"Мёртвые души - 2"

порой, стороной обходят - в знак презрения… Особенно тут, в Москве, это сильно заметно и здорово мне вредит, где люди чинные и благородные сплошь проживают, нервные, гордые и высокомерные, не терпящие от нас, работяг заезжих, колких взглядов и слов, ничего нам совсем не прощающие. Я же это вижу, изо дня в день наблюдаю повсюду - не круглый ещё дурак. И страдаю от этого. Честное слово! Не вру! Стараюсь держать себя в рамках… Ты вот в прошлую смену, как я заметил, тоже обиделся и насупился, отошёл от меня, внутренне отдалился. Хотя ничего такого особенного я вроде бы и не сказал, чтобы сознательно тебя уколоть или, тем паче, обидеть. У меня и в мыслях такого не было. Даже и близко!… Я просто  понять и поверить никак не могу, что в науке у нас такое возможно в принципе, на что ты мне с ухмылкою намекаешь. Что там-де больше половины сотрудников в белых халатах ходят - и годами не делают ни черта, палец об палец не бьют; только штаны протирают и стаж зарабатывают трудовой; да ещё девок молодых портят-трахают. Но зарплату регулярную получают якобы за своё безделье и непрофессионализм. Как такое вообще-то возможно?! Как?! Ума не приложу!...
- Я ведь когда по телевизору фильмы смотрю - и художественные, и научно-познавательные, - как наши советские учёные, разные там академики, профессора и конструктора самозабвенно сидят и трудятся за письменными столами или чертёжными досками в ваших столичных КБ и НИИ, какие красивые и возвышенные лица при этом у них, одухотворённые и волевые, когда они очередное изобретение “выдают на гора”, которого мир не видел, - так у меня от этого прямо-таки дух захватывает и голова трещит и кругом идёт как после запоя недельного. Во-о-о! - думаю, - есть у нас в стране мужики головастые и пробивные, и образованные по самую “крышу”, грамотные, которые к 30-40 годам все науки познали и превзошли, и вон чего вытворяют. Молодцы да и только! - думаю. - Молодцы! Не то что мы, провинциалы дикие и невежественные, которые кроме как самогонку вёдрами жрать да матюкаться по-чёрному, да баб своих колотить под горячую руку ничегошеньки не знаем и не умеем. Стыдобища!... И тут ты мне вдруг рассказываешь такое! - прямо противоположное и абсолютно дикое, глумливое и несуразное!… Как мне не сомневаться-то, Валер, пойми, как не протестовать и не ерепениться?!...
- По телевизору у нас много чего показывают, - улыбнулся Валерка, скривившись. - Если всему верить - дураком точно станешь: ведь телевиденье на дураков-простаков и рассчитано в основном, чтобы людей зомбировать и дурить, водить за нос… У нас, по телевиденью если судить, и в милиции одни ангелы только работают, и в больницах, и в министерствах тех же, в школах и институтах. А когда ты с этими “ангелами” в жизни сталкиваешься лицом к лицу и видишь, какие они на деле гниды двуличные и продажные через одного - волосы дыбом встают и жить дальше не хочется… На нашей лестничной клетке, кстати, в квартире напротив, - подумав, выдавил из себя Валерка, - врач 45-летний живёт с женой и сыном. Они недавно к нам переехали, но познакомились с соседями быстро из-за его супруги Татьяны. Она у него болтушка, каких поискать, - от неё, заразы такой, не отстанешь. Часами может на лестничной клетке или у подъезда стоять и трепаться без остановки… Так вот врач этот, хирург по профессии, кандидат наук, между прочим, своего сына единственного Сашку категорически отговаривает врачом становиться. Ну просто категорически! Его Сашка школу заканчивает через год, думает-гадает, куда учиться идти, какую профессию получать на будущее. Вот мамаша его нам, соседям, все уши и прожужжала. Жалуется, что отец парнишку каждый день по вечерам пилит, житья не даёт: иди, науськивает, куда угодно, сынок, хоть в те же бухгалтера - только не в грёбаную медицину. Там, клянётся, такие под-ковёрные битвы кипят чуть ли не каждый день во всех отделениях, такие склоки вселенские, - что не приведи Господи туда попадать, откуда живым и здоровым не выберешься!...
- Так-то вот, Витёк! Такая она в действительности наша советская медицина, как про неё знающие люди рассказывают, которые в той врачебной каше варятся каждый день и лекарское дело не понаслышке знают, не из кино... Пореже телевизор смотри, дружок, поменьше наших теле-болтунов слушай, рот разевай на их сказки дешёвые и заказные. Тогда и жить легче будет: не придётся обманываться, обжигаться на каждом шагу, и в людях разочаровываться…
Признаюсь: всё, что, смеясь, поведал мне мой молодой напарник, было для меня откровением. Я долго не мог от услышанного отойти, переварить Валеркин рассказ в голове разболевшейся… И только минут через пять, успокоившись, спросил тихо:
- И что, ты хочешь сказать, что и в науке у нас такой же бардак творится, как у этого твоего соседа в больнице?
- Такой же! Точно такой же! Если не хуже… Хотя бы потому уже, что в больницах, худо ли, бедно ли, но надо с больными возиться, ежедневно общаться с ними, лечить. Плохо ли, хорошо ли, опять-таки, - не важно. Это уже другой вопрос. Но - надо. От этого там никуда не денешься, не спрячешься в ординаторской или ещё где... А в институтах научно-исследовательских нет ничего, что могло бы сотрудникам размеренную праздную жизнь испортить, от спячки их пробудить. И для бездарей и бездельников это - Клондайк, лучше которого им трудно что-либо придумать…

