-сюда, скручивает в комок.
Внезапно, в просветлевшей голове кольнула здравая мысль: «Плакали мои денежки, плакали мои шесть рублей. Что ни говори, а жалко, я не богач».
— Э-э-э!.. — ловлю цыганку за локоть, в надежде вернуть трояки обратно. Девчонка ловко увертывается. Не драться же мне с ней, в самом-то деле? — Ну, Бог с тобой, — дарю ей сдачу с червонца.
На душе помрачнело (денежки не щепочки), уже ничего не хочу, лишь бы отвязаться от надоедливой ведуньи. Порываюсь идти к машине. Она не отстает, что-то буробит, видно, прочит мне судьбу. В моей голове настоящий сумбур, ничего не понимаю из сказанной ею галиматьи. Цыганка не отстает:
— Так нельзя, тебе в дорогу... Всякое может случиться... Нельзя обрывать гадание на середине, — зловеще каркает она.
«Все я пропал!» — по своей натуре я очень мнительный человек, меня так и обдало суеверным страхом: «А что, я ведь действительно в пути...»
Цыганочка тормошит меня:
— Загадай желание. Скорее загадай желание!..
Голова моя садовая плывет как у пьяного. Желаний у меня много... Судорожно пытаюсь сформулировать самую заветную свою мечту. Как малый ребенок надеюсь: «А вдруг, а вдруг...»
Ворожея меж тем твердит о каких-то сердечных склонностях...
«При чем тут любовь, я не о ней загадывал...» — и вообще, я больше ни бельмеса не понимаю. Она тем временем велит дать фотокарточку.
«Зачем она ей? Да и где мне взять свой фотоснимок?..»
— В паспорте! — подсказывает она (ишь, какая проницательность).
Я полностью невменяем, лезу в пиджак, достаю новенький, в слюдяной обложке паспорт. Краем глаза все же замечаю, как вокруг нас собралась толпа других цыганок. В моей голове круговерть, ничего не понимаю. Чавелые громко тарахтят, их цветастые одежды застилают мои глаза. Такое ощущения, что я тону, тону...
Недоуменно обнаруживаю, что вместо моей цыганочки-красотки новая — молодая, но размалеванная большегрудая цыганка уже листает зеленую книжицу. За обложку у меня запрятаны тридцать пять рублей конкретно на дорогу. Разумеется, крашенная бестия выхватывает эти деньги. Я как в гипнозе, скован по рукам и ногам, да еще эти чертовки-цыганки орут в самые уши. Одно знаю — погорел, как швед под Полтавой... Сисястая сивилла возвращает паспорт (машинально отмечаю, что одну пятерку она все же вложила обратно). Остальные купюры деваха накручивает на зеленый бумажный комок, оставленный предшественницей. Цыганка начинает громко вещать, но, убей меня, абсолютно ничего не понимаю из ее слов, как будто она изрекает на тарабарском наречьи. Впрочем, одна уже дума меня гложет, как вернуть свои денежки?..
— А теперь дунь сюда, все твои желания исполнятся... — тянете к моему носу пухлый кулак, изукрашенный толстыми золотыми кольцами. В нем сжаты, смяты, изуродованы мой рубль, трояк и шесть пятерок.
Я еще лелею надежду, что деньги будут целы. Дую что есть мочи, как кретин дую в ее кулак. Она открывает ладонь — пусто! Я просто теряю дар речи...
Подходит старая цыганка в плюшевой кацавейке:
— Дай мелочи, сколько не жалко...
Я туго соображаю и еще надеюсь, что если, не скупясь, отдать всю мелочь, то, возможно, они оценят мою щедрость, сжалятся и вернут мою заначку. Выгребаю все монеты из карманов и вываливаю их в пригоршню старухи. Та благодарит, желает всяческих благ и уходит. Я надвигаюсь на пышнотелую, в золотых кольцах, ее груди дрожат, как холодец, смотрит, лукаво улыбаясь. Я, как птенец, хватаю ртом воздух:
— А где деньги? — Боже, какая наивность с моей стороны, но я, дурак, еще уповаю на чудо.
— Деньги будут у меня, когда поедешь назад, я их верну. Пойми, так надо для гадания, — улыбается, поводя полным бюстом перед моим носом.
Я еще не прозрел, мне кажется, надо схитрить:
— Мы здесь больше не поедем, мы другой дорогой (сообразив, что «домой» не стоит говорить, еще подумает — какие тебе деньги, коль едите восвояси) — другой дорогой... — повторно добавляю я.
