производить лишнего шума.
Гилот постучал. Движение испуганно смолкло. Гилот постучал опять. Тишина.
-Эда? – крикнул дознаватель. – Эда, открой, пожалуйста.
Тишина.
Гилот чертыхнулся, и толкнул дверь, не дождавшись ответа. Он вступил в комнату, прикрыл за собою дверь и увидел стоящего у стола Эды Мэтта.
Мэтт был бледен. Глянув на стол и на пол, Гилот понял почему.
На полу и на столе лежали разорванные в мелкие клочки бумаги. Мэтт сам стоял с очередными листами, когда Гилот появился в комнате и, судя по его лицу, видеть своего начальника, он не хотел.
-Какого черта ты тут делаешь? – холодный тон, полный яростного презрения должен был сбить с ног.
-Встречный вопрос к вам, - Мэтт слегка отступил на шаг, прикрываясь листами.
-Это комната Эды. Где она? Что ты делаешь? Зачем ты уничтожаешь ее документы? – Гилот наступал на своего дознавателя.
Если бы у него не появилось сердца! Ах, если бы он только не позволил себе однажды дружбы, если бы он закостенел после того предательства, которое оставило на его руках ребенка и не взял бы Эду на воспитание, то ничего, решительно ничего не вышло бы из этого заговора! Гилот размяк. Гилот ослеп. Гилот остался предан закону, но не мог более принимать во внимание абсолютно все. Ему пришлось доверять и полагаться на других, что и привело его в эту комнату в этот час, навстречу судьбе в лице Мэтта…
Гилоту следовало броситься прочь из комнаты, призвать стражу и арестовать Мэтта. Но он не мог поверить, что Мэтт – ровесник Эды, который рос вместе с нею, еще одно дитя подземелий, вдруг окажется фальшивкой, ведь это значило признать, что и Эда тоже может совершить что-то, чего не сможет предотвратить Гилот.
Мэтт никогда не казался Гилоту зрелым, достойным внимания дознавателем. Как и Эда, он казался ему только начинающим членом общества, только тем, кому предстоит найти путь – так стоило ли бояться и опасаться?
Мэтт прекратил отступать, и вдруг лицо его исказилось кривой усмешкой.
-А это она попросила.
-Что…- когда перехватывает вздох у твоего противника, ты получаешь целое мгновение на то, чтобы сделать свой ход. И Мэтт, лишив Гилота опоры, воспользовался этим. В бумагах, которыми он прикрывался, которые держал в руках, он запрятал тонкое длинное лезвие. Сделал он это, едва услышав у дверей голос Гилота.
Уже тогда Мэтт понял, что пришла пора к действию.
Гилот был беззащитен лишь мгновение, но его хватило, чтобы лезвие, едва заметно проскользнуло между бумагами в пальцы Мэтта. Сжимая лезвие до собственной боли, Мэтт уронил с нарочитым грохотом бумаги на пол и Гилот помимо воли проследил их путь.
И вот этого уже хватило, чтобы в один прыжок оказаться подле него и сбить Гилота с ног.
На стороне Гилота был разум и преданность закону. На стороне Мэтта – растерянность врага и собственная молодость. Гилот никогда не был развит физически, предпочитая действовать через логику и чутье. Мэтт же не пренебрегал и физическим развитием. Плюс – он был гораздо моложе.
Сбив врага с ног, Мэтт уселся на него верхом так, чтобы коленом надавить ему на грудь, и лишить возможности вскрикнуть.
-Знаешь, - Мэтт с силой развернул лицо Гилота к себе, надеясь прочесть в нем ужас, просьбу, мольбу… и встретил только бешеную ярость и презрение, - а ведь Эда с нами.
Мэтт лгал. Он знал, что Гилот был готов умереть в любую минуту и давно раскусил, что только Эда – выращенная им как дочь, лишившая его многих опор, стала ему болезненной точкой. Единственной болезненной точкой, на которую можно было надавить.
Слёзы. В глазах Гилота слезы. Он пытается вырываться, но куда ему – Мэтт держит хватку. Мэтт не выпускает своего врага. Он заставляет Гилота не отводить взгляда от своего лица.
