- Здесь невыносимо пахнет исторической справедливостью! - веснушчатый лик моего соседа Гарри луной взошел над самшитовой изгородью.
- Заходи, Робин-мать-твою-Гуд, и жену зови, у меня всё почти готово - я открыл калитку, мы обнялись.
- У нас сейчас гости… гостья, – он вжал голову в плечи, покосился на барбекю и жадно втянул мохнатыми ноздрями аромат печеной картошки.
- И гостью зови, что ты как неродной, у меня на всех хватит.
- Мелли! Барбара! Историческая справедливость! – от радости Гарри перекричал шторм, терзавший тихоокеанский пляж в ста метрах от нас.
С американскими соседями - Гарри и Мелани-Мелли - мы подружились в первый же вечер после моего появления в Тьерра дель Мар – глухой деревушке на границе бескрайнего национального парка и Тихого океана в штате Орегон. Тогда мне вдруг приспичило испечь картошку. Это не было ностальгией или какой-то позой русского на чужбине. Просто я любил печёную картошку. И готовить несложно. Как выяснилось, соседи разделяли эту любовь, только не знали об этом. Сначала они вели себя как две очень хорошо воспитанные собаки, которым хочется взять что-то вкусненькое у чужого, но нельзя: трепеща ноздрями, подошли к нашей общей самшитовой изгороди, улыбнулись, приветливо помахали. Я помахал, улыбнулся в ответ и положил в барбекю еще несколько картофелин так, чтобы они это увидели. Гарри начал покрякивать и громко поинтересовался у жены, что же у них на ужин, Мелли, слегка форсируя звук голоса, отвечала, что пока не решила. Затем Гарри изобразил, будто подстригает нашу общую изгородь и минут десять, не отрывая взгляда от барбекю, поскрипывал секатором мимо веток. Доставая готовую картошку, я почувствовал, что он вот-вот захлебнётся слюной.
- Дорогие соседи. Картошку триста лет назад привезли в Россию из Америки. Уверен, что в вашем фаст-фуде ее готовят иначе. Если я приглашу вас на мой фирменный ужин – это будет исторической справедливостью, - так родился уникальный сленг нашей маленькой компании, и они стали требовать «исторической справедливости» почти каждый вечер.
Деревня Тьерра дель Мар казалась мне похожей на роговой гребень сухой элегантной старушки: шоссе Сандлейк роуд и плетущиеся от него к океану параллельные переулки. Создавая деревню, старушка разделила лес и волны аккуратным пробором. Мой домик с яблоневым садом, арендованный через знакомых американцев, выходил окнами на океан. Целыми днями я бродил по берегу, разговаривал с океаном. Обращался к нему довольно фамильярно - «Тиша», но он, казалось, на меня не обижался.
Я выбрал это место как самое глухое и удаленное от привычной реальности. Любить людей, окружавших меня на родине, стало трудно, а жалеть - просто опасно. Пропаганда стравила их окончательно и бесповоротно. Грызлись уже не «либералы» с «патриотами». Теперь готовы поубивать друг друга были уже поклонники и противники самодеятельного режиссёра, невнятной певички и болонки популярной блогерши. Последней каплей стало обвинение в эмпатии.
- То есть, ты - над схваткой, ты можешь сострадать этим убогим мразям, а я, по-твоему, говно, зацикленное на бессмысленной борьбе ради борьбы? – поинтересовался персонаж, называвший себя моим другом. А я всего-то сказал ему, что человек – очень отзывчивое существо, наделенное светом и тьмой в равной степени, и выдающее либо свет, либо тьму по запросу.
Конфликт стал в России способом существования. Повод стремительно мельчал. Увидев ругающихся по поводу прогноза погоды, я решил не дожидаться, когда на улицах появятся человекоподобные, одной рукой гладящие себя по головке, а другой вонзающие в себя ножи. Изложив на пятистах страницах свою давнюю идею возможности движения к свету, я сдал рукопись в издательство и, не дожидаясь выхода книги, сбежал за океан. Решил не возвращаться, пока будет хватать денег на существование или закончится гостевая виза. Того или другого, по моей наивно-оптимистичной оценке ситуации на тот момент вполне хватало, чтобы вернуться в совсем другое государство или в одно из государств, появившихся на его месте.
