Если взглянуть на наш городок с высоты птичьего полета, он напоминает лоскутное одеяло- красные, синие, оранжевые, зеленые, желтые и даже бирюзовые крыши образуют причудливый узор. И можно подумать, что какой-то небесный великан придирчиво оглядывает свою огромную постель, перед тем как улечься спать. И уж конечно, одеяло у него должно быть самое красивое – разноцветное, шелковое. Именно таким, шелковистым блеском отсвечивают в сумерках влажные от весенней мороси крыши.
А если как-то изловчиться и посмотреть на наш город сбоку, то он напоминает праздничный торт с разноцветными коржами с зеленым кремом. И все потому, что стены домов выкрашены разноцветной известкой, а проемы в кладке стен укрыты плющом. Плющ разрастается буйно, его постоянно подрезают, выкорчевывают, но он неистребим и вечен как жизнь.
Красивее всего наш город вечером, когда закат бросает последние багровые лучи на крыши и уступает дорогу звездам. В темно-синем небе их серебряный свет кажется волшебным. Город из карнавально-нарядного сразу становится утонченным, мерцающим и словно парит в воздухе.
Весна у нас в городе начинается по-разному. В этом году запоздала. Холодно. Чувствуешь себя не в весне, а в поздней осени: завывает пещерный ветер, дождь стучит в окна, кричат мокрые вороны. В такие часы хочется завернуться в плед, взять кружку свежезаваренного чая и читать старую книгу. Непременно старую, с пожелтевшими страницами, с неповторимым ароматом времени — оно пахнет увядшими розами, сухим деревом и печалью. Так пахнут руки очень старых, но чистоплотных и опрятных людей — легким древесным ароматом.
И иногда- если очень повезет, если бедный наш мозг не будет окончательно задавлен потоком информации, непрерывно льющейся отовсюду, если усталость и страх за будущее не лишат нас возможности свободно и вдохновенно мыслить, если воображение будет рисовать не тревожные, а радостные картины, то может быть через толщу памяти пробьются милые и дорогие воспоминания. Так сквозь слежавшийся грунт пробивается вьюнок – самый нежный и цепкий цветок на земле.
Тогда та неведомая птица, с высоты полета которой мы обозревали город, замедлит взмахи своих крыльев и плавно опустится на ветку ближайшего дерева. И, чуть отдохнув, заведет свою песню. Она будет очень стараться, извлекая из маленького певучего горла немыслимые рулады. И мелодичные звуки сложатся песней во славу того, что дорого и памятно сердцу…
На улице…, назовем ее скажем, Личковской, жили два товарища-старика. Вернее, товарищами их сделала жизнь: балкон одного был расположен напротив другого, но разделял их огромный платан, такой раскидистый и пышный, что за его кроной невозможно было увидеть друг друга.
Поэтому старики, как только выпадала возможность выходили из своих домов и коротали время на скамейке перед подъездом. Бабки-соседки, ревностно охранявшие этот вечный атрибут «бабуляшистого» статуса, вначале пытались отвоевать его, но затем плюнули и смирились. Они облюбовали себе скамейку перед подъездом соседнего дома и лишь зыркали глазами на нахальных захватчиков.
Старикам до этого было мало дела. Чужие бабки их не интересовали. Оба вдовели уже давно и переносили свое вдовство не только с мужеством, но и с некоторой тайной отрадой. Со временем заглушилась боль потери, и они с удивлением обнаружили, что за постоянным пилёжем супруг не была заметна радость самых простых вещей: прозрачная тишина утра, ни с чем не сравнимый вкус свежего чая и даже стук переставляемых шахматных фигур, особенно гулкий в вечереющем воздухе. Долгая супружеская жизнь была наполнена бесконечной беготней и суетой, вечным соревнованием жизни. Вдовство наполнило их душу печалью, сузило пространство собственной жизни, но научило дорожить тем, что еще оставалось в ней.
Внешне они были очень разными. Один – крупный и худощавый с пронзительными черными глазами и таким крючковатым носом, что казалось – еще немного и им можно будет ловить рыбу в запавшем рту. Великан с черными глазами…
Другой – неприметный, щуплый, бледный с маленькими руками и ногами – ни дать ни взять постаревший эльф из мультфильма о Дюймовочке.
Похожи старики были только кепками – одинаковыми, темно-коричневыми с пуговицей посередине и куртками – тоже темно-коричневыми. Издалека их можно было принять за двух нахохлившихся птиц на темно-коричневой скамейке. Да и сидели большей частью молча, сосредоточенно думая о чем-то своем и лишь изредка нарушали молчание:
- Сосед, - обычно обращался первым Великан. – Дети-то навещают?
- Да, - бесцветным голосом отвечал Эльф.
- Это хорошо, - одобрительно сипел Великан.
- А ваши? – примерно через минуту так же ровно вопрошал Эльф.
- Да.
И так примерно строился их разговор. Они словно выплывали из зыбкой полуяви-полусна и снова уходили в свои думы.
Соседняя «бабуляшистая» скамейка кипела бурей и гневом, наблюдая этот почти беззвучный диалог. Но яростное кипение бабулек долетало до стариков в форме сдержанного шипения.
- Не ты посмотри на этих чудиков! Скамейку у нас отобрали и сидя-ят как …бабки! Молчат!
Товарищи реагировали на это с высоты царского величия – не замечая…
Только один раз, когда градус шипения достиг немыслимого накала, Эльф первым нарушил молчание:
- Сосед, я все спросить хочу: у вас ссоры с женой были?
- Всякое бывало – горделиво и как-то даже радостно воскликнул Великан. – И ссоры, и все! Бывало так, что в пух и прах раздирались!
