Замочная скважина

загруженных кипами бумаг, а иногда – и самим сенаторам, выходившим в коридор «власти» на перекуры. Строгая экскурсовод разделила всех на группы и начала повествовать об истории великой страны, начав со скульптур, расставленных по периметру ротонды. Правда при этом сделав оговорку, что скульптур могло бы быть намного больше, только вот все их в ротонду решили не заносить из опасения, что пол просто может рухнуть.
- А теперь перейдём к картинам, - продолжала экскурсовод. – Здесь вы можете видеть как генерал Джордж Вашингтон слагает свои полномочия. Произошло это в декабре 1783 года в городе Аннаполисе, и тем самым был сделан шаг к установлению приоритета гражданских властей над военными органами.  Правда, надо сказать, что в этот день он не смог участвовать в данном торжественном акте, так как серьёзно простудился и валялся дома с температурой. Но фантазия художника подсказала, что событие могло бы выглядеть именно таким образом.
Егору такое творчество показалось несколько странным, но вида не подал, только внутренне  усмехнулся – так, чтобы не заметили стоявшие рядом родители. Всё-таки великая страна, всё возможно, и не мне судить.
- А вот на этой картине, - продолжала своё повествование американка, - вы можете видеть другое событие: в битве при Саратоге английскому генералу Джону Бергоину удалось одержать крупную победу, но из-за некоторых просчётов он в тот же день вынужденно капитулировал, из-за чего был лишён всех званий.
Здесь ведущая немного замешкалась, и продолжила.
- Надо сказать, что и в этом случае мы также имеем замечательную возможность стать сопричастными фантазии художника, а именно: как это всё могло бы выглядеть, если бы наш герой не находился в это время в другом месте.
И здесь Егор не выдержал – расхохотавшись так, что перехватило дыхание, он быстро рванул из зала, наблюдая краем глаза за своими родителями, также давившимися от смеха, но сдерживавшими свои эмоции, правда недолго: до выхода из здания Конгресса. Ругать не стали: всё было слишком очевидно, да и Егору надо было дать время привести себя в порядок – взрывы хохота ещё долгое время отпугивали публику в вашингтонском метро, на котором они возвращались в гостиницу. Единственно, ему удалось подслушать обрывок фразы из разговора родителей:
- Да, похоже, ребёнок повзрослел.
И было приятно.
Вернувшись на родину из глянцевой заграницы, откуда будущее казалось светлым и безоблачным, неожиданно для себя открыл новые правила игры, называвшиеся громким словом «жизнь»: сокровенным ни с кем не делись, пострадавшему или проигравшему сочувствуй (лучше – эмоционально, прилюдно), но не более того, и: держись всегда уверенно и независимо. Даже если не уверен. Главное – свой интерес соблюсти, а там видно будет. Вот только  открылось не сразу – только после первого выезда «на картошку», которым славилась студенческая жизнь.
Получилось так, что совсем не горевшему желанием поменять квартиру на двухнедельное прозябание в деревне, он случайно узнал про возможность провести свою первую «командировку», засчитывавшуюся как стажировка, в Москве, встречая прибывавших на обучение из-за рубежа иностранных студентов. Естественно, первым требованием к сопровождавшим было знание иностранного языка, и с этим у Егора проблем не было – недаром, все его ценили за постоянную готовность помочь, а проще говоря – дать списать задание или контрольную.
Своей находкой он поделился с ближайшим однокурсником, посетовав к тому же на невозможность, уезжать из Москвы – были  причины. Однокурсник выслушал внимательно, но с деланным безразличием, правда поинтересовался, где и как происходит запись. Егор простодушно всё рассказал, даже уточнил часы работы приёмной Отдела по работе с иностранными студентами соответствующего министерства. Кончилось всё тем, что когда он пришёл предложить себя в качестве того, кого сегодня принято считать волонтёром, свободных вакансий уже не оказалось. Буквально перед ним записался последний энтузиаст, как оказалось – тот самый товарищ – однокурсник.
Пришлось ехать, никакие аргументы в учебной части не воспринимались, скорее рассматривались как попытку увильнуть от трудовой обязанности, тогда как родине необходим… Далее – как обычно.
Деревня в двухстах километрах от Москвы представляла собой печальное зрелище. Разруха и нищета были необыкновенные, сапоги вязли в насыщенной влагой земле, кормёжка ужасала не только своим  однообразием, но и скудостью, причём столовая располагалась в сильно разрушенной церкви, давно не использовавшейся по назначению. Но самое удивительное крылось в отношениях с местными жителями, особенно о сверстниками: если в первый вечер они буквально ломились в окна, требуя угостить их жевательной резинкой – жвачкой, как тогда называли это чудо западной пищевой индустрии, которая ценилась у местных едва ли не на вес золота, то получив отказ, они стали буквально преследовать москвичей, всячески понося приехавших помогать им москвичей. Вскоре похолодало, грязь замёрзла и ходить можно, не увязая в грязи, да и осенние пейзажи потрясали разнообразием красок, скрадывая  убожество местной архитектуры и нравов. Только ночами спать стало невозможно: барак на 50  человек времён «Очаковских  и покорения Крыма» (первого, естественно) не отапливался.
Крепкие морозы ударили, как в России водится, неожиданно для всех и стало ясно, что продолжать процесс не имеет никакого практического смысла. Попытки донести мысль до местного руководителя о бесполезности вторичной подборки промёрзлого урожая результата не возымели.
