РЫЦАРИ СВОБОДЫ
Наталия Арская
Я сам своя свобода. ЖАН-ПОЛЬ САРТР
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ЗНАКОМСТВО С АНАРХИСТАМИ
ГЛАВА 1
До отхода поезда на Москву оставалось двадцать минут, когда в здание екатеринославского вокзала вошли два представительных господина профессорского вида в модных пальто и котелках и сразу направились к дверям перрона. В руках у каждого было по чемодану и тро¬сти с кожаным набалдашником. Один еще умудрялся держать зонт, с которого тонкими струйками на пол стекала вода, – на улице шел сильный дождь. Стоявшие у дверей жандармы с почтением посмотрели на господ ученых, разъезжающихся по домам с окончившегося накануне XIII Всероссийского археологического съезда.
Через несколько метров стояла другая группа жандармов.
– Кеша, замедлим шаг, – сказал господин с зонтом, неторопливо полез в карман пальто, вытащил оттуда билет и стал внимательно его рассматривать. – Нам в начало поезда.
Проходя мимо жандармов, он громко заговорил по-французски и приветливо помахал им рукой. Те вежливо заулыбались и дружно приложили руки к фуражкам.
– Веселый народ эти французы, – заметил один из жандармов, – а уж француженки – пальчики оближешь.
– А по мне, – сказал другой, – лучше наших украинок никого нет. Видел я этих француженок, все у них фальшивое, даже улыбка.
– Ты имеешь в виду жену начальника электростанции Коттовоза?
– Да хотя бы и так. На людях изображает улыбку до ушей, а дома, ко гда мне приходилось у них дежурить, лицо всегда недовольное и говорит раздраженным тоном.
– Не нравится жить в России. Хочет в свой Париж.
Между тем господа ученые, довольные тем, что так ловко отвлекли внимание жандармов, подошли к своему вагону.
В их купе еще никого не было. Иннокентий первым делом снял парик, содрал с лица усы и бороду. Затем раскрыл свой чемодан, вытащил из него сюртук, надел его вместо пальто и достал из кармана фуражку.
– Ну, вот, Коля, кажется, все прошло успешно. Надеюсь, что также благополучно ты доберешься до Женевы. Не забывай только следить за бородой, она у тебя, кажется, отклеивается.
Его товарищ с важностью погладил свою окладистую, как у самого Менделеева, профессорскую бороду.
– Да нет, вроде крепко держится, но придется всю ночь лежать на спине.
Они невесело рассмеялись. Николай подошел к окну, выходящему на другую сторону вокзала, опустил раму с грязными разводами на стекле и выглянул наружу:
– Никого нет. Надеюсь, что и ты выберешься отсюда без приключений.
– Спасибо ливню, все филеры попрятались. Пока не пришли твои соседи, пальто и котелок спрячь в чемодан. Мою трость придется сломать, а жаль, красивая вещь!
Иннокентий полюбовался на кожаный набалдашник трости в виде раскрытой пасти льва, не без труда разломал ее на несколько частей и засунул под сюртук. Туда же положил парик и бороду.
– Когда приедешь в Женеву, не забудь прислать телеграмму, как договаривались. И прошу тебя, Коля, поменьше заигрывай с жандармами, какое-то глупое мальчишество. Сегодня получилось удачно, а в следующий раз могут оказаться более бдительные люди. Зачем зря рисковать…
– Что делать, не могу равнодушно проходить мимо наших блюстителей порядка, и так приятно видеть, как они отдают тебе честь.
– И все-таки будь осторожней. Тебя повсюду ищут.
Они крепко обнялись. Николай похлопал друга по спине:
– Не волнуйся, Кеша, все будет в порядке. Еще раз желаю тебе удачи, а я сюда обязательно вернусь.
Ухватившись за верхнюю часть рамы, Иннокентий ловко изогнулся и спрыгнул на землю.
– Кеша, – тихо окликнул его товарищ, – ты забыл зонт.
Иннокентий быстро обернулся, взял зонт, но не стал его раскрывать, поднял воротник сюртука, надвинул глубоко на лоб фуражку и, перепрыгивая через соседние пути, направился в сторону стоявших невдалеке каменных строений. Через полчаса он уже шагал по Екатерининскому проспекту, глубоко погруженный в свои мысли, не замечая, что его ботинки полны воды, а сюртук и рубашка, пока он шел без зонта, насквозь промокли.
Николай Рогдаев, которого он только что проводил в Москву, был главным в их анархистской группе и вынужден был срочно
уехать за границу: ему «на хвост» села полиция. Теперь вместо него остался он, Иннокентий, и остался, как говорится, у разбитого корыта. За лето группа понесла большие потери, многие товарищи оказались в тюрьме или бежали, как Николай, за границу. Из самых активных едва наберется человек десять. Николай советовал всем временно «залечь на дно». Однако, пока он был еще в Екатеринославе, Иннокентий провернул два дела. Во-первых, написал письмо в Белосток их общему с Николаем знакомому Мишелю Штейнеру, чтобы белостокские товарищи помогли с типо¬графией и анархистской литературой. Мишель сразу откликнулся, обе¬щал сам приехать в Екатеринослав на два дня, выступить с лекцией и привезти немного литературы, изданной в их собственной типографии «Анархия». Во-вторых, решил пополнить группу за счет своих четы¬рех троюродных братьев, гимназистов старших классов и их друзей.
Братья отнеслись к его предложению с серьезностью, согласились войти в группу и во всем ему помогать. Самым толковым из них был Эрик Розанов. Он уже пишет статьи в местные газеты, и Иннокентий предложил ему заниматься листовками и типографскими делами. Остальные братья со временем вполне смогут ра¬ботать агитаторами среди рабочих и учащейся молодежи.
