На улицах «преданья старины глубокой» молодое поколение, не то у которого штаны ещё на лямках, те как шныряли от автомата к автомату, так и продолжали шнырять, на улицах современного городка оживилось. Оказалось, что современность им ближе, не иначе как в силу даты рождения.
– А небоскрёбы где? – спросил Фёдор.
– Какие небоскрёбы!? Ты что, совсем что ли?! Иди, газировку с ребятишками пей. – это Валентина так призвала своего дражайшего к порядку, чтобы её не позорил и сам не позорился.
– Фёдор, – вот когда Гласс уйдёт с дипломатической службы, из него первоклассный экскурсовод получится, ну или учитель школьный, потому что терпеливый. – небоскрёбы у нас только в очень больших городах, а маленькие города и пригороды больших городов, они приблизительно такие, только деревьев не хватает.
– А ты в таком городе живёшь? – Антонина наконец–то отважилась хоть что–то спросить у Гласса о его родине–разлучнице.
– Да, очень похоже. – как ни в чем ни бывало продолжал Гласс, видимо полностью перевоплотившись в экскурсовода, иначе не смог бы не заметить каким голосом его спросила Антонина.
Это в сказке написано: «Год прошёл как сон пустой…». У Антонины этот год прошёл как сон волшебный. Правда не прошёл он, а пролетел, как звезда в небе, очень ярко и очень быстро. А теперь вот эта выставка. Ну сколько она будет продолжаться? Гласс говорил, что примерно с полгода. А дальше что? А дальше, уедет Гласс вот в такой вот свой город и забудет её, Антонину.
Она вообще–то на выставку идти не хотела, но не смогла отказать Глассу, потому что заметно было: он видит как она переживает предстоящую разлуку и сам тоже переживает. Оба хоть и не показывали друг перед другом вида на самом деле то, что предназначено для другого, одного единственного, скрыть невозможно.
Поэтому Антонина воспринимала страну Эдемию как вражину лютую и выставку, кстати, тоже. А пошла она сюда ещё и для того, чтобы взглянуть на неё, ну, Глассову родину, их разлучницу, пусть даже на её кусочек, в глаза ей, бесстыжей, посмотреть. Эх, если бы Эдемия эта была женщиной, тогда она бы, Антонина, разорвала бы её на мелкие кусочки, а потом мелкие кусочки на ещё более мелкие. И так до тех пор, покуда от неё, от Эдемии этой, вообще ничего не останется.
Так что соперницы–женщины бойтесь женщин–соперниц, это страшная сила, пострашнее красоты будет. Мужики, кстати, нам тоже есть чего боятся, потому что в любом случае нам тоже прилетает и неслабо прилетает, а бывает что только нам и прилетает, так что поосторожнее, если что…
Прежде чем пойти домой, куда идёт человек? Конечно же в магазин! Вот и экскурсанты, эксусируемые Глассом туда направились. Магазин и понравился, и не понравился одновременно. Понравился тем, что был магазином, такие магазины в Советском Союзе позже назвали магазинами самообслуживания, а ещё позже, универсамами, тем, что ходи по нему хоть целый день, никто слова не скажет, только в корзинку для покупок предназначенную не забывай что–нибудь складывать.
Опять же, товар в руки взять можно, рассмотреть его со всех сторон. Да и покуда ходишь, ну мало ли, вдруг раздумал, назад положить. А то бывает тёти–продавцы заняты тем, что футбольный матч обсуждают, например, и тогда до них не докричаться, не достучаться, не доплясаться. Делай что хочешь, для них футбол на первом месте, а работа, она в лес не убежит, тут она, при тебе, чтоб ей…
А Ивану Степановичу такое магазинное раздолье наоборот не понравилось. Любил Иван Степанович придя в магазин, особенно в деревенский, не спеша и не торопясь с продавцом поговорить и с другими покупателями тоже. В городе, конечно, такое не всегда удавалось, а в деревне наоборот, редко когда поговорить не удавалось. Наверное только поэтому и был Иван Степанович, как говорят у них там, в КОШЭ, заядлым шопоголиком.