- А как мирились? - безэмоционально продолжал Эльф. Вообще, он был бы идеальной иллюстрацией к пособию «Как стать разведчиком?», если бы подобное существовало. Что бы не случилось, Эльф не терял самообладания и флегматичности.
- По молодости понятно, как, - дребезжал коротким хохотком Великан. – А потом уже и не помню. Да и не ссорились особо уже. А, что?
- Так, ничего, - едва поводил плечами Эльф и опять умолкал.
- А вы? У вас как? – Великан просительно взглядывал в непроницаемое лицо.
- Был один случай, - неторопливо, но видно, ожидая этого вопроса и приготовившись к нему, начинал Эльф. И вид у него при этом был как у былинного гусляра, заводившего свой сказ. Былинность позы была явно для бабок на соседней скамейке, мол, что нам, мудрецам, на каких-то пигмеев взирать?!
- Жили мы тогда с женой и детьми не здесь, а на другом конце города. И был у нас перед домом крохотный огород, так, одно название, но зелень для стола, черную смородину и морковь мы в нем растили. А смородина вдоль забора кустилась, там было больше света и влаги. Черная вообще неприхотливая, и в сезон ягоды на ней как игрушки елочные висели – глянцевые, крупные, тугие. И на варенье, и на соки, и на джем хватало. А зимой пирог с черной смородиной… ах!
Эльф потянулся и причмокнул. В его голосе появились теплые нотки. Через секунду он так же ровно продолжал:
- И вот заметила как-то жена, что смородины все меньше и меньше становится.
- Может, птицы объедали? - неуверенно предположил Великан.
- В том-то и дело, что нет. Когда птицы – это мы знали: они понадкусывают, сок вытянут, а ягода так и продолжает висеть, только сморщенная, пожухлая вся. Да и против птиц я пугало смастерил.
- Да, ну?! – Видно было, что Великана все это забавляло: в черных глазах его искрилась детская радость.
- Да. С детьми наряжали пугалку. Ну, пугало… На палку нацепили старую женину кофту, ведро вместо головы, а на ведро мою старую фетровую шляпу. Фиолетовую, - добавил Эльф, вспомнив цвет шляпы. И кофта была фиолетовая. Воробьи боялись.
С минуту оба молчали, видимо представив пугало в элегантном фиолетовом ансамбле и нервных воробьев около него.
- Так, нет, не птицах было дело. Как не выйдет жена утром собрать ягоды – так только на дне тазика штук сорок принесет. Не больше. И это при четырех кустах. А раньше по два-три килограмма собирала.
Не поймем в чем дело. И вот, как-то встали мы часов в пять утра, но из дома не вышли, спрятались за кухонной занавеской и наблюдательный пункт себе там организовали.
И, что вы думаете? Смотрит – вылезает из прорехи в заборе наша соседка-разведенка. Крупная такая женщина была и как только умудрилась протиснуться?.. Это потом я понял – раскачала две палки в заборе, но для виду их укрепила, чтобы мы ничего не заметили, и повадилась так смородину таскать.
Жена смотрит и кровью наливается. Вы видели, чтобы человек — вот так на глазах у вас кровью наливался? И я до этого не видел. А тут – вначале шея багровой стала, потом лицо, а потом даже лоб побагровел. У корней волос кожа и то красная стала. А соседка так деловито знай себе нашу смородину собирает и в ведерко ссыпает.
Что потом было, я вам и передать не могу! Не успел я моргнуть, как жена выскочила, как дракон, налетела на соседку, та от перепугу ведро уронила, смородина во все стороны! Жена тоже не мелкая была, повалила соседку на землю и в волосы ей вцепилась: «Ах, ты, воровка,- кричит, - я-то думаю, кто наше смородину таскает, а это ты, оказывается! И еще совести у тебя хватает, потом со мной мило здороваться, как ни в чем не бывало».
Соседка ей тоже в ответ что-то кричит, по земле обе катаются, все в смородиновом соке, в грязи, песке. Насилу их разнял, все перецарапанные, красные, зареванные. Пока жену в дом увел, вернулся, а соседки уже и след простыл. Видно, через прореху к себе переползла и ведро свое оставила у нас.
- И что потом? – Великан даже подался вперед, так ему не терпелось дослушать. На соседней скамейке тоже приутихли, видно бабкам было до смерти интересно, о чем это так разговорились молчуны, но слова до них не долетали.
А что потом? Началась у них тихая война. То соседка как будто бы «случайно» перед нашей дверью помои выльет, то жена ее кошку через забор выкидывает, да так, что та, бедная, летит пулей, и визжит от ужаса.
В ответ соседка наших кур, что нечаянно на ее дерево вспорхнут, шугает так, их потом отпаивать приходится. А жена специально ветра дождется и сядет около забора семечки грызть, так, чтобы лузга отлетала прямиком на вывешенное соседкино белье. Какие только каверзы друг другу не чинили. На мелкие пакости женщины горазды.
Великан кивнул понимающе и бросил победный взгляд на соседнюю скамейку. Бабки изо всех сил делали вид, что заняты внуками, но по напряженной тишине можно было понять, что все их внимание сейчас приковано к «мужской скамейке».
- А уж ругани, проклятий, визга сколько было, - невозмутимо продолжал Эльф. То жена от души желала, чтобы соседкины глаза выпали на тарелку, из которой та ест, то соседка вопила через забор, чтобы жена не могла разогнуться на своем проклятом огороде и так бы доживала свой век раскорякой. А иногда совсем уж неприличные проклятия слали друг другу. Ну, вы понимаете, о чем я…
Великан хохотнул и кивнул понимающе. Бабки на соседней скамейке вытянули шеи