Он долго раздумывал, стоит ли втягивать в свои дела двоюродную сестру Лизу Фальк, гимназистку пятого класса, очень близкого ему человека: их матери были родными сестрами, обе семьи тесно общались, и все дети (у Лизы были еще старший брат Артем, студент второго курса физико-математического факультета Киевского университета, и младшая сестра Анна) росли вместе. С Лизой он особенно дружил с самого детства, хотя у них была разница в пять лет. Сейчас эта девочка превратилась в красавицу с независимым и своенравным характером – результат воспи¬тания обожающих ее родителей, отчего они сами и страдали в первую очередь.
Кроме того, у нее были большие музыкальные способности, и она много занималась с преподавателями по вокалу и на фортепьяно, чтобы после гимназии поступить в консерваторию. Это последнее обстоятельство больше всего останавливало его: имеет ли он право подвергать сестру опасности? Однако, как не стыдно ему было признаться самому себе, у Лизы он хотел прежде всего найти материальную поддержку. Он знал, что сестра постоянно получает на расходы деньги от своего отца, архитектора Григория Ароновича Фалька. Иннокентий сам был не из бедной семьи. Его отец, Семен Борисович Рывкинд, занимал должность управляющего в пивной компании «Товарищество Боде и наследники», и все деньги, которые отец давал ему на личные расходы и за выполнение различных поручений по работе, он вкладывал в группу, но их всегда катастрофически не хватало.
Лиза, в отличие от братьев, задумалась над его предложением, и между ними произошел мучительный для Иннокентия разговор.
– Ведь это очень опасно, Кеша. И потом ты, кажется, раньше поддерживал социал-демократов?
– Я многого тогда не знал. Ты сама, когда познакомишься с идеями анархизма, поймешь, что это интересное философское учение. И суть его лежит на самой поверхности – все зло в государстве, оно…
– Пдожди, подожди, – остановила его Лиза, которую смущало одно обстоятельство, которое она пока не могла открыть брату, – ты не на митинге. Допустим, я войду в вашу группу, но я ничего не смогу делать, у меня нет свободного времени, да и родители, сам знаешь, нас с Аней никуда не пускают.
– От тебя пока ничего не потребуется, – успокоил ее Иннокентий, – познакомишься с группой, войдешь в курс дела, а там видно будет. А сейчас, – он замялся и покраснел, – не могла бы ты дать немного денег на развитие нашей деятельности.
Лиза внимательно посмотрела на него: ее удивила не столько его просьба, сколько виноватый тон и то, что он покраснел. Брату было стыдно, что он просил у нее деньги.
– За деньгами ты всегда ко мне можешь обращаться без церемоний.
Она достала из шкафа шкатулку и протянула ему 300 рублей.
– Надеюсь, они пойдут на благое дело.
– Не знаю, что ты вкладываешь в это слово, но все, что мы делаем, очень важно для нас. Я тебе даже скажу, для чего они нужны. Ты слышала об убийстве директора машиностроительного завода Германа?
– Это ужасно. В его квартиру бросили бомбу.
– Тебе его жаль, а он издевался над рабочими, постоянно урезал им зарплату, давил штрафами. В начале августа уволил 300 человек, участвовавших в летних забастовках. За это его и убил один наш товарищ. Это наш акт возмездия. Директор завода Эзау Пинслин сразу это сообразил и исчез из города. Иначе и его постигла бы та же участь. По городу сейчас ползут разные слухи. Чтобы их пресечь, надо срочно выпустить листовку и разъяснить цель убийства. Рабочие должны знать, что есть люди, которые могут за них заступиться и готовы использовать для этого любые средства. Эти люди – мы, анархисты. Твои деньги пойдут на типографские расходы.
Глаза у Иннокентия блестели, на лице появилась жестокость, ранее несвойственная ему – он всегда был таким мягким, интеллигентным мальчиком. Лиза ласково провела рукой по его густым волнистым волосам. Брат изменился и как ловко скрывал от нее свое новое занятие.
– Почему ты мне раньше об этом не рассказывал?
– Так складывались обстоятельства, и потом я все-таки надеялся поступить в этом году в университет – он в третий раз не прошел в Киевский университет из-за квоты для евреев.
– Ты же будешь опять поступать…
– Буду, но, надеюсь, за год нам удастся здесь кое-что сделать.
Листовку тайно отпечатали в одной из городских типографий, озаглавив ее как «Извещение екатеринославской группы анархистов-коммунистов».
«Товарищи рабочие! – говорилось в нем. – В ответ на издевательства капиталистов, наглую эксплуатацию труда, всевозможные притеснения и, наконец, на последние гнусности и насилия над рабочими-стачечниками со стороны Акционерной компании заводов Эзау и Машиностроительного – наши товарищи, коммунисты-анархисты, решили ответить покушением на одного из главных виновников бесчисленных страданий рабочего люда.
На днях произошел взрыв динамитной бомбы в квартире директора и акционера Машиностроительного завода на Амуре. Эти негодяи, не постеснявшиеся без всякого повода выгнать и лишить работы 300 рабочих, – пусть платятся своею шкурою и своим имуществом!
Товарищи! Пусть наша первая бомба пробудит в вас «бунтовской дух» – это святое чувство, из которого возгорится пламя революции и зажжет ненавистью ваши сердца!
Пусть она напомнит всем паукам-буржуа, что отныне вы, рабочие, не позволите им безнаказанно глумиться над собою!
Пусть она будет боевым кличем, громким призывом всех вас к антибуржуазной, классовой борьбе, к выступлению на путь развитого экономического террора и революционной всеобщей стачки!
Смерть же буржуазному обществу!
Вперед, во имя рабочего дела, во имя социальной Революции!»
Внизу стояла подпись, набранная крупным черным шрифтом: «Екатеринославская
