зовут Надя, - сказала она и стеснительно потупила взгляд.
Стандартная, обыденная словесная баланда: имена кислотных героев, писателей, музыкантов, актёров, режиссеров, просто знакомых отморозков, лилась из меня привычным бурлящим потоком. Она остановила меня жестом:
- Ты не местный, это слышно по акценту. Откуда ты?
- Родом мы будем из крепостных матушки Снежной Королевы. На месте города моего сейчас погост из холодных труб и телевизионных антенн под толстым слоем снега и мусора.
Она улыбнулась:
- Красиво. У тебя есть будущее.
Там в потном клубе под раскаты басовых и импульсы телесных содроганий танцующих я понял, что у меня есть будущее. И имя ему – Надежда.
Красный мотороллер, тарахтя и кашляя, уносит меня на Каменный остров. Одинокие улицы города с грустью смотрят мне вслед.
Электричество подают урывками. Как только появляется свет, включается телевизор, радио, появляется интернет. Поток новостей несмываемым поносом течёт в нас.
«Правительство Российской Федерации создало чрезвычайную комиссию… строгий эпидемиологический контроль.. альянс скандинавских стран признал родиной страшного вируса Датское королевство…утечка материала из закрытой военной лаборатории в Копенгагене.. смелые эксперименты над человеческим иммунитетом.. заражённая зона - часть Ленинградской, Новгородской, Псковской областей.. военное кольцо вокруг…карантин.. решение о степени военного вмешательстве ещё окончательно не принято.. внеочередное заседание ЮНЕСКО вычеркнуло Санкт-Петербург из списка городов исторического наследия..»
Всё это новости ВНЕ, но есть жизнь и внутри.
Группы опустившихся алкоголиков, наркоманов и бомжей контролируют Лиговку и улицу Марата. Их кровь никому не интересна. Гнилой коктейль из гепатита, СПИДа и героина. Они смело разгуливают по подконтрольным им улицам, но в прямой конфликт не вступают. В их жизни ничего не изменилось, кроме погромов продовольственных магазинов. Дворы-колодцы заросли мусором, гнилью, трупами. Внутри этих куч копошатся животные и те, кто когда-то были людьми. По ночам тишину рвут искажённые крики жертв и вой одичавших собак.
Незаражённые актёры небольшого театра пытались вырваться из здания, загримировавшись на манер дешёвых американских кинолент про зомби. Когда они вышли на улицу толпа рукоплескала. Такие овации они не видели за всю историю существования труппы. Вдоволь наопладировав, толпа разорвала их.
Метро - отдельная история. Каждая станция, каждый переход, туннель стали свидетелями жутких кровавых битв. Куча народа полегла здесь. В ходе долгих продолжительных стычек данное пространство стало обителью агрессивно настроенных инфицированных группировок. Они делают вылазки наружу не щадя никого. Голод, унифицированный в стадный алтарь.
На окраинах пылают пожары. Огненные языки пляшут по горизонту, стирая одну улицу за другой. Самопроизвольные пожары и организованные поджоги.
Ты перепробовал мясо всех домашних и бродячих животных. Коллекция из кошек, собак, крыс. Но их тела и кровь не утоляют жажды.
В контакте, в одноклассниках, в твитере, в ЖЖ появились анкеты со статусом «Инфицирован». Интернет сообщество не знает, как реагировать на это. «Зверь», «Будь ты проклят!», «Зомби! Тебе скоро придёт конец», - случайные отзывы на твой статус неизвестных тебе людей. И не за что их винить.
Постепенно растёт температура тела. Внутри горит медленное пламя. Волосы и ногти растут с безумной скоростью. Появляется звериное обоняние. Запахи, как книги. Ты читаешь их. Жизнь не дала мне шанс сдохнуть в теле Гомера Симсона.
Дети! Самое страшное - это инфицированные малыши. Голод полностью изменил их. В их жизни больше нет родителей, друзей, домашних животных, ночных страхов, игрушек. Лишь жгущий изнутри голод. Это наши дети.