– Это значит что, бери что хочешь? – спросил Иван Степанович.
– Ну да. – подтвердил Гласс. – Так ведь удобнее.
– А если я не в корзинку, – истина, а вернее, все ее стороны были для Ивана Степановича на первом месте, все сразу. – а в карман положу, или за пазуху и никто не заметит, тогда что?
– Иван Степанович, – как дитю малому начал объяснять Ивану Степановичу Гласс, ну разве что по имени отчеству называл, а так один в один. – в зале сотрудники магазина находятся. Они могут подсказать какой товар лучше или где что лежит, если покупатель не знает, ну и следят за тем, чтобы не воровали.
– Ага! Стало быть всё–таки не доверяют. – неизвестно почему, но слышать о недоверии к покупателю в культурной стране Ивану Степановичу было приятно.
А вот товары, как таковые, экскурсантов заинтересовали мало. Оно конечно, всё сделано очень красиво и картинки разные нарисованы. Наверное это в силу дикости экскурсантов, ладно, хватит с этой дикостью, надоело уже…
***
Наверное это потому, что когда что–нибудь из того что тебе надо при тебе в бумажку заворачивают ты видишь что покупаешь, и если вдруг не понравится можешь попросить поменять, а если оно в коробке или в пакете, а они как папуасы разрисованные, то коробку или пакет этот не откроешь, сразу платить заставят, и не посмотришь что там внутри, и то ли это, что тебе надо? Приходится картинкам доверять, а на них красота сплошная, в которую не очень–то и верится.
Конечно же никто об этом Глассу не сказал, зачем обижать человека, он ведь со всей душой, а ты стало быть, дураком начинаешь его выставлять.
Этим как раз любят заниматься те, которым видите ли, квадратный метраж не угодил, им сколько на сколько подавай. Вот они и начинают, пусть будет в единственном числе, он, зачем на всех подряд наговаривать? Он и начинает утверждать что, мол, ерунда всё это…
А вот когда начинает утверждать и доказывать, что то, что ему показывают – ерунда и у него есть тоже самое, но гораздо лучше или он знает где это «лучше» находится, тогда на самом деле, ему всё это понравилось, но чтобы не выглядеть дураком кромешним начинает он то, что понравилось охаивать. На самом же деле, тем самым он и говорит показывающему, тоже стало быть показывает, посмотри какой я дурак дураком – залюбуешься! Вот так вот устроены люди, непонятно за что и почему, не все конечно, но некоторые именно так…
Но таких сегодня на выставке не было, ну разве что дети, и то не они, им газировку подавай.
Кстати о газировке. Попробовали все кома–сому эту знаменитую и более того, по целому стаканчику выпили.
– Ну как? – спросил Гласс. Ему очень хотелось чтобы кома–сома понравилась. Ну чтобы знали, что и у них, в КОШЭ, есть хорошие напитки, а то всё квас свой нахваливают.
– Знаешь, – это Фёдор. – ты Гласс конечно не обижайся, не ты же её, эту кома–сому делаешь.
– А я и не обижаюсь. Что, понравилась?
– Как тебе сказать – Фёдор для пущей ясности изобразил на лице помесь раздумья, сомнения и удовольствия с неудовольствием вместе и сразу.
Понять его мимику не смогла даже Валентина:
– Говори, раз уж начал! Чего стоишь, выкобениваешься?!
– Гласс, ты не обижайся. – опять начал извиняться Фёдор.– Такое впечатление, как будто чернила водой разбавили, и сахара не пожалели.
– Можно подумать, ты чернила пил! – всё–таки дипломатия Валентине была ближе, чем Фёдору.
– В детстве разок пришлось… – честно признался Фёдор.
По тому, что никто из присутствовавших не стал опровергать мнение Фёдора и не высказывал своего Гласс понял, что кома–сома им не понравилась, правда не понял почему.