Гарри Мартинс – здоровенный рыжий добряк с внешностью терминатора – приехал к жене в Тьерра дель Мар, отсидев десятилетний срок в тюрьме Шеридана. Освободился за год до нашего знакомства, как раз успев перечитать все приличные книги в тюремной библиотеке. Брокерская компания Мартинсов мухлевала на фондовой бирже и кинула клиентов на пару сотен миллионов. На суде Гарри клялся, что сам стал жертвой мошенников, свою вину не признал. Пропавшие деньги так и не нашли. Наблюдая за ангелоподобной Мелли, я подозревал, что аферой руководила именно она, но подтверждений у меня не было. Пока Гарри мотал срок, его супруга перебралась из Нью-Йорка в Тьерра дель Мар, что в часе езды от Шеридана, чтобы чаще видеться с мужем. Она купила участок земли на побережье и занялась обустройством семейного очага. На момент нашей встречи им было почти по пятьдесят. Светящийся в закатных лучах домик из песчаника. Сад с белыми магнолиями. Главное – нежность, которую они сохранили. Вложенных в строительство сотен миллионов я не увидел.
- Понимаешь, чувак, затевалось всё это не ради денег. Деньги – иллюзия. Биржи, банки, государства – сплошные аферы. Эти аферисты договорились между собой и выстроили систему, в которой нам предложено существовать. А я не хотел и не хочу играть по их гнусным правилам. Мы планировали оставить немного себе на старость, а остальное анонимно пожертвовать на благотворительность, - разоткровенничался подвыпивший Гарри через пару дней после знакомства.
- Да ты Робин-долбаный-Гуд!
- Милый, а ты не слишком много болтаешь? – одернула мужа Мелли.
- С этим русским не страшно, правильный человек, - он едва не вышиб меня из кресла дружеским похлопыванием по плечу.
- Откуда вдруг такая уверенность, чувак?
- Я в тюрьме русскую литературу читал. Ты – коктейль из Достоевского и Гоголя, плюс пара кубиков Чехова.
- И что?
- Такая же паршивая овца (black sheep – чёрная овца), вроде меня, только, мать твою, русская,- он удовлетворённо улыбнулся.
- Гарри, ты выражаешься неполиткорректно, правильно будет afro-sheep (афро-овца), - хихикнула Мелли.
- За нас, брат!
- Ребята, у вас тут прямо пастораль: встретились две паршивые овечки и милуются на зелененьком лугу, - покачала головой Мелли.
Разошлись поздно, подробно выпив за Гоголя, за Хемингуэя, за Чехова, за ОʼГенри… За Набокова пили уже стоя и обнявшись. Nabokoff – наше общее everything.
За неделю я подружился со всеми жителями деревни. Это было несложно. Они никогда не видели живого русского, а я никогда не встречал столько милых приветливых людей на одном квадратном километре. Но с Гарри и Мелли у меня сложились какие-то особенные отношения. Нежные.
- В тебе есть всё, что я люблю в американцах, и совсем нет того, что я в них терпеть не могу, - определил Гарри суть своей ко мне симпатии.
- Американцы – такой же штучный товар, как все люди, - я побоялся, что сосед съедет на разговор о политике.
Отсутствие разговоров о войне и политике было главным достоинством Тьерра дель Мар вообще и нашего общения с Гарри и Мелли в частности. Они не смотрели телевизор, его просто не было в доме, и я подозревал, не знали имени своего президента. Люди жили в своё удовольствие между лесом и океаном. Что ещё нужно?
ххх
- Барбара, моя кузина, она приехала изучать рыб, - представила гостью Мелли. – А это наш русский сосед, я тебе о нём рассказывала.
- Малаколог, изучаю моллюсков, - скривившись, уточнила Барбара, создавая мою цифровую копию в своём внутреннем компьютере с помощью холодных голубых глаз.
