чтобы удержаться в сидячем положении!
- Теперь пусть отдохнет. - командует баба Настя. - Ну, вот, храбрец! Понял что почем?
Женька в изнеможении валится на кровать.
- Вот так. - суетится опытная медсестра. - Ноги попробуй подогнуть. Не получается? Ладно давай помогу. Но учти, с сегодняшнего дня мы тебе не дадим покою. Утром - зарядка, днем - учимся сидеть, стоять. Придется пересиливать себя. Надо выздоравливать. В постели много здоровья не получишь. Двигаться надо. Понял, вояка?...
… И пошли чередой дни возвращения к жизни. Научился как следует сидеть, пора осваивать вертикальное положение. Через неделю Женька уже мог с помощью Валентины делать несколько шагов вокруг кровати.
Вошедшая убрать в палате баба Настя искренне порадовалась успехам подопечного:
- Молодец. Вот так. Пересиливай себя. Как на пароходе - «тошнит, а ехать надо». Сейчас только ты самый главный лекарь себе. Никакое лекарство не поможет. Вот токо глазоньки... - тяжело вздыхает сердобольная баба Настя...
Возвратилось обоняние. Теперь Женька определял входящего в палату по запаху, ритму и характеру шагов. Даже двери каждый отворял по-своему. Так, рапример, вместе с батей у Женькиной кровати витал дух просоляренного детства. Мама, кроме тепла, излучала какой-то особый аромат топленого молока, вобравшего в себе сумасшедший букет разнотравья...
… Однажды Женька принюхался к себе и поразился. Запах горелого мяса, схожий с тухлой медвежатиной, был разбавлен вонью немытого тела, лекарств и ещё черт те чем, хотя каждое утро баба Настя устраивала ему обтирания. Такое терпеть дальше было нельзя. Он сказал об этом Валентине. Та помогла ему добраться до ванной комнаты.
- Я уже налила теплой воды и добавила немного марганцовки. Раздевайся. Я не смотрю.
- Не, Валь. Ты за дверью побудь. Не могу я… А мыло есть?
- Держи. - Валентина вложила в его руку прохладный кирпичик. - Детское. У сестры взяла. Она для своего Борьки по карточкам получает... Скинь хотя бы верхнюю одежду. А трусы потом, когда я выйду. Давай помогу?
- Не надо, мадмуазель. Своими силами…
… Из физиокабинета принесли гантели. Теперь Женькин день имел свои смысловые точки отсчета: зарядка, хождение наощупь, по стенам по периметру палаты, душ.
Наконец-то, пришел в сознание сосед по палате. Николай Иванович Бойко - горноспасатель. Несколько недель назад его завалило породой в одном из забоев. Три дня без пищи, многочисленные травмы дали о себе знать. Женька помнил тот злосчастный день.
… На горА собрался чуть ли не весь рудник: родственники попавших в беду горняков, местное начальство, смена. Беда случилась в соседней, десятой лаве. Халатность посадчиков привела к трагедии. В беду попала целая смена. Досталось и горноспасателям, кинувшимся на выручку шахтеров…
Женька как мог ухаживал за горняком: одеяло поправит, воды подаст. Много ли слепой может?
Сбитая с тумбочки неосторожным женькиным движением банка варенья, совсем вывела его из себя:
«Храбрись не храбрись, а факт…»
ВЫХОД В ЛЮДИ.
… Как-то в один из дней пришла в голову Женьке шальная мысль:
«Прогуляюсь-ка я по больничному коридору.»
Задумано-сделано. Одел легкую сатиновую сорочку с отрезанными по самое предплечье рукавами, чтобы не травмировать нежную кожицу обгоревших рук.
Ошупью, по стенке Женька уверенно добрался до дверей палаты, нажал ручку и... вот она, свобода!