«Ладно. – подумал Гласс. – Не понравилась так не понравилась. К ней привыкнуть надо».
Гласс даже не подозревал, что вся эта кома–сома, в автоматах и без, во всем своём изобилии как раз на привыкание и была рассчитана.
***
А вот после магазина человек, ну в большинстве случаев, идёт домой. Вот и экскурсанты во главе с Глассом пошли домой, вернее в дом, в котором, в которых, живут простые граждане КОШЭ, а этот для примера поставлен.
Дом конечно же красивый. Красивый, как сам по себе, так и тем что не похож на дома которых в Советском Союзе полным полно.
Непохож он в первую очередь тем, что, ну вроде бы обыкновенный частный дом, на одного хозяина, а перед домом ни полисадничка, ни огородика, ничего нет, лужайка и всё. Даже забора нет, не говоря уж о собаке с конурой.
Помня о том, что картошка у них растёт исключительно на полях Иван Степанович на этот раз удержался от справедливой критики и хотел было промолчать, но не получилось:
– А забор где? Неужели наши уже спёрли?
– А зачем забор? – в свою очередь спросил Гласс.
Иван Степанович было собрался объяснить непонятливому Глассу зачем, но начав было объяснять и уже открыв для объяснений рот задумался на секунду над первым словом, да так ничего и не сказал.
Задумавшись, Иван Степанович вдруг понял, что он и сам не знает, зачем этот забор нужен на самом деле.
На выручку пришёл Гласс:
– История наших народов очень сильно отличается одна от другой. – принялся объяснять он. – Ваши предки жили в окружении многочисленных враждебных племён и народов. Поэтому очень часто приходилось защищать свой дом от непрошеных гостей, потому и огораживали его забором, защищали. Ведь основное предназначение забора, это защита. Верно?– и Гласс посмотрел на Ивана Степановича.
– Ну в общем–то да. – согласился тот.
– Раньше врагов было много, потому и заборы были больше. – Гласс задумался.– Вот взять ваш Кремль и кремлёвскую стену. На самом деле кремлёвская стена ни что иное как забор, только очень большой, от непрошеных гостей, и не более того.
Присутствующие вынуждены были согласиться с Глассом. Правда им не очень понравилось сравнение кремлёвской стены с забором, но по сути дела всё верно, поэтому даже Иван Степанович не нашёлся что возразить. А Гласс продолжал:
– Наш народ изначально, так уж сложилось, жил на земле где не было враждебных племён.
– А индейцы? – это уже Фёдор своё слово вставил. Ему, как и любому другому мужчине, проблема безопасности его семьи не была чужда. Кому дом родной защищать, конечно мужикам!
– Индейцы жили и живут отдельно. – как ни в чём ни бывало соврал и не соврал одновременно Гласс.
Он хотел было рассказать об индейцах подробнее, о том как они вернувшись в Эдемию из Сибири устроили беспорядки, пытались воевать с эдемийцами и сожрали всех бизонов, но делать этого не стал. В силу своей дипломатической работы Гласс знал, что вне КОШЭ, и в Советском Союзе в частности, насчёт взаимоотношений между эдемийцами и индейцами бытует совсем другое мнение, в корне отличающееся от единственного, истинно верного.
– У нас и у индейцев, – продолжал Гласс. – очень большие отличия в культуре, традициях, укладе жизни. – Гласса чуть было не попёрло, по привычке разумеется, в рассуждении о культурности и некультурности, о дикости и цивилизованности, а если по простому, то о превосходстве одного народа над другим.
Молодец, что не стал рассказывать. Видимо знакомство с Антониной, Фёдором, Валентиной, ну и с её родителями, разумеется, не прошло для Гласса бесследно, а если смотреть несколько с другой стороны, то бесполезно.
– Ладно, индейцы, – Валентине надоело слушать эту дурь несусветную на которую только мужики и способны. – Гласс, показывай, что там у вас внутри?
– Прошу.– Гласс открыл перед гостями дверь и пригласил в
