Только равнодушие Елены, которую он продолжал любить, — равнодушие девушки с плохим воспитанием, — возвращало Егора к более жестокой действительности, которую он старался забыть. Он еще продолжал иногда посещать ночные клубы и, прогуливаясь под руку с обворожительной красавицей, думал, что этим унижает своего соперника; но даже здесь, идя рядом с ней, он чувствовал по рассеянному выражению ее глубоких глаз, что она поглощена другой любовью и что только из жалости к его социальному статусу она пытается это скрыть.
А теперь он не был больше способен даже и на это. Он настолько обеднел, ему нечего было надеть, что не мог больше выходить из дому. Но она часто приходила навещать его и, как бы сделавшись сообщницей заговора его друзей и родных, которые отвернулись от него, постоянно говорила с ним тоном деланной нежности, никогда не проявляя, как прежде, вспышек своего равнодушия или гнева. И эта нежность больше, чем чья-либо другая, навевала на него успокоение и восхищала его.
Но вот однажды, когда один из давних друзей пришёл к нему с ворохом одежды в руках, Егор с удивлением заметил, что ему это нравится. Он поблагодарил друга, внезапного, как уличный ветер.
Вдали от превратностей жизни, в благосклонной атмосфере вынужденного спокойствия и праздного размышления, бессознательно зародилось в нем желание полного уединения. Он ещё не осознавал это, и почувствовал лишь неясный страх при мысли о том, что снова придется жить, терпя удары судьбы, от которых он отвык, в бедности или нищете - это была плохая привычка, как привычка злостного курильщика или наркомана. И еще: он смутно почувствовал, что было бы нехорошо забыться в удовольствиях или работе теперь, когда он познакомился с самим собой, с этим родным незнакомцем, часами беседовавшим с ним, — с незнакомцем, который был так далеко и так близко от него — в нём самом. Он почувствовал теперь, что в нём просыпается любовь, и испытывал тоску по уединённой келье, даже согласился бы на одиночную камеру в тюрьме, расположенной где-нибудь в пустыне.
Как-то он стал развивать эту идею, его дремучая подруга стала неистово противоречить ему и подтрунивать. Это было слишком жестоко. Он давно уже отвык от тягостей жизни и не хотел познавать их вновь. Очарования жизни еще не успели снова овладеть им. Но размышляя об этом, проводя долгие беседы со своим другим я, он вновь обрёл желание обычной жизни среди суеты и суетливых субъектов. Испуг, испытанный им от этого, был настолько силён, что Егор стал намеренно создавать картину одиночества. И однажды он исчез. И никто из его бывших друзей даже не догадывался, куда он пропал.
