Спокойная и размеренная жизнь Любы длилась долгие годы. Да что там годы! Вся жизнь была спокойной и размеренной. Люба родилась в благополучной московской семье с заботливыми мамой и папой, бабушками и дедушками. Да, бывали разногласия со старшим братом, но на то он и старший брат. Это только в добрых книжках старшие братья справедливые защитники и примеры во всём, а в жизни-то всё не так. Но это уже величина постоянная. А вот жизнь Любы в последнее время перестала её радовать. Жизнь эта была всегда ровной, монотонной и запрограммированной. С детства знала, что хорошо, а что - нет, и, значит, ей так не должно поступать. Зато и поводов для зависти сколько: отличница, спортсменка, стройная красавица, масса талантов, красный диплом, шикарная работа, поклонники. Жить да радоваться, ан нет: завёлся внутри собственной души голосок тихенький да вредненький (Люба про себя назвала его Злобной Любой или, сокращённо, Злюбочкой), который еле слышно, но назойливо, шептал:
-Не нужно это никому! Ну радости-то никакой! Вся твоя жизнь - пустота, имитация. Кому ты нужна? Кому нужно то, что ты делаешь? К родителям раз в месяц? С подругами в модный ресторан выйти не чаще? Отпуск в пафосном отеле раз в год? Сидишь, бумажки перекладываешь… Тебе самой это нужно? Вот что в твоей жизни нужно тебе и другим?
-А у всех жизнь в радость? - возражала Люба. - Все так и живут, что-то делают всю жизнь…Снаружи гладенько, дорого-богато, если уж совсем повезёт, а внутри - пусто, в семье - серпентарий. И что? И ничего! Я, между прочим, зла никому не желаю, чем могу - помогаю. Даже на работе пытаюсь что-то и для людей делать. Сама с запросами работаю, по ведомствам езжу. И благодарности получала!
-Да здОрово всё это! Но кому-то, может, всё это и нравится, так они так пусть и живут. А ты сама что ощущаешь? Хорошо! И папа-мама гордятся, и подруги завидуют! Но жизнь-то твоя! Это ты должна сама собой гордиться и сама себе завидовать!
-Не поспорю…, - уныло тянула Люба и понимала, что её тёмная сторона права.
-Вот и не спорь с собой! Распорядись своей жизнью, а там завидуют, гордятся или презирают - наплюй! Ты для себя ещё одну жизнь не проживёшь, - еле слышно шептал голосок.
Но жизнь действительно не нравилась Любе. Ну живёт, работает, с кем-то встречается… А проснётся утром и ощущения неприятные, отмыться ото всего, забыть всё, извиниться перед всеми и пропасть. Просыпалась и думала: "А скорее вечер, и заснуть чтобы снова." Но вставала, шлёпала обречённо в душ, ела, красилась, на работу шла. На работе - бумаги, бумаги, начальник, гости, намёки, комплименты, бумаги,чай, бумаги, обед, бумаги, бумаги… И недремлющая Злая Любочка вещала уже отчётливее и слышнее:
-Ха-ха-ха! Красавица и умница! 30 лет! Сколько бумажек переложила? Пользу насколько обществу принесла? А себе? Уж не игнорируй начальника. Богатый мужик, перспективный. Деньги будут, может, даже секс иногда. Ну возраст у него, ты уж без претензий.
-Заглохни! Нормально я живу! И работа хорошая. Коридоры власти. Да многие мечтают сюда просто зайти. Начальника не хочу. Другой нравится.
- Другой нравится, а встречаешься с третьим… Чудо чудное! И ждать будешь любовь ответную до пенсии. Он же каждый день с новой! И берёт их, дур, тем, что, ах, мы в коридорах власти! Ты на их уровне хочешь быть? Верить во всё, что он сочиняет? Да займись тем, что нравится! Институт не ты выбирала, тянула на "пятёрки", потому как не можешь по-иному.. Хорошим юристом не стала и не станешь. Ты - личный помощник. Или ещё кто?