- Ты понял? Это тебе не хрен собачий, чувак, - покачал головой Гарри.
- Да, это совершенно другая область зоологии, - холодно подтвердила Барбара.
- Очень интересно и очень приятно, - я невольно прикрылся рукой, когда малаколог в процессе сканирования дошла до моих чресел.
- Я придумала новые соусы для твоей картошки, мы с Барри накроем на стол, - засуетилась Мелли.
- С Барбарой, - поправила кузина.
- Прости, с Барбарой, - дамы удалились на террасу.
- У тебя когда-нибудь было со Снежной королевой, чувак? – Гарри проводил родственницу взглядом.
- Пока нет…
- Выживешь – расскажешь.
- Думаешь, будет?
- Я видел глаза голодной акулы.
Если бы я смешивал коктейль «Барбара», то плеснул бы в хай-болл процентов примерно тридцать самодостаточности, столько же - прагматизма, капель пятнадцать - снобизма, пять кусочков льда. И до краев бокала – манящего, завораживающего, обволакивающего магнетизма. Я бы назвал Барбару красивой. Высокая, с безупречной осанкой. Длинные стройные ноги. Плечи - на мой вкус несколько широковаты и слишком прямые, но это её не портило, скорее наоборот. Интересное лицо, вобравшее самые привлекательные черты потомков всех волн эмиграции.
Ужин начался с разговоров о печёной картошке, соусах и здоровом интернационализме. С появлением Барбары за нашим столом возникла лёгкая неловкость, которую больше других испытывала Мелли. Гарри всё время пытался беззлобно подтрунивать над кузиной жены, но каждый раз это срабатывало не в его пользу: то она двумя словами обращала шутку против него самого, то воспринимала её буквально, проявляя полнейшее отсутствие чувства юмора. Складывалось впечатление, что её внутренний компьютер мгновенно отфильтровывает шутки, выбирая те, на которые она может отреагировать, остальные - блокирует по умолчанию.
- Чувак – писатель, книжки пишет, - Гарри понял, что стать королём юмора в тот вечер ему не суждено.
- Я в интернете прочитала, - Барбара внимательно наблюдала за нашими руками, выбирая максимально удобный способ обращения с печёной картошкой.
- И как тебе? – Мелли очень надеялась если не на лестный отзыв, то хотя бы на человеческую оценку.
- Мне сложно судить по двум переведённым на английский рассказам и вообще по переводам, но напоминает Чехова, - не найдя оптимального решения ни в одной из наших тарелок, она мелко нарезала картофелину и полила её соусом.
- Никогда не слышал ничего приятнее, - искренне обрадовался я и сравнению с любимым писателем, и тому, что малаколог его читала.
- Мне ближе ваш Лео Толстой. Он четче формулирует.
- Так-то, чувак, - подмигнул Гарри.
- Знаю, Гарри, что ты из русских писателей предпочитаешь Достоевского. По понятным причинам, - она выразительно посмотрела на Мелли.
- Я, Барбара, вообще поклонник великой русской литературы. Нам, американцам, тоже есть, чем похвастаться, но это несопоставимые величины. Выпьем за русскую литературу!– он поднял рюмку.
- А вот сейчас ты меня обидел, Робин Гуд, - я жестом остановил соседа.
- Пристрели меня, брат, если есть, за что.
- За американскую литературу обидно. Я её поклонник. И вообще, нет у литературы национальности. Искусство принадлежит людям, а не государствам. ОʼГенри – такой же мой писатель, как и твой. Американский у него только паспорт. А Гоголь – твой писатель, как и Барбары, и Мелли.
- Государство имеет паспорта, фондовые биржи и тюрьмы, но не писателей или художников, - Барбара впервые посмотрела мне в глаза.
- Мелли, ты посмотри, как они спелись?! – Гарри возмутился, удивился и обрадовался одновременно.
- Как тебе в Тьерра ла Мар? – спросила Барбара, не отводя взгляда.
Я