Имя этому городу Готем. Только мы сожрали своих супергероев. Спасать нас некому.
Томик Данте «Божественная комедия» пылает в огне, вместе с двумя скелетами стульев. Огромный чёрно белый портрет Черчилля над камином. Он сидит за столом, ноги накрыты клетчатым пледом, за спиной ровные ряды книжных полок, в правой руке сигара. На лице мудрого политика, седого старика играет хитрая саркастическая улыбка. Сарказм, как мне тебя не хватает.
Двухэтажный аккуратный коттедж на Каменном острове. Трёхметровый бетонный забор по периметру. Система видеонаблюдения. Огромные чёрные металлические ворота. Два этажа взвешенной роскоши. Ничего лишнего, всё подобранно со вкусом и дополняет единую целостную картину счастливой семьи богатых интеллектуалов. Лишь ящик с аккуратно упакованными жёлтыми китайскими зонтами в гараже создаёт некий крикливый диссонанс.
Сижу на широком подоконнике. Смотрю в сад, он тёмный, густо заросший, совершенно не похож на строгий, аккуратный особняк. Странное соседство предельного педантизма с непокорным диссонирующим характером стихийной заброшенности. Серый бетонный забор окаймляет сад по периметру, разрезая связь с внешним миром лезвием каменной стены.
Я вспоминаю детство, бабушкин сад. Огромный участок, плотно засаженный деревьями и кустарником. Мой хрустальный сосуд детских страхов. Огромный, белый, слепой паук свил свою паутину на потолке покосившегося деревенского туалета. Ноющие скрипучие половицы дома. Низкий, практически без воздуха чердак, забитый мусором и призраками. Чёрная пугающая яма сырого холодного подвала.
Бабушка умерла рано. Дом продали. Я не успел вырасти и самостоятельно справиться со своими страхами. Так и не научился. Продолжаю тушить их, как окурки в пепельнице, тыкая в забитую до краёв и мерзко смердящую душу.
Внизу, в сыром подвале особняка, в темноте прячется она. Ей семнадцать лет. Густое длинное пламя рыжих волос. Небесно-голубые глаза. Задорный, чуть вздёрнутый вверх курносый носик. Длинные ресницы. Узкая талия. Ещё не сформированные девичьи формы. Тонкие длинные пальцы. Она не высока. Я чувствую сладкий, манящий запах. Запах её тела. Запах секундного откровения. Невидимая стальная нить, привязавшая меня к ней.
На ней майка с Кобейном. Курт сжимает зубами дуло револьвера. «I hate myself and I want to die!». Забавны эти рок идолы с их лживым бредом. Я знаком с одним фанатичным зомби. До момента заражения, он был безумным поклонником «Billy’s Band». Не пропускал ни одного их концерта, следовал по пятам, набивался в преданные друзья. Хлипкая влюблённая шестёрка. После инфицирования, когда первая волна голода прошла и кровавая эйфория поутихла, он вспомнил о своих вкусах. Заметьте - «вкусах». Звучит двояко. Немного порыскав по знакомым адресам, наш герой нашёл свою любовь. Они прятались на чужой студии в промзоне у депо московского вокзала. На знакомый голос фанатичной подстилки они открыли массивную стальную дверь. Пять человек против одного инфицированного. Ему хватило меньше часа, чтобы разделаться с ними. Насладиться ими. Последним он убил Били Новака. Сейчас он бродит в чёрной майке с изображением своей любимой группы и выглядит вполне счастливым. Вот такой «похоронный диксиленд с бесконечным хэппи-эндом».
- Вы меня убьёте? – её голос скачет, переходит в истеричный плач.
- Нет!
- Что вы хотите от меня? Зачем вам я?
- Хочу сделать тебя счастливой, скормив тебе Кобейна!
- Я вас не понимаю! – она дико воет, забившись в угол, обхватив голову руками.
Я закрыл дверь в её убежище. Загородил вход старой мебелью. Когда ухожу, запираю коттедж и ворота в него. Никто не должен найти это место. Мой голод отступает, когда я думаю о ней. И в этом нет ни капли похоти. Она должна выжить. Должна остаться чистой.