- Меня сюда партия поставила, и не вам решать, что целесообразно, а что нет, - орал осипшим от постоянного пьянства председатель совхоза.
Никакие доводы в расчёт не принимались. Решили звонить в Москву, в партком, и как это не покажется странным, парторг института ситуацию оценил правильно и решение принял быстро. Вердикт – возвращаться !
Отъезд напоминал позорное бегство с поля брани.. извините - картошки. Буквально через четверть часа, несмотря на позднее время и стужу с лёгкой позёмкой, орава в сапогах и грязных робах почти строевым шагом двигалась в направлении местной ж-д станции, до которой, по приблизительным расчётам, было менее восьми километров. Тяжесть рюкзаков и инструмента (его надо кровь из носа вернуть заведующему хозблоком института) никого не смущала: время рассчитали  – получалось, что к последнему поезду можно успеть. А уж с Москвой разберёмся как-нибудь, решили однокурсники, главное – домой ! Мысль о тёплых квартирах, нормальных туалетах и горячем душе придавала бодрости необыкновенной, только вот с расстоянием что-то не ладилось: шли уже более часа, а станция никак не хотела объявиться. Задор постепенно сменился сомнением, потом страхом – ночевать в поле никому не хотелось. К тому же усталость и вечный недосып в сочетании с нараставшим чувством голода давали себя знать: темп непроизвольно сбавили. Проезжавшие редкие машины шарахались в сторону от странной группки зачумленных бродяг с рюкзаками и какими-то неведомыми приспособлениями. Угадать в них студентов было совершенно невозможно.
Ситуацию спас невесть откуда возникший  совхозный автобус – водитель мчался на станцию к так называемой «надомнице» (для лучшего понимания – державшей на дому товар продавщице,  отоваривавшей заблудшие и припозднившиеся души). На какой-то местной гулянке совхозным рабочим (именно рабочим, как квалифицировало их тогдашнее законодательство) явно не «хватило», и поэтому решили задействовать единственное доступное в округе средство передвижения для визита в данную не совсем законную торговую точку, носившую странное название «три ступеньки». Группу «своих» бедолаг из Москвы пока ещё трезвый водитель признал сразу и незамедлительно притормозил, с сожалением глядя на измождённых будущих корифеев науки, учёных и строителей, художников и писателей, скульпторов и архитекторов, космонавтов и .. Извините, замечтался.
- А я смотрю – вроде знакомые. Что же вы сразу не сказали – здесь двадцать километров до станции, только успеть бы.
Успели. Радости возвращения не было пределов, через день все уже занимались своим делом, сидя в библиотеках, посещая занятия, составляя конспекты по истории КПСС, научному коммунизму и трудам основоположников. В оставшееся время успевали изучать предметы по специальности – будущий хлеб, всё-таки.
Но не всё было так гладко. Именно ранее, на «картошке», Егор почувствовало какое-то отторжение с однокурсниками. Возникло не сразу, как-то постепенно: стоило ему пару раз высказаться по поводу целесообразности происходящего в смысле их нахождения в данной глуши, как все понемногу начали дистанцироваться от почти бунтаря-одиночки, отводя взгляды при встрече один на один, либо стараясь не становиться в пару на поле при уборке промёрзлого урожая. Причина стала понятна позже, после возвращения в столицу и вызова в партком института.
- У  нас серьёзное заведение, попасть сюда непросто, - завёл бодягу армянин-парторг, - а мне рассказывают, что ты занимался на картошке демагогией, ставил под сомнения целесообразность работ, подрывал основы, так сказать, верно ?
- Да нет же,  – начал Егор, я только говорил, что наше время используется не совсем эффективно, да и руководитель (а это был некто, женившийся то ли на внучке, то ли ещё какой-то родственнице знаменитого когда-то  Чкалова)  совсем не на своём месте.
- Вот что, - прервал парторг, - не нам судить. Раз партия поставила человека, значит она знает, что и как ! Хотя, конечно ..
Здесь в его глазах скользнуло что-то  похожее на сочувствие, или даже понимание – не сказать согласие. Но парторг продолжал:
- Значит так. Портить жизнь я тебе не буду, учись дальше, но будь умнее в дальнейшем, выступай поменьше, а характеристику я тебе напишу нейтральную: не так, чтобы очень, не очень, чтобы так. И вообще – повезло тебе, дурачку: никто ничего не написал пока, только разговоры, а ведь достаточно одной бумажки от твоих друзей – и всё, кранты тебе ! Теперь понял ?
- Понял, - потупил взор Егор, – учту.
- Ладно, иди. Будь бумага – разговор состоялся бы гораздо более жёсткий.
* * *
Институт красоты на Новом Арбате считался местом привилегированным, простому люду почти недоступным. Возглавляла заведение Инна Ивановна Кольгуненко, слывшая за богиню и волшебницу омолаживающих косметических процедур, а потому попасть сюда считалось высшим пилотажем.
Никак не относившему себя к московскому бомонду, Егора всё-таки несколько волновали первые признаки поредения волос, и когда он узнал про некий чудодейственный препарат под названием Мивал, рванул на Арбат незамедлительно. Повезло сказочно, как тогда он думал: за стойкой регистратуры стояла пухленькая девица, которую он однажды встретил на студенческой вечеринке, где, правда, особого впечатления девушка на него не произвела. Но по её заинтересованному взгляду он сразу понял, что шанс попасть на приём у него есть.
Так и получилось – проблем с записью к бьюти-кудеснице не было никаких, и уже через час он в качестве подготовке к самой процедуре выращивания волос, сидел в