Строитель

На улицах городка еще не было ни души. Гора, в сторону которой направлялся Стин, едва начинала выделяться на фоне предрассветного неба. Ее громоздившийся над городком силуэт казался скорее гигантским черным проломом, сгустком темноты, который ни за что не хотел светлеть в первых рассветных сумерках. Дорога сначала тянулась вдоль опустошенного утренним отливом песчаного берега. Холодное море, которое всю ночь тихо льнуло к городку, баюкая его спокойными, полными долгих осенними дождей волнами, так же тихо покинуло его на рассвете, пока он еще спал. Только большие чайки недовольно перекрикивались между собой, выискивая что-то в темневших вдоль береговой линии водорослях, наполнявших холодный воздух раннего осеннего утра острым, пьянящим морским запахом, который Стин вдыхал всей грудью как будто впервые в жизни.

Миновав пустые, темные лужайки парка, Стин углубился в лес нижнего склона, уже совсем неприветливый и голый, и не спеша начал подниматься в гору. Еще не было полудня, когда миновав еловую опушку, он вышел на открытый простор голых, ржаво-бурых склонов, похожих на гигантские волны, которые вздымал к небу ледяной осенний ветер.

Укрыться от этого вечного ветра теперь можно было только под стеной, но до нее предстоял еще неблизкий путь. Впрочем, Стин не спешил. Это ночью он решил, что не будет надрываться и стараться дойти до стены в ближайшие недели, а может и месяцы. Ведь времени у него теперь было сколько угодно, да и смысл был совсем в другом. А в тогда чем был этот смысл? Этого Стин не мог толком объяснить даже самому себе. Но подводить под свой странный побег какую-то здравую основу это как раз и было бы самым настоящим безумием. Нет, лучше просто действовать по обстоятельствам, соблюдая несколько совершенно необходимых условий, которые он определил для себя заранее.

Во-первых, никто не должен был знать, где он и что делает. Это только его мир, его убежище. Его пространство для действий. Слово, прилетевшее со стороны, могло лишь навредить. Во-вторых, следовало непрерывно двигаться. Шагать целый день, разгоняя кровь по мышцам и венам. Позволить телу жить той жизнью, которой оно жило изначально. В-третьих, слушать ветер и позволить ему сметать прочь или приносить мысли и воспоминания. И, наконец, не думать о еде: есть ровно столько, чтобы хватало энергии шагать целый день и ни в коем случае не пить ни грамма алкоголя.

«А дальше, - подумал Стин, плотнее застегнув дождевик и направляясь вверх по тропинке, подернутой утренним туманом, - дальше дорога приведет куда нужно сама».

Первые недели, возвращаясь в свою комнату, когда на улицах давно горели фонари и черный прилив топил полусгнившие столбики давно исчезнувшего причала, Стин находил силы только на то, чтобы рухнуть на постель, часто даже не раздеваясь и лежать пластом, все еще слыша в ушах протяжное эхо ветра. Там в горах, следуя своему решению, Стин тратил себя без остатка, потому и эта комната была для него таким же привалом в пути, как и парапет каменного моста над синехвостым водопадом, поросший вереском булыжник в виде лошадиной головы, или поверженная ветром ель на опушке, стиснувшая корнями вырванные из земли камни.

Но к тому времени, как Стин истоптал первую пару башмаков и срезал бирки с рубашки и джинсов на размер меньше, он уже достаточно окреп, чтобы провести вечер за ноутбуком или даже заглянуть в ближайшее кафе.

- Весной, когда потеплеет, можете, если хотите, попробовать пройти испытание Моурнской стены, - посоветовал ему однажды хозяин, давний знакомый Шарлотты, у которой Стин снимал комнату.

- Испытание Моурнской стены? – переспросил Стин.

- Да. Обойти Безмолвную долину – хозяин обвел пальцем круг на стойке - по всему периметру, вдоль стены. Километров сорок будет. Но по горам, разумеется – его палец нарисовал в воздухе несколько зигзагов. - Некоторые сюда специально для этого приезжают. Я знаю, из Лондондерри в конце лета человек приезжал, и из Дублина тоже. Кто-то палатку ставит, кто-то сразу одним броском.

Стин ответил, что идея интересная и все будет зависеть от того, придет ли он нужную форму. С этим он ушел с кофе к своему столику у окна, смотревшего на фонари пустой набережной. Однако в тот вечер Стин долго просидел за ноутбуком, изучая протяженность стены и читая об особенностях и трудностях ее испытания.

«Если бы однажды, - думал Стин, - Фэй узнала, что я не уехал из Белфаста дальше, чем за сотню километров, и все это время живу от всех тайком, то, пожалуй, самое вразумительное, что я мог бы ей сказать, это что готовлюсь к испытанию Моурнской стены. Другой вопрос, в чем это испытание на самом деле состоит».

Но Фэй не лезла в его жизнь. Они по-прежнему переписывались в Фейсбуке и обменивались мемами, но между ними легла некая невидимая граница. Фэй не спрашивала его напрямик, как он живет и чем занимается, не узнавала о его планах на будущее. Это иногда наводило Стина на мысль о том, что она на самом деле знает больше, чем он ей рассказал, и просто играет по правилам, которые он предложил, чтобы лучше понять, что с ним происходит.

Как бы то ни было, отправлять ей время от времени смешную картинку или ролик, в котором спасают животное (Фэй говорила, что это ее самый любимый жанр кино) было ему так же необходимо, как шагать в горах целыми днями на ветру. Стин уже так изучил голос этого ветра пустых склонов, что часто думал, что стоит просто набрать Фэй и подставить ему трубку, и ветер лучше всяких слов расскажет ей, где и чем он сейчас живет.