- Я, похоже, вообще никто…
А вскоре пришло горе. Тот телефонный звонок в два часа ночи Люба слышит в ушах всю жизнь. Мама рыдала в трубку:
-Папе плохо совсем, кровь изо рта, не двигается, скорую вызвала…
Люба заказывала такси, натягивала валяющиеся на стуле белый свитер, брюки, обматывалась шарфом, влезала в пальто и бежала в приехавшее такси. Около подъезда родителей стояла "скорая". Любка бросилась к двери машины, ошеломила врача:
-Доктор, как он? Что это?
-Вы кто?!...
- Я дочь… Мама позвонила, сказала, что всё, плохо очень…
- Ну хорошего мало, но выводы делать рано: у Вашего папы инсульт. Состояние для этого заболевания вполне обычное. Сейчас в больницу поедем. Да Вы лучше к маме идите, в реанимацию Вас не пустят, до утра сидеть в коридоре смысла нет.
Люба отдала врачам почти все деньги из кошелька за заботу, побежала по ступенькам к маме. На лестнице курил сосед, Любка даже не видела его.
-Любочка, привет!
-Здравствуйте! - слепо-безумными глазами скользнула по мужской фигуре Люба.
Мама плакала на кухне. Любка пробежала к ней, как была, в пальто, наспех стряхнув сапоги в прихожей. Обняла… Говорила что-то бестолковое, утыкалась лицом в грудь. Успокоить вряд ли могла: родители вместе почти 50 лет, пережили то, что Любе в её возрасте и в благополучие представить сложно: переезды, смерть первого ребёнка, тяжёлые роды брата, потом Любочки, поздней дочки. Уложила маму в постель под утро, сама легла рядом, не раздеваясь, в белом пушистом свитере. Глаз не сомкнула. Смотрела на беспокойно спящую мать, думала, вспоминала, не верила, что это всё - конец прежней жизни,что будет другая, в глухоте одиночества и заботе о маме.
Утром поехали в реанимацию. Долго толкались в двери, сидели в коридоре. Наконец, вышла женщина-врач, молодая и циничная:
-Зачем буду вас обнадёживать? Шансов почти нет. Геморрагический инсульт, такие поражения мозга - приговор. Давайте ваши телефоны - сообщим.
Мама завалилась на кресле, схватилась за сердце, доктор встала и ушла в таинственную глубину реанимации.
Люба отвезла маму домой, отпустила такси. К вечеру приехал брат. Любочка не горела желанием встречаться с ним, слушать мнение, что надо молиться и всё будет по милости бога. Девушке надо было закончить документы по работе, а, значит, надо было ехать домой. Напоив маму успокаивающим, она вышла на морозный воздух.
Денег на такси не хватало и до дома нужно было проехать несколько остановок на троллейбусе. Наступил час-пик. Троллейбус был практически набит пассажирами. Но Любе казалось, что она закрыта куполом, делающим её невидимой: вокруг все жили своей жизнью. Кто-то смеялся в телефон, кто-то бездумно осматривал городские пейзажи за окном, кто-то тихо разговаривал между собой. И никто не задержал своего взгляда даже на секунду на девушке, бессильно уронившей тонкие руки и даже не пытавшейся вытирать лившиеся слёзы….
В ближайшем к дому магазине Люба купила бутылку водки и какую-то баночку с креветками. Кое-как несколько минут пыталась сосредоточиться на документах, не понимая, получилось или нет, распихала их в нужные папки и забыла об этих делах. Она налила водку в гранёный стакан и выпила. Потыкала вилкой в пластиковое ведёрко в поисках креветок. Посидела. Мыслей не было. Снова налила, и снова выпила. Полились слёзы, зарыдала в голос, стучала кулаками по дивану, кричала:
-Почему, почему он? Он зла никому не желал и не делал!... Ему и семидесяти нет… Отдайте мне его!.. Верните! Ну, почему?... Как жить…
Снова пила, снова - вилкой в креветки.. После полбутылки 0,7 легла в кровать, тихо, бездумно, до утра…
Утром встала, собралась автоматически, без завтрака вышла на работу. Всё как обычно: макияж, причёска, каблуки по московскому льду. Никому ничего не сказала: не могла говорить - боялась начать рыдать. Кое-как объяснившись с шефом, девушка бросилась к маме, и снова реанимация. Уже, как оказалось, другая. Другой врач - симпатичный молодой крепкий мужик, который долго объяснял Любе, что не всё потеряно, шансы есть всегда, будем смотреть, наблюдать, предпринимать меры, но надо дождаться выхода из комы. В завершении встречи любезный доктор помог Любочке облачиться в белый халат и лично повёл ее в палату. Подсоединённый к куче аппаратуры, отец казался спокойно спящим. Люба подумала про себя: "Он выглядеть лучше стал… Моложе, умиротворённее…" Доктор нежно приобнял девушку за плечи, подтолкнул к выходу:
-Ждать, только ждать. Всё может быть. Но в нас Вы можете быть уверены.
