Его подгоняла мысль о том, что Зизи не отработала и половины суммы. До утра оставалось время.
- Ввиду чрезвычайных обстоятельств начну с самого главного, опуская мелочи на потом, - деловито начал толстяк. – Начну с обвинения, чтобы ознакомить тебя с ним. А всё остальное – несущессно, - язвительно пропел толстяк и взял со стола лист бумаги.
- Итак! -начал он читать, бросая взгляды в его сторону. – Вам предъявлено обвинение за вмешательство в работу госгвардии, за неповиновение госгвардии, за оказание сопротивление госгвардии и, наконец, за причинение телесных повреждений членам госгвардии в количестве трёх человек. Все эти нарушения в совокупности потянут на двадцать лет лишения свободы согласно закону, что в результате закон и установил. Вам назначено лишение свободы сроком на двадцать лет с отбыванием в тюрьме на околопланетной орбите для особо опасных, - выдохнул толстяк с облегчением и с радостью положил бумагу на стол. -- С этим я должен был тебя ознакомить. Всё остальное, твою анкету, оформит канцелярия утром. Днём ты уже должен будешь отбыть в место заключения, - толстяк даже добродушно улыбнулся толстыми губами. – Насколько я знаю, оттуда открывается красивый вид на нашу планету. Ты можешь любоваться им, а жители планеты будут радоваться тому, что такие, как ты, больше не нарушают порядок и эту, как её, стабильность на планете. Ну вот, сейчас мы сделали своё дело и можем отбыть каждый в своём направлении. Нас ждут в разных местах, - казалось, его речи не будет конца, в отличие от терпения Вадима, которому толстяк протягивал бумагу:
- Ты можешь даже не подписывать её. Я расписался за то, что ознакомил тебя. Закон превыше желания преступника. Тебя сейчас уведут, - толстяк потянулся волосатой рукой к кнопке на столе. Он торопился покончить с этим пустяковым делом.
Вокруг не свистели пули. Не бушевала смерть, собирая свой урожай. Вадим не сидел в окопе. На него не полз танк. Но слова толстяка давили на него своей неотвратимостью. Их невозможно было остановить, от них невозможно было спастись. Они не предусматривали этого. Их, как танк, можно было только взорвать. Он чувствовал себя не на стуле. В окопе. Слово «закон» наползало на него. Это слово уже выстрелило и попало в цель. Осталось только ждать результата.
Не было вспышки и не могло быть. Не было ярости. В него не стреляли. Не было угрозы смерти. Не было даже моря страха, но волосатая рука, тянувшаяся к кнопке, словно нажала в нём самом другую кнопку и бросила Вадима вперёд. В один миг он пружинисто вскочил на стол и со всего маху пнул толстяка ногой в грудь. Не было хруста костей. Нога словно увязла в мягком, рыхлом тесте. Толстяк даже не ойкнул. Он раскинул руки в стороны и вместе со стулом опрокинулся назад. Стул на задних ножках заскользил под стол. Толстяк стукнулся головой о стену и грохнулся спиной на пол. Грохот был жуткий. В дверь ворвались его конвоиры, но Вадим спрыгнул со стола и наступил на горло толстяку с криком:
- Выйдите вон! Я раздавлю ему шею! Вас осудят вместе со мной! За дверь! – от неожиданности оба верзилы метнулись обратно. Вадим моментально подскочил к двери и запер её на ключ. Вернувшись к столу, он открыл верхний ящик и среди всякого хлама нашел то, что хотел. Наручники он надел на толстяка. На столе зазвенел телефон внутренней связи. Старинный, с дисковым номеронабирателем.
- Алло! – услышал он в трубку. - Теперь ты не просто нарушитель! Теперь ты преступник, обречённый на пожизненное заключение! А смерть следователя будет означать твою смерть!
- Думаю, что моя смерть не оставит тебя в должности, - крикнул он в ответ. – Давай, ломай дверь! Он живёт, пока дверь цела!
- Ну, и что ты хочешь?
- С кем я говорю?
- Дежурный по Управлению.
- Мне нужен глава вашей госгвардии, с ним буду говорить! – трубка замолчала.