В этот момент у ворот остановилась «Газель», и нам пришлось подниматься и запускать её, осматривать кузов, проверять документы у водителя, накладные. Не успели её впустить, как подкатила другая; следом же - третья. Стало не до бесед по душам - надо было работать.
И только часа через два, когда опять чуть-чуть успокоилось на наших воротах, я обратился к напарнику с просьбой рассказать мне - коротко, разумеется, в общих чертах, - про его работу и институт, что мне, мужику сиволапому, деревенскому, было до ужаса интересно узнать и услышать. Тем более - из первых уст. От кого бы я мог ещё, и когда, услышать правду про советскую разрекламированную науку. У нас на Горбушке учёных людей невозможно было днём с огнём отыскать. Мой напарник был первым в этом ряду. И, скорее всего, последним…
Валерка, однако же, наотрез отказался про институт рассказывать: заявил сразу же, что это и очень долго всё, нудно и не интересно. Ему, во всяком случае. Не интересно постылую прошлую жизнь вспоминать, бередить тягостными воспоминаниями душу… Да и не поверю, мол, я, ежели он мне всю голую правду начнёт выдавать, что там у них на работе творилось, обзову его сказочником и трепачом. А ему это и даром не надо - насмешки мои терпеть с недоверием, и всё остальное… Даже добавил в конце, что, дескать, лучше уж пусть я, святая простота, и дальше в счастливом неведении живу - верю, что у нас в стране, в науке в частности, всё гладко и правильно обстоит, что там действительно одни только пламенные гении-самородки и трудятся, и иных там нету. «Преумножая познания, Витёк, - ухмыльнулся он многозначительно, - мы преумножаем скорбь. Запомни эту прописную истину»…