Благо, Валентины нет поблизости! Женька прислушался. Из соседней палаты доносились мужские голоса. Не теряя ориентира, придерживаясь рукой о стенку, он сделал несколько шагов…
Вот и дверь соседней палаты. За нею - хохот, громкие мужские голоса. Женька в нерешительности шарит рукой по дверному полотну, нащупывает ручку.
«- А! Будь что будет!» - решает он и робко стучит в дверь.
Голоса стихают и Женька отчетливо слышит слова:
- Мы туточки, Екатерина Васильевна. Отдыхаем. Мы больше не будем.
Женька изо всех сил тянет на себя ручку. Дверь не поддается. Тогда он пробует толкнуть ее внутрь. Дверь легко открывается и на него обрушивается шквал давно забытых запахов: вяленая рыба, табак, тройной одеколон…
«Постой, постой… Никак мужики к рюмахе прикладывались?»
- Здравствуйте. - произносит он, шагнув в открытый дверной проем. - Можно к вам?
На некоторое время в палате воцаряется мертвая тишина.
- Ох, ты! - нарушает гробовое молчание молодой голос. – О! Кто к нам пожаловал!
- Же-е-енька! Ядрёна корень! Привет! Ты меня не узнаешь?
Женька слышит запах приближающегося к нему мужчины и его легкое прикосновение к своей руке.
- Да ты проходи, садись. Вот здесь. На кровать или на стул?
Силицкого Василия помнишь?
- Это вы, Василий Михайлович? А я ваш голос не узнал.
- Да, чё там величать-то? Я старше тебя всего-то на два-три года. Просто Василий.
Женька вспоминает этого разбитного поселкового красавца, недавнего выпускника Южно-Сахалинского горного института, работающего на соседнем участке сменным инженером. Женька был свидетелем сцены ревности, когда одна из местных краль, прямо в клубе вцепилась в волосы своей сопернице, выясняя стойкость ее чувств к «этому породистому кобелю».
- Завтра пятница. Решили слетать в самоволку. Пивка глотнуть. Не желаешь с нами? – хохочет Василий.
- Да какая там пивнуха? - с горечью роняет Женька.- Теперь отплясался буланый.
- Чудак-человек! Это я так, для связки слов. Эй, сокамерники, а вы че приуныли? К нам пришел, можно сказать, герой!
- Женёк, пивка глотнешь? Баба Маня нам подкинула по случаю дня рождения Коляна.
- Да я не люблю пиво.
- Тогда - водочки?
- Что вы! - замахал руками Женька. - Меня без сивухи штормит.
- Монах, что ли? – басанул, молчавший до сих пор горняк.
- Мужики, отстаньте от парня. Сказано: не-е-льзя!
- Это ты, Рыжий? – с удивлением спросил Женька. – Тебя-то с какого занесло сюда, жеребец?
- Меня? Да я водки охлаждённой хлебнул чуток. Вот и осип! – гремит во всю ивановскую Пашка Буянов. Петь не могу. Бугор меня и прогнал из бригады. Иди, говорит, с моих глаз долой, покуда голос не восстановится.
- Ладно тебе, балабон! – строжится Василий. – Проходи, Женёк. Проходи.
Василий бережно берет Женьку за руку и усаживает на кровать.
- Вот решил красавцев наших привести в надлежащий вид. Стригу, брею, мылю шеи. – смеется Василий.
Видимо, за время диалога мужчины пришли в себя. Их смущал Женькин вид. Особенно, лицо и руки, покрытые сморщенной, тоненькой розово-синей кожицей. Чего только стоил вид Женькиной ладони и пальцы без ногтевых пластинок! Когда дело пошло на поправку, то старую кожу с кистей рук снимали как перчатку, вместе с ногтями...
- Да мы ниче.. Ты, Женя, не стесняйся. Вот, возьми.
Женька ощутил в своей ладони яблоко.