Жутко хотелось есть. Возле стола лужа, разбитая кружка. В одном из ящиков стола Вадим нашёл пачку печенья. Хоть что-то. Запил водой из графина. Полегчало. В голове сработал хедфон, и он услышал голос Лизы, торопливый, словно опять за тысячи километров:
-Алло. Вадим! Меня попросили позвонить тебе, хотя я столько пыталась и не могла. Связи не было. Ты где? Арестован? За что тебя? Просят, чтобы ты сдался. Я им не верю, - Вадим наслаждался звуками родного голоса:
- Лиза, тут ерунда какая-то, хуже войны. Ничего не пойму. Ты ведь говорила по хедфону с моим Командором? Для нас, гвардейцев, это и звание, и имя. Позвони ему. Я тут говорил с дежурным по Управлению, а где я сижу, не знаю. Вряд ли связь ещё будет, - судя по молчанию в голове, связь уже заглушили. Толстяк сопел на полу. Снова зазвонил телефон:
- Говорит начальник госгвардии. Ты готов сдаться?
- Я тоже должен представиться. Никто даже не спросил моё имя. Это не интересует служителей закона. Никто не хочет меня слышать. Я Вадим Кравец. Гвардеец из горячей точки, с Восточной Заставы. Здесь нет врагов. Кому я должен сдаваться за то, что защитил старушку?
- Ты должен сдаться госгвардии и понести наказание. Тебе сообщили за что.
- Какая к чертям госгвардия? Я знаю, что гвардия проливает кровь за нашу страну, охраняет рубежи от разграбления иноземными набегами. Несколько дней назад я прибыл оттуда. Какая тут, в мирной жизни, может быть гвардия? Не похоже, чтобы госгвардия проливала свою кровь ради народа. Мне пришлось вступиться за пожилых людей и защищать их от тех, кого ты называешь гвардией. Как язык поворачивается присвоить такое звание эти чёрным детинам в масках. Они как бандиты прячут свои лица под масками, наверное, боятся, что соседи узнают их в лицо. Ты, начальник, тоже считаешь себя гвардией? Почему ты тогда не в горячей точке, на защите рубежей, а здесь, в мирной жизни командуешь избиением стариков и ребятни? В каких тюрьмах вы набираете этих чёрных молодцов для расправы над стариками? Молчишь? Ни один гвардеец, прошедший войну, не назовёт вас гвардией. Это выдумка тех, кого вы защищаете, тех, кто дал вам дубинки для защиты от стариков. Не думал, что, вернувшись с войны, мне в мирной жизни будет стыдно за то, что я гвардеец. Я слышал, как вас называют люди. Для них вы не гвардия. Для них вы – чёрные. Я вернулся с войны. Здесь мирная жизнь, к которой я не привык. Но почему твои чёрные относятся к людям, как к врагам? Ведь это граждане страны и они безоружные. Что тут у вас творится? Камеры набиваете битком зелёной молодёжью - это ваша работа? С такой работой стыдно людям лицо показывать. Я не для того кровь проливал за нашу страну, чтобы в мирной жизни меня записали в преступники. Не моя вина, что ваши мирные порядки хуже законов военного времени.
- Ты зря тратишь время на болтовню. Это тебя не спасёт. Мы служим патриотам страны, а не старикам. Патриоты служат власти. Власть устанавливает законы. Ты нарушил закон и будешь наказан.
- Власть приходит и уходит, а народ остаётся. Патриот любит свою страну, а не власть. Я не собираюсь с тобой спорить, но и сдаваться не собираюсь. Нужен я вам -ломайте дверь. Ваше море страха не для меня, - Вадим бросил трубку. Он сказал всё, что хотел. За дверью усиливались шум, голоса, топот ног. Вадим отломал ножку стула и сел, прислонившись к столу. За столом у стены сопел толстяк. За окном заметно посветлело. Вдруг за дверью громко прозвучал голос, от которого Вадим по привычке напрягся, сжимая в руках обломок:
- Третий! Это я! Я войду один! – в боевой обстановке у них не было имен. Каждый имел свой номер. Эти номера менялись у каждого по мере боевых потерь и обновления отряда. Два года назад у него был номер сорок восьмой. Номер третий он получил перед отпуском и ещё не был на задании с новым позывным.
