Никого во дворе я не страшился так сильно, как токаря Лагутина. Все потому, что однажды меня, тогда несмышленыша восьмилетку, он за какой-то поступок, показавшийся ему, по-видимому, недопустимой шалостью, обложил такими словами, что и взрослому бы стало не по себе. Должно быть поэтому он настолько запал в память, что и по сей день как живой стоит перед глазами.
Долгое время мне казалось, что мрачнее личности и придумать нельзя. Высокий и грузный, он сильно сутулился и был нетороплив, как майский жук, а от его сонно угрюмого взгляда мне всегда хотелось поежиться.
От старшего сына Лагутина, моего ровесника, не раз приходилось слышать, что ему и брату частенько достается на орехи - отец их чуть что за ремень. Да что говорить, когда их родитель заявлялся домой в подпитии, а это случалось не так уж редко, то и жене токаря, об этом знал весь двор, доводилось испытать тяжесть его руки.
С годами, понятное дело, мне все реже приходило в голову опасаться этого человека и не столько потому, что сам набирал силу, а из-за чувства, что живем мы в разных мирах, пересекать границу между которыми нет никакой надобности. Чему удивляться, что смерть Лагутина прошла незамеченной для меня.
К тому времени я заканчивал институт, а вскоре и вовсе свежеиспеченным инженером прибыл по распределению на одно из промышленных предприятий города.
Однажды по какой-то причине мне довелось побывать в заводском музее и на одном из стендов меня заинтересовал полированный шарик из нержавеющей стали миллиметров пятьдесят в диаметре. На нем равномерно располагались двенадцать отверстий, через которые было видно, что внутри шара свободно перекатываются три мал мала меньше двенадцатигранника или, говоря по-научному, додекаэдра. Диковина была выточена из единого куска металла.
«Автор – токарь-расточник Лагутин С. Г.», - было написано на табличке под необычным экспонатом.
Прочитав фамилию умельца, я испытал настоящее потрясение и первое, что пришло в голову: «Ох, и тесен же мир!», - а потом несказанно удивился, вот ведь как бывает: какой-нибудь субъект, на первый взгляд, в своей заскорузлости вроде по всем статьям проблемная личность, а он вдруг возьмет и создаст нечто такое перед чем только ахнешь, потому как искра в нем божия. Жаль лишь, что светится она невидимо для окружающих…
- Нравится шарик? - перебил мне мысли заведующий комнатой-музеем, сухонький старичок лет семидесяти, незаметно для меня, погруженного в размышления, оказавшийся вдруг рядом, и, не дожидаясь ответа, словоохотливо проговорил. - Золотые руки у человека были. Комиссиям из Москвы и всяким иностранцам дарили эту его работу как сувениры. Все для того, чтоб понимали они, какие умельцы у нас работают. Жаль умер рано – до шестидесяти даже не дотянул, - хранитель заводской истории скорбно умолк, но потом приосанился и прибавил с важностью. – Однако память о себе сумел оставить.
«Да уж, - не без зависти согласился я про себя, - не каждого удостаивают музейной полки».
С этой мыслью и ушел из музея.
Однако Лагутин и его шар прям-таки занозой в тот день засели в голове и не давали покоя, пока, в конце концов, не пришел я к мнению, что, наверное, в каждом человеке, если, конечно, как следует к нему присмотреться, обязательно найдешь какую-нибудь изюминку. Значит и у меня она должна тоже быть. Вот только бы отыскать ее поскорее, чтоб не растратить впустую отведенные на жизнь годы.
