гордо хмыкнула и отправилась походкой первой леди чистить свои прошлогодние туфли. Начинался сезон танцев под луной. Добротная лужайка из мятлика лугового манила к себе невероятно остро.
Глори была известна намного шире границ нашего штата. Вообще, в Северной Каролине девушки с интересными и выразительными чертами лица добиваются всё и вся своим умом. В математике и ораторском мастерстве Глори могла оставить позади себя даже счастливиц из округа Колумбия, не говоря уже о набившем всем кислоту на языке Нью-Йорке, где любая девушка ценится выдержкой перед вызовами падкой на сладострастия эпохи. Глори была неприступной скалой перед случайными поцелуями и иными благодарностями за комплименты. Её интересовала лишь харизма.
Июнь славится своими цветными сновидениями совершенного счастья. Иногда снится теннисный корт, обсаженный со всех сторон света дицентрой, шахматные столики в виде шри ланских слонов с поднятыми к богам хоботами богатства и плодородия, великолепный каменистый пруд без рыб, но полный дивными и неугомонными улитками, чьи ракушки столь чувствительны, что любой гром отзывается на них всей величиной вселенского мироздания.
С приходом Глори в мой мир я выпустил в него и лето. Лето всегда у меня ассоциировалось со звёздным ночным небом, в котором я всегда загадывал самые заветные желания. Но раз желания не желали исполняться, на лето я возлагал все свои обиды, а обидами вряд ли возможно заполнить пустоту сердечных сокровенных переживаний. Глори стала моим летом. Хотя часто я погружался в хмарь тени пессимизма и жил сам собой. Глори обижалась, её душила ревность женской печали, когда она видела что её ставят на второе место, а какая женщина позволит себе там быть без всяких революций. Моей вины в том не было, мы ещё слишком мало познали друг друга, вернее даже, не познали и сотой доли того что делает мужчину и женщину одной плотью.
- Ричи, что с тобой происходит? Ты превращаешься в невротика и вечно всем недоволен.
- На то есть свои причины.
- Так скажи мне их на словах, зачем же ты играешь в молчуна и ребёнка, обиженного на самого себя.
- Глори, всё видно и так. Если бы ты хотела меня понимать душой, ты бы меня поняла. А так, ты пытаешься меня вырастить. По-моему, тебе во мне главное то, что я подобен божественной глине, что Бог вручил тебе в руки для лепки одной тебе угодного образа. Но как же, Глори, мои чувства к тебе? Твои девичьи комплексы явно бегут впереди тебя. Ты не доверяешь мне, а это главный повод не доверять тебе. Разве это не повод для пессимизма?
А в небе облака покрылись небесным стыдом. Никогда прежде небо не было таким ярко алым. Кровь украшает небо. Влюблённая кровь омолаживает организм, хотя сил отплясывать какой-то там танец у меня совсем и не было. Я бы лучше ломал карандаш над писанием своей пятой поэмы, чем притворялся "Hey, I dig". Нет, мне не всё равно, Глори. И ты это видишь. И ты знаешь, к чему это обычно приводит, но вот тебе как раз на это всё равно. Где тогда бродит твоя расхваленная феминистками безошибочная женская интуиция? Да нигде. Тебя волнует только твой утренний кофе.
- Ричи, ты оскорбляешь моё пастафарианство.
- Глори, ты просто медленно сходит с ума от жира. Который защищал твоё сердце годами от любовных неудач, пока ты совсем не уверовала в то что Любовь хрупка как мыльный пузырь.
- Все мужчины способны однажды предать.
- Все женщины способны никогда и ни во что не поверить.
- Я верю тебе.
- Ты веришь мне в самой себе. Но это не значит что я это ты. В закрытую дверь невозможно зайти. Глори, ты всегда - наполовину закрытая дверь.
А чем отличается наполовину закрытая дверь? Тем, чем отличается стакан, который наполовину пуст, от стакана, который наполовину полон. Вот, я зачитаю тебе самые известные строки, которые обращал безумный от пламени любви мужчина к холодной как лёд женщине:
"Если бы весь мир и любовь были молоды,
И истина на языке каждого пастыря,
Эти прекрасные удовольствия могли бы меня взволновать,
Чтобы жить с тобой и быть твоей любовью.
Время гонит стада с поля на скалы,
Когда реки бушуют, и скалы охладевают,
И Филомела немеет;
Остальные жалуются на предстоящие заботы.
Цветы увядают, и распутные поля
Для своенравных зимних расчетов дает урожай;
Медовый язык, сердце желчное,
Это причудливая весна, но падение печали.
Твои платья, твои туфли, твои клумбы из роз,
Твоя шапка, твой кирт и твои букеты
Скоро сломаются, скоро засохнут, скоро забудутся:
По глупости созрели, по разуму прогнили.
Твой пояс из соломы и бутонов плюща,
Твои коралловые застежки и янтарные шпильки,
Все это во мне не может двигаться,
Чтобы прийти к тебе и быть твоей любовью.
Но могла бы молодость длиться и любовь по-прежнему плодиться,
Если бы не было ни свиданий, ни возраста,
Тогда бы эти радости мой разум мог бы двигаться,
Чтобы жить с тобой и быть твоей любовью".
Глори хищно взяла меня под руку. Строки сэра Уолтера Рэли она встретила непроницаемым величием женского достоинства. Я когда-то давным-давно курил и рука на диком инстинкте потянулась в задний карман затрёпанных джинсов. Там пальцы встретились с расчёской той самой Глори, благодаря которой моя память всколыхнула мысль о безудержном сексе и пачке самых дымных и вонючих ковбойских сигарет.