- Спасибо. Я не смогу. Меня с маленькой ложечки кормят. Рот-то еще не зажил. Василий Михайлович, вы мне не подровняете хотя бы спереди мою прическу. Видите. На лбу волос пригорел и не могу расчесать.
- Это мы мигом. Ну-ка, отдай стулец. - обратился к кому-то Силицкий. - Сделаем как надо.
Пока над Женькиной головой мерно клацают ножницы, Василий без умолку говорит обо всем.
Его соседи по палате хранят молчание.
- А ты почему такой смурной? Я на соревнования по боксу все время хожу. Болею за тебя, чемпион.
- Теперь отбоксовался.
- Это почему же? - искренне удивляется инженер.
- Как почему? Где вы видели слепых боксеров? ...
- Кто тебе такую гадость в башку вдолбил? Врачи, что ли? Так не верь им. Организм у тебя дай бог каждому. А что касается зрения, уверен, все будет нормально.
- Да нет. Врачи впрямую не говорят. Только вздыхают.
- И пусть себе на здоровье вздыхают. Я тебе вот что скажу: - Ты этим троечникам не верь. Что они понимают? Да вот, далеко за примерами ходить не надо. Бери пример с меня …
ДЕЛО СЛУЧАЯ.
… И Силицкий поведал Женьке действительно чудную историю о своем прозрении.
... Сдав смену, Василий на своем трофейном «Харлее» решил рвануть в город.
«Тридцать минут – рассуждал горняк, и я в Александровске. Впереди один отгул и выходной день. Наконец-то, в театр попаду. Заскочу в общагу переоденусь и вперед...»
На углу Садовой и Центральной его окликнул женский голос:
- Вась, мне надо с тобой поговорить.
На тротуаре стояла его давняя знакомая, Ирка Егорушкина.
- Спешу, Ирок! В понедельник в общаге увидимся. - скороговоркой выпалил Василий. – Извини…
Случилось все в считанные секунды... Топот девичих каблуков по деревянному тротуару... Искаженное злобой лицо Ирины... Небольшая стекляная баночка в ее пухленькой руке и что-то остро обжигающее на коже лица... Нестерпимая резь в глазах...
«Срочно промыть хотя бы водой! Кака-а-ая боль!...»
Василий бросил прямо на дороге мотоцикл и в несколько прыжков преодолел расстояние до дверей барака. На ощупь, круша все на своем пути, он стал ломиться в двери... Первая - закрыта, вторая, третья...
«Евстюхины дома!» Он помнил их небольшую прихожую. Ведра с водой сразу справа.
- Васька, ты чего? - оторопел дед Никита. - Куды ломишси, бусурман? Люди еще на работе, а ты уже нажралси!
Не обращая внимания на гудение деда, Василий на ощупь разыскал ведро с питьевой водой и начал плескать себе в лицо живительной влагой, а потом, и вовсе, заорал деду:
- Соды! Соды питьевой дай!
Опытный дедок сразу смекнул, что не Васькина дурь привела его сюда, а что-то более серьезное. Никита Карпыч рванул дверку буфета, схватил серый бумажный пакет, обернулся и сыпанул в Васькины ладони белый порошок. Плеснув на соду воды, Силицкий стал осторожно смазывать лицо этой кашицей.
- Деда, найди какой-нибудь жир смазать рожу. Сука Ирка плеснула мне кислотой от аккумулятора... Все горит!
- Счас, Васек! Счас. - засуетился Карпыч - Ты погодь малость. Тут у меня барсучатина где-то?
- Облепиха есть?
- Есть, сынок.
Погремев склянками, дед сунул в руки Василия две бутылочки.
- Облепиховое масло в какой?
- В правой...
Василий опрокинув склянку, почувствовал на ладони прохладную жидкость. Он тщательно омыл облепихой кожу лица. Особенно уголки глаз, веки.
- Дай чистую тряпицу, Карпыч?.
Силицкий нащупал лавку, присел на нее. Грубое вафельное полотенце сильно раздражало