- Don Giovanni a cenar teco minvitasi, e son venuto.
- Non si pasce di cibo mortale, chi si pasce di cibo celeste.
- Дон Жуан, ты звал меня к обеду, я здесь.
- Кто обедает на небесах, не нуждается в пищи смертных.
Старый седой профессор держит раскрытый книжный томик, читает вслух. У чугунных перил Каменоостровского моста притулился мой яркий кургузый мотороллер. Ветрено. Стылый воздух больно обжигает холодом лёгкие. Чёрные волны речки Малая Невка, медленно покачиваясь, добавляют новые жирные мазки депрессии в наши остывшие души.
Николай Арнольдович Зайферт, профессор преподаватель иностранной литературы в университете. Мой бывший сосед по лестничной клетке. Милый, не склочный, весёлый старикан, всю жизнь без остатка, отдавший любимому делу-призванию. Мы, свесившись, смотрим вниз - туда, где ватага из шести чумазых голодных пацанов, обступила испуганного азиатского юношу. Руки жертвы связаны за спиной цветастым шёлковым галстуком. Пару раз я видел профессора в этом верхе безвкусия. На мой взгляд, сосед нашёл совершенно рациональное применение своему гардеробу. Мальчишечий голос остервенело выводит:
- Один американец засунул в жопу палец,
И вынул из неё кусочек мумиё,
И вывалил в трусы кусочек колбасы,
И думает, что он заводит граммофон!
- Фу, Никита! Откуда эта вульгарная пошлятина. Тем более он кореец, а не американец.
- Дед, ты обещал нам американца.
- Всему своё время, малыш.
Николай Арнольдович, оборачивается ко мне. На его седой бороде видны густые следы крови.
- Хотя, вы знаете, сейчас любые осмысленные предложения, слова, эмоций от них это уже достижения. К сожалению, сильное чувство голода подавляет в детях все накопленные навыки, знания, опыт. Эволюция со знаком минус. Постепенно они превращаются в зверей. Теряют речь, разум. Встают на колени. Перестают пользоваться руками. Пьют из луж, спят в грязной листве, как стая собак.
Трясущимися пальцами я закуриваю. Профессор ёжится и кутается в длинном коричневом пальто. Мальчики внизу свежуют живьём бывшего студента по обмену.
- Вы не переживайте, я за ними присматриваю. У меня осталось ещё несколько студентов. Они не умрут с голода, обещаю.
- Профессор, вы понимаете, что сейчас нельзя рассказывать о подобном первому встречному? Ваши запасы надо скрывать.
- Вы ведь не первый встречный? Мальчики близки нам обоим. Я не чувствую опасности от вас, поэтому не скрытен.
Наша маленькая квартирка на академика Павлова чудом досталась от Надиной бабки. Жена знала всех соседей с детства. Свой уютный крошечный мир. Каждая копейка в дом. Каждый гвоздик своими руками. Рождение сына, его первые шаги, первые слова, его протянутые руки навстречу и распахнутые глаза. Надины пироги по праздникам. Лыжи, детский велосипед в коридоре. Груды книг и рукописей. Её одежда, запах.
Удаляясь вглубь по Каменноостровскому, в боковое зеркало мотороллера краем глаза я вижу профессора. Он стоит сутулясь, подняв воротник пальто. В левой руке книжка, а в правой целлофановый пакет с мясом. Мой подарок Артёму.
В пустынном торговом центре по коридорам гуляет ветер, проникая внутрь из разбитых витрин. Нужно обновить гардероб и пополнить запасы.
Первым делом спиртное - мой спасательный круг в бушующем океане депрессии. Я хватаюсь за него стальной хваткой испуганного утопленника. Каждая бутылка, стакан, глоток. Но, увеличивая дозу и объёмы погружения собственного мозга в алкогольный кисель, теряю чувство пьяной эйфории. Ватное тело и острый похмельный синдром превратились в обыденное состояние полузабытья. Прекращаю различать разницу между трезвостью и состоянием «в хлам». Благость преимущества быть