С головой определенно неладное. Но тут, наконец, помаленьку стадо отпускать, прорезался слух — все это время шофер неистово сигналит, зовет меня. Какая чума со мной приключилась?!
А пышная цыганка решила заканчивать комедию, пропела сладкоречиво:
— Ну ладно, гора с горой не сходится, а человек с человеком непременно встретятся. Твои деньги не пропадут, не переживай сильно, — и повернула прочь, вильнув толстым задом...
Тут все смуглые товарки, словно по команде, отчаянно загалдели, судорожно замахали рукавами своих мавританских нарядов, окружили меня гудящим, как осиный рой, живым кольцом. Собственно, я и не собирался отбивать деньги силой, не хватало мне еще нарваться на кривой цыганский нож. Одно запало в память — сплошная круговерть и мельтяшенье личин-масок, конкретных лиц вовсе не помню. Мои наставницы в недавнем лохотроне: молодая и сисястая плутни бесследно испарились. К кому, мне оставалось вопрошать, к чьей совести и сочувствию, к какой вообще справедливости?
Резкая сирена окончательно вернула мне реальность происходящего. Я полностью прозрел. Базарно выругавшись на скопище неугомонных цыганок, плюнув с досады, я пошел к машине.
— Какого ты черта балаган устроил? — начал было возмущенный Колюха.
Продолжая материться, выкладываю ему, что цыганки обули меня на тридцать семь рублей, это надо — треть моей месячной зарплаты. Поначалу он сделал вид, что не поверил, что заливаю ему, памятуя наш прошлый разговор. Но стоило мне обвинить его в попустительстве (прийти на помощь, вырвать обмороченного попутчика из лап аферисток — его прямой долг). Щеглов, а я, честно сказать, почему-то рассчитывал на его сочувствие, истерично засмеялся. Между бурными приступами смеха, «цитируя» осколки моего негодования, он одобрительно восклицал:
— Ну, ты даешь лопух! Здорово они тебя надули (разумеется, применено слово сексуального характера)... Молодцы, цыганки! Ну и комедия!..
Обидно до слез слышать его насмешки, но лезть в бутылку совсем глупо. Я прикинулся пофигичным оптимистом, разделившим его восторженное состояние, но, признаться, горек мой смех, смех над самим собой. Если для него жлоба — сороковка, не деньги, то для меня почти состояние. Конечно, они там в ПОГА заколачивают по полтысячи, а то и поболее, а тут — голый оклад инженера техотдела: сто тридцать пять минус налоги. Мне, естественно, очень жаль по-дурочке потерянных денег. В голову лезут казнящие мысли: «Мать бьётся за каждую копейку, а сынок, как фон барон, сорит червонцами направо и налево...» Всплыли в памяти эпизоды моего мотовства: попойки, презенты потаскущим девицам, такси... А в основном все мои траты, лишь бы пустить людям пыль в глаза. «Красиво жить не запретишь!..» — любимое присловье одного моего собутыльника. Мне совестно за собственную пустоту. Единственное утешение — в потайном кармашке, вшитом в трусы (спасибо матери), осталось еще вполне достаточно наличности, а то прямо побираться у Колюхи. Но он, зловредный шофер, продолжает подначивать:
— Видать, те денежки у тебя лишние, вот и ушли, как пришли... — надтреснуто смеется каким-то утробным повизгиванием. Не надоело ему юродствовать...
Знал бы ты, черт лысый, что совсем нелишними были те деньги. Я так планировал сэкономить на этой поездке как раз ту сумму и купить подарки своим близким, сделать дома праздник. С такими вот теплыми надеждами я отправился в дорогу и так обмишурился... Эх, бедолага я, бедолага...
Стараюсь отвлечься, внизу вдоль дорожной насыпи тянется среднерусское село. Сколько таких сел по большакам перевидал я, проезжаешь вот так и завидуешь той уютной жизни, тихо льющейся за штакетником деревенского забора.
К вечеру собирается семья, все у них четко, размеренно, все у них давно устоялось. А тут — катишь неприкаянным беспризорником. В душу опять закрадывается едкий холодок: «Эх, неудельный я, никчемный и никудышный человечишка...»
Начинаю в который раз прокручивать эпизоды своего недавнего конфуза. Ищу оправдание своей бесхребетности — и не нахожу его. «Да и Бог с ними с деньгами, уж не так и жалко их... — дело-то в другом, я ощутил себя мелким и ничтожным. — Какая-то цыганка-девчонка смогла запросто дурить меня, а