Однажды, в начале января, Стин вывернул из мерзлой земли на обочине тропинки гладкий, округлый, опутанный вереском и поросший мхом булыжник. Тщательно очистив камень, Стин несколько раз качнул его на весу, прикинув его тяжесть. В нем было килограмм тридцать, не меньше. Но учитывая, что с тех про как Стин уехал из Белфаста, он сам сбросил почти сотню килограмм, он подумал, что теперь, даже с таким булыжником за плечами, он все равно будет путешествовать налегке. Главное, чтобы выдержал рюкзак.

Однако таскать по горам новую ношу оказалось не так легко: лямки тянули и резали плечи, камни тропинки то и дело выскальзывали из-под ног, так что скоро Стин уже только и мечтал, что о привале. Обычно он отдыхал и завтракал наверху седловины между пиками Слив Донард и Слив Комедах, там, где тропинка упиралась прямо в моурнскую стену и разбегалась в двух противоположных направлениях, круто взбираясь на каждую из вершин. Отсюда открывался вид на простор Ирландского моря и городок на его берегу, за которым простирались бесчисленные пастбища и поля, уходившие к зыбким голубым очертаниям далеких гор у горизонта. В ясные дни не было ничего лучше, чем любоваться этим видом, отхлебывая из крышки термоса огненный, дымящийся чай под надежным укрытием стены, ощущая телом, как вся она вибрирует и гудит от нестихающей ярости ветра.

Но на этот раз, достигнув седловины, Стин от удивления даже на секунду забыл о тяжести булыжника и привале. По другую сторону стены, шагах в тридцати от нее, желтел неизвестно откуда взявшийся там старенький японский мини-экскаватор: яйцеобразная одноместная кабинка на гусеницах, упиравшая ржавый ковш на конце своей суставчатой лапы в такой же ржавый вереск. Рядом с экскаватором вцепилась в землю всеми колышками дрожавших на ветру штормовых оттяжек наглухо застегнутая палатка. Перед ней возвышалась аккуратная кучка больших и средних булыжников. «Ну и работка у ребят. Зато уж кто-то, а они точно всегда будут при деле», - подумал Стин, привалившись к стене, и слушая, как ветер за его спиной свистит в зазорах между камнями, как будто вставляя в щели ледяные лезвия, чтобы расшатать вековую кладку.

На следующий день Стин заметил этот же экскаватор и палатку километрах в пяти от седловины, по дороге через пик Слив Донард. С тех пор Стин видел палатку почти каждый день. Рабочие не задерживались подолгу на одном месте, и Стин даже придумал себе игру: на распутье у стены он подбрасывал монетку. Орел - Слив Доннард, решка - и Слив Коммедах. И шел в том направлении, которое ему выпало, гадая, увидит ли он на этот раз палатку и главное – самих рабочих.

Как-то раз он купил в супермаркете пол-литровую бутылку Бушмиллс и примотав к ней записку «Славная работа, парни, так держать. Уважаю, Стин», залез в пролом в стене и аккуратно положил виски рядом с кабиной их экскаватора.

Однако самих рабочих Стин видел всего пару раз. Один раз, невысокий человечек с растрепанной ветром рыжей шевелюрой и такой же бородой, вдруг появился из тумана и влез на четвереньках в палатку, не снимая огромных, потертых башмаков. В другой раз он же и трое товарищей, сосредоточенно трудились по другую сторону стены, закладывая камнями брешь, пробитую ветром. Проходя мимо, Стин поприветствовал их, но они, похоже, не услышали его из-за ветра, потому что ни один из рабочих и даже не посмотрел в его сторону.

Так, незаметно пролетел январь. В феврале Стин позвонил домой поздравить родителей с годовщиной свадьбы. Когда по их просьбе он переключился на видео звонок, они даже не сразу узнали его. Самая маленькая из всех рубашек, что он купил, уезжая из Белфаста, висела на нем теперь как мешок. Стин успокоил родителей, рассказав, не вдаваясь в подробности, что регулярно занимается в горах оздоровительной ходьбой, но почувствовал себя более или менее свободно только после того, как переключился на обычную связь. И когда в трубке знакомым живительным мотивом снова полился мамин голос, рассказывавший о доме и друзьях семьи, а на заднем фоне Санни зазвенел колокольчиком из своей клетки, что висела в нише напротив дивана, Стин почувствовал, что он никуда и не уезжал из дома, потому что оттуда вообще невозможно уехать.

По телефону мамин голос всегда звучал оптимистично и бодро. Всякий раз поговорив с ней, Стин переставал сомневаться, что поступил правильно, переехав в Белфаст. Именно мама подсказала ему, что так будет лучше всего. Зная его внутренний мир как никто другой, озвучила то, что Стин в глубине души давно желал и сам. Уехать из дома, попробовать пожить в другой стране, начать все с начала. Он всегда внутренне ощущал себя чужим, даже в родном городе, в любимых с детства местах, среди самых близких людей. Единственный мир, в который Стин верил и считал настоящим, это был мир его фантазий. Счастливых и уродливых, правильных и безумных. Только он один. Поэтому уехать и сделаться чужаком в буквальном смысле, было для Стина самым естественным решением и поступком. И как ни странно минус на минус дали плюс. В Белфасте Стин вдохнул жизнь полной грудью. Пусть и на время, пока новая жизнь не стала исчезать, превращаясь в мираж, как та хижина в горах.