-Да, она была с нами! – Мэтту весело. Это бешеное веселье. Он видит, как его слова раздирают Гилота. – Да! Она знает о заговоре, знает о том, что король умрет. Она издевалась над тобой у тебя за спиной!
Гилот предпринимает очень сильный рывок и едва не сбрасывает с себя Мэтта. Это подводит последнего к логическому выводу, что пора заканчивать.
-Прощай.
Нет и тени сожалея в голосе Мэтта. В руках, пустивших лезвие в ход нет дрожи. Движение ровное, как по обучению…
Лезвие входит в горло Гилота. Противное бульканье из горла заставляет Мэтта подняться с извивающегося агонизирующего врага и склониться в сдерживаемом рвотном рефлексе – он никогда не умел убивать.
Гилот лучше всех знал, что такое боль. Знал и на себе, и на других. Но что значила боль физическая по сравнению с тем осознанием, что Эда – единственный луч в его жизни, предала его?
Он попытался ползти. Кровавый след из разорванного горла потянулся за ним, но силы кончились еще на половине пути к дверям, да и не было ли за ним других врагов? Других предателей? До слез стало жаль короля, который оказался по вине Гилота в окружении врагов и змей и теперь, наверное, тоже умрет.
«Надо было…убить ее. Еще в колыбели. Предательское семя!» - последняя самая четкая мысль. Мысль об Эде. О родной Эде. О предавшей Эде.
Да будь она проклята всеми силами Луала и девяти рыцарей его!
Гилот задыхался. Гилот пальцами пытался зажать рваную рану на горле пальцами, но один из пальцев провалился внутрь раны и вызвал такую вспышку боли, с которой Гилот уже не смог справиться. Бульканье в последний раз сорвалось с его губ, и он рухнул на пол…
Мэтта тошнило. Ему хотелось, чтобы Гилот умер, но не хотелось, чтобы умер так. Однако при других обстоятельствах, вряд ли бы кто-то дозволил бы ему солгать об Эде, а она, наверное, уже тоже мертва.
Сковер обещал, что позаботится о ней.
33.
Странная тоска не отпускала короля Вильгельма. Он в четвертый раз уже оглядывал залу, где властвовал Высший Жрец Кенот и никак не мог понять, что именно его беспокоит. В самом начале, когда собирались почтенные гости, великий двор и знатные горожане, чтобы посмотреть на соединение Лагота и Вандеи, Вильгельма охватила тревога о том, что не было Королевского Дознавателя Гилота!
Чтобы убедиться в этом, Вильгельм помотал головою, ища знакомую скорбную фигуру, но не нашел, хотя и старался очень.
Сковер заметил беспокойство короля и угадал его исток, когда сам огляделся и не увидел Гилота. Он предположил про себя, что Мэтт, наверное, уже расправился с ним, значит, нужно было отвлечь Его Величество от всяческих подозрений.
Выскользнув вперед, Сковер почтительно склонился перед королем:
-Ваше Величество, прошу прощения, я хочу доложить вам.
-Да? – с некоторой рассеянностью отозвался Вильгельм, словно бы слова доходили до него тяжело и надрывно.
-Королевский Дознаватель Гилот, ваше Величество, отбыл по срочному делу, - вдохновенно солгал Сковер, - он просил меня, чтобы я предупредил вас и передал его глубочайшие извинения.
Больше всего Сковер боялся, что сейчас, в эту минуту, заявится сам Гилот и будет знатно удивлен своим отбытием, о котором и не знал.
-По какому еще срочному делу? – насторожился Вильгельм.
-Ваше Величество, - залепетал покорный слуга, - понятия не имею! Гилот не стал мне объяснять. Сказал, что вернется и расскажет все сам! Говорил что-то о Пепельных рядах.
Кенот – верховный жрец, угадавший с полувзгляда игру Сковера, вступил со своим словом, которое давно уже имел и которое стремился продвинуть:
-При всем уважении, мой король, эти…дознаватели совсем уже не держат и не знают никакого почтения!
Сковер криво усмехнулся:
-Не желает ли верховный жрец извиниться за свои слова? Дознаватели обличены доверием короля. И я – один из них!