- Почему третий? Ведь не война. Не задание, – Вадим встал и открыл дверь. Непривычно было видеть Командора в гражданской одежде. За дверью затихли.
- Хорошо выглядишь. Слышал, тебя всей площадью били, - глаза Командора пытались скрыть волнение здесь, за дверью. Волнение не за себя. За своего бойца. Вадиму знакомо было это волнение за каждого из них, живых. За тех, что погибли, оставалась седина. Её скрыть было невозможно и ей не хватало места на висках.
- Не знаю. Не видел, а здесь не успел спросить сколько человек меня били. Зачем вы здесь, Командор? Лиза попросила, чтобы я сдался? Ей звонили, я знаю.
- Да, она звонила мне. Я говорил и с ней, и с начальником госгвардии. Теперь я хочу поговорить с тобой. Здесь мирная жизнь. Мы здесь гости с тобой, – за столом послышалась шумная возня, стоны. - Кто там?
- Это следователь. Так получилось. Иначе меня бы уже готовили к отправке в тюрьму на орбиту после суда и следствия, - Вадим подошёл к столу, ухватился за толстяка, как за мешок, и выволок того из-за стола. Командор тоже подошёл и вдвоём они кое-как помогли толстяку подняться на ноги.
- Идти можешь? – спросил его Командор. Толстяк кивнул, тогда Командор потянул его за локоть к двери и вытолкнул в коридор, заперев дверь на ключ:
- Ну вот, одной проблемой меньше. А теперь рассказывай, - он уселся на краешек стола. Когда Вадим замолчал, Командор встал, поднял стул и уселся за стол на место толстяка. За его спиной, на улице, становилось светлей, чем в комнате. Вадим устроился на краешке стола. Командор придвинул к себе телефон:
- Мы не будем сдаваться и не будем воевать. Здесь мирная жизнь. Свои законы, с ними не повоюешь. Их надо обходить.
- Да как их обойдёшь, Командор, как я мог их обойти, если этими законами меня обложили хуже танков и подписали мне тюрьму?! – Вадим соскочил со стола, - На войне я мог защищаться, бросить гранату, бахнуть из плазмушки, выкрутиться, в общем! Здесь же без вариантов! А ты знаешь, сколько их там сидит в камере, безоружных перед таким вот законом? - Вадим постучал по столу. – А я видел. И они живут среди таких законов! Это не пули, не гранаты, не бомбы. Они не убивают. Но как среди них жить, Командор?! Я мог бы жить и не знать такой мирной жизни, но я теперь знаю, - Командор поднял руку вверх, и Вадим замолчал, снова усевшись на краешек стола.
- Речь сейчас не об этом, Вадим, - тот вздрогнул, впервые услышав от Командора своё имя. - Ты не о том думаешь. – он взял трубку телефона:
- Дежурный! Мне начальника госгвардии! – Несколько минут длился разговор по телефону, после чего Командор громко сказал «спасибо!» и положил трубку. Оба молчали. За дверью послышались громкие голоса. Потом топот ног и всё стихло, словно в коридоре никого не осталось. За дверью была тишина.
- Я не знаю, сколько их там сидит в камере. Я их не знаю. Я знаю тебя. В этот раз тебя это спасёт. Другого раза может и не быть, если не научишься жить по законам мирной жизни. Мы с тобой для другой жизни, для той жизни, где ты «третий», а я – Командор. Учти это, а теперь пошли, - Командор встал и пошёл к двери.
- Куда? – опешил Вадим.
- Домой. Я спать хочу, а мне ещё в порт надо, да ещё час на гравилёте добираться. Это ты у нас местный, - совсем по-граждански ответил Командор.
- А я куда? – не унимался Вадим.
- Ты? Я думаю, к себе домой, - Командор уже выходил в коридор. Вадим вышел за ним. Коридор был пуст. Они спустились на первый этаж. Вышли на крыльцо, спустились по ступенькам. Вадима не покидало ощущение, что всё вокруг – это здание, его высокое крыльцо, площадь, окружавшие её дома, даже деревья – всё это делало упорный вид, что не замечает его присутствия,