5

Но я был малым упорным, несколько смен к нему приставал: расскажи, упрашивал, да расскажи, сделай милость. Комплементами на него так и сыпал, как Дед Мороз подарками на Новый год; даже профессором его несколько раз как бы в шутку назвал, а себя самого - дубиною стоеросовой. Ну, чтобы, значит, волю его сломить к сопротивлению, сделать как воск податливым.
Однако и Валерка был тот ещё гусь: на мои хитрости и уловки не реагировал, не поддавался; лишь ядовито подхихикивал всю дорогу и понимающе головою тряс, обзывал пескарём премудрым… И только когда мы с ним однажды схабарили: водителя одного на пару пузырей «Смирновской» раскрутили за левый груз, который он на территорию без накладных провести попытался, - вот тут-то я напарника и разговорил, после того как мы с ним в два часа ночи трапезничать в будке засели и до утра пьянствовали, водкой усталость снимали, развязывали языки.
У нас с двух до пяти утра на воротах жизнь полностью замирала. Вечерние рейсы заканчивались, как правило, а утренние ещё не начинались: торгаши, хозяева киосков, только с пяти утра машины с грузами начинали к нам пригонять. Эти-то ночные часы для нас, охранников, самыми что ни наесть райскими и выходили: тишина и покой устанавливались как в лесу, никого вокруг не было, и никто, соответственно, не дёргал, не напрягал. Можно было расслабиться и немного поспать в будке, если кто сильно устал; а можно было и просто по территории торгового центра променад устроить, развеяться, о своём походить-подумать, то да сё. Или же к метро «Багратионовская» смотаться - сигарет там купить, пива с чипсами или воблой. Три часа на отдых - это достаточно, чтобы в порядок себя привести после утомительной беготни вечерней…

Ну вот. Закрылись мы, значит, с Валеркой в будке, с удовольствием откупорили первую бутылочку беленькой, что нам деляга-шофёр презентовал, бутерброды достали из холодильника и начали не спеша пить и закусывать, сигареты дружно смолить, о пустяках трепаться. Короче, почти как в забегаловке какой-нибудь привокзальной культурно так отдыхать-расслабляться, набираться сил. Официантов только нам не хватало и музыки. И мясистых баб…
И выяснилось довольно быстро, что пить-то напарник мой не умеет - совсем, - потому что от природы слабеньким был и тщедушным. После первых же двух стаканов его на сторону повело, и он сделался весёлым и добрым, мягким как пластилин, а главное - словоохотливым, каким по трезвянке не был. Трезвым-то он всё старался фасонить на людях, важным кренделем себя держать, образованным индюком столичным. А тут вдруг размяк и расслабился парень, расслюнявился, “защитную маску” снял - и совершенно другим предстал человеком: начал пошло и плоско шутить, балагурить, смеяться как дурачок по любому поводу, анекдоты один за другим травить, большинство из которых я знал, но ему про то не гу-гу: зачем, думаю, расстраивать юмориста, настроение портить...

6

И вот когда он совсем окосел на середине второй бутылки, я к нему ужом и подлез. «Расскажи, - опять его попросил, - напарник мой дорогой, почему ты из института-то своего сбежал, не пойму? чего тебя там не устраивало-то, не сиделось?»
- Всё! - резко, не думая, ответил пьяный Валерка, злобой перекосившийся, - всё не устраивало! Однозначно! И коллектив наш гнилой и гавённый, и сама работа, где наукою и не пахло, где пошлая клоунада одна процветала, цирк повседневный наподобие шапито.
- Надо же! - опять удивился я, на которого дармовая «Смирновская» не так сильно действовала, который к водке привычный был, ещё с завода владимирского. - Чем же это можно было так достать на работе, что тебя даже и пьяного всего трясёт? Расскажи, Валер, уважь, не вредничай. Мне, провинциалу и неучу, повторюсь, это узнать будет до ужаса интересно. С тех самых пор, как ты сюда к нам устроился, я про тебя и твою судьбу только хожу и, не переставая, думаю…
- Хорошо, расскажу, уважу тебя, Витёк, - наконец согласился напарник, слюни с губ вытирая, что обильно у него изо рта текли как у ребёнка малого. - Только слушай - и не перебивай, и ничему не удивляйся, главное. И смотри ещё, чтобы уши твои не завяли.
- Не завянут, не завянут, не бойся: они у меня ко всяким байкам привычные. Давай, рассказывай, не