-А не желают ли дознаватели проявлять больше почтения к тем, кто стоит выше них? – излучая самое высшее дружелюбие, осведомился Кенот.
-Никто не стоит выше закона, который защищают Дознаватели! – может быть, Кенот и был сторонником, но борьба за власть, вечное: закон или бог? – никогда не оставляло их ряды и грозило расколом.
-Луал и девять рыцарей его ведут наше королевство!
-Вот и отчитывайтесь перед ним, но живите по закону, что несем мы!
-Господа! – если бы кто знал, как устал Его Величество король Вильгельм от этих бесконечных стычек! Если бы кто-то знал, сколько было попыток создания законов с обеих сторон, чтобы, наконец, установить первенство власти! И эти стычки продолжались и сейчас, сейчас, когда его младшая дочь, любимица – Вандея должна была связать себя Божественной клятвой с человеком, что мог спасти королевство…
Ну почему они никак не могут замолчать? Почему они не могут понять священный миг и скорбь отца?
Как король он хотел бы устроить роскошное пиршество, но денег в казне было очень мало. Он хотел устроить бал, и чтобы приехала старшая дочь с мужем, чтобы полюбовалась тоже…
Но нет. Спешный брак. Спешный союз. И эти двое… и Гилота нет.
-Простите, мой король! – Кенот откланялся и отошел к алтарю, готовиться к Клятве.
-Простите, - повторил Сковер и склонил голову, выражая скорбь.
-А девчонка? – вдруг спросил Вильгельм. Воспоминание о дочери запустило в его рассудке странную цепь ассоциаций, которые привели его мысль к Эде. Оглядевшись, он вдруг понял, что и девчонки тоже нет.
-Какой девчонки? – тихо спросил Сковер.
-Та, что с Гилотом. Он что, взял ее с собой?
-Да, - почему-то эта ложь далась Сковеру тяжелее, но прежде чем король с новым подозрением взглянул на него, он уже овладел собою.
-Пусть Гилот явится ко мне тотчас, как вернется! – велел Вильгельм.
-Ваше Величество?- позвали от дверей. Это было появление Альбера – знатного горожанина, заговорщика и почтенного гостя на Божественной Клятве принцессы.
Сковер воспользовался отвлечением Вильгельма и нырнул в сторону. Увидев же входящего с другой стороны зала бледного, а вернее даже сказать, зеленого Мэтта, впился в него вопросительным взглядом.
Мэтта слегка шатало. Он подошел неуверенно и нетвердо.
-Ну? – тихо, почти не разжимая губ, спросил Сковер, не одаривая Мэтта даже взглядом.
-Мертв, - и Мэтта едва снова не стошнило.
-Не здесь, - брезгливо попросил Сковер, - не на Клятве!
-А она? – спросил Мэтт, справившись со своим позывом.
-Не твое дело! – грубо отозвался Сковер, не желавший почему-то, чтобы Мэтт вообще спрашивал про Эду. В конце концов, он сам ничего для нее не сделал.
А на Вильгельма, пока шли сборы и начиналась сама Клятва – накатила страшная тоска. Ему хотелось сорвать с родной дочери все украшения, которые тяжело гнули ее свободную, светлую душу к земному, вытолкнуть ее из-под алтаря Луала и Девяти Рыцарей Его…
Да и жених, вдруг заметилось Вильгельму, как-то не очень рад Клятве! Его руки, обвязываемые священной лентой под воззвание Кенота, как будто бы дрожат – и это вот он спаситель королевства? Его глаза мечутся от лица невесты по залу…но разве есть кто-то прекраснее, чем его невинная дочь, отдающая себя на заклание?
Странная тоска и чувство неправильности происходящего – все это давило на короля. Ему казалось, что все присутствующие тоже подавлены и не хотят находиться здесь. Казалось, что они оглядываются друг на друга, перешептываются, а в этих шепотах ясно звучит:
-Плохой король!
-А отец еще хуже…
И издевательские усмешки, такие ядовитые. И посреди всего этого, всей грязи, всего бахвальства и его собственной неудачи – принцесса Вандея, чистая в каждом своем движении, прекрасная и решительная.
-Святой Луал и Девять Рыцарей