В гардеробе реанимации женщина обсудила её дизайнерское пальто:
-Вот и будете в нём ходить, пока не развалится. Такую красоту разве выбросить? То ли дело - пуховик…
Люба кивала и ничего не понимала: пальто? Что за пальто? Надо было приободриться, в глазах зажечь уверенность и надежду - с мамой же говорить! Позже пересказывала маме слова доктора. Брат не вышел из комнаты, никак не выказал своего присутствия. Снова дорога домой, магазин, водка, креветки… Выпивая первые полстакана, Люба подумала, что до этого ничего не ела, а второй мыслью было удивление, где злая Любочка? На месте внутреннего злобного голоска была очевидная пустота. Злюбочка умерла? Её задавило горе? Люба представляла, как в абсолютной темноте души, на дне, лежит расплющенная маленькая Злюбочка, а над ней - горе, чёрное, бесформенное и невыносимое…. Упала в постель.
Утром заехала за мамой, решили ехать в больницу вместе. В справочной сообщили о новой реанимации. Люба с мамой двинулись к старому корпусу из красного кирпича. В полуподвальном помещение Любочка впервые поймала себя на мысли, что циничная докторица была права: шансов нет. Вышел старенький, лысоватый низенький врач, бегло глянул на мать и сказал, что её не пустит: ему новые пациенты не нужны. Маму оставили на банкетке в холодном и маленьком предбаннике. Люба в тряпочных бахилах, в застиранном халате на завязочках (такие фасоны ещё сохранились?), прошла за доктором в палату. Здесь не было ограничений: близкие, религиозные деятели свободно посещали пациентов. Всё говорило о том, что хуже уже не будет, потому, что некуда. Любу свободно оставляли с папой и предлагали попробовать разговаривать с родным, может, что-то подтолкнёт его обратно. Люба послушно стояла у постели и говорила всё, что приходило в голову:
-Отечик (так называла Люба папу в детстве)! Я есть хочу, я голодаю, нам с мамой плохо… Я не справлюсь. Я с шефом пересплю. Он старенький и женатый. Отечик, возвращайся, помоги!
Лицо отца изменилось со времён его пребывания у любезного симпатяги-доктора. Люба не узнавала его. Казалось, что он очень злой и не воспринимает этот мир. Люба стала бояться этого лица. Её горькие слова не меняли это выражение. Она подумала, что все рассказы о слышащих всё в коме, - абсолютная ерунда. Похоже, он не хочет оставаться здесь, вся эта суета, чтобы оставить его, - напраслина. Ему, может, там понравилось, то, что он увидел, успокоило его душу, и его лицо стало тем симпатичным, какое она видела в обнадёживающей реанимации с учтивым красавцем-врачём. Получив от медсестры список необходимых средств, сбегала в ближайшую больницу, вручила покупки вместе с крупной купюрой "за заботу" сестре, забрала маму и повезла домой. На следующее утро в том же полуподвале Люба попросила о разговоре доктора. Их встреча состоялась в узком коридоре, между ними стояла каталка, накрытая простынёй с расплывающимся кровавым пятном в районе головы тела, накрытого этим куском ткани. Доктор перебирал пальцами по каталке, часто отводил взгляд:
-Понимаете, положение тяжёлое, приглашаем специалистов, хирургов, но пока что-то делать нельзя. Да и неизвестно, что лучше… Прежним Ваш папа не будет.
