клиники Виктор Казанцев – Твой муж Владимир уже несколько лет в состоянии между жизнью и смертью. В медицинской практике это не единичный такой случай. Сердце еще бьется, но мозг уже не реагирует на внешние медикаментозные и прочие способы воздействия. Он постепенно разрушается. Мы лишь можем поддерживать какое-то время состояние самого живого организма больного, но он обречен. Его не вытащить уже никак оттуда, куда его душа стремиться. Ему осталось совсем немного.
Он подошел к залитому потоками дождевой воды большому застеленному окну на втором этаже реанимации клиники и посмотрел на бурный в штормовую погоду океан. Там за этим окном его больницы в черном небе сверкали яркие длинными зигзагами молнии, и громыхал раскатами, оглушая все вокруг гром. Там над Охотским морем и самим Тихим океаном, творилось настоящее ужасающее штормовое светопреставление. Сильный ветер гнал штормовые черные холодные волны прямо на сам каменистый Дальневосточный берег, разбивая их о крутые торчащие черные каменные прибрежные утесы и торчащие из воды отдельные скалы. О бетонные прибрежные пустые без судов пирсы. Все стоящие у пристани корабли на случай урагана и шторма были переведены внутрь самой глубокой защищенной от бурь и ветров высокими сопками и горами бухты Золотой Рог.
Был час ночи. Уже кончалась его дежурная очередная врача реаниматолога смена. Пора было домой. Он и так порядком здесь задержался сегодня сверх положенного. Дома жена и двое детей.
- Да, в такую погоду в Тихий океан ни кому не выйти - произнес он негромко, будто сам себе под нос. Вспоминая, как спасал двоих моряков рыбаков с рыбацкого разбившегося вот в такой же шторм о скалы рыболовного сейнера.
Он обернулся к стоящей за его спиной заплаканной Татьяне Звягинцевой. Подойдя, взял обеими руками за женские молодые тридцатилетней женщины плечи, произнес ей – Иди домой Таня. Не мучай себя. Ты устала тут возле него безвылазно находиться.
- Неужели нельзя ничего сделать, Виктор? - произнесла опять Татьяна.
- Если будут, хоть какие-то положительные изменения – произнес он ей – Это будет просто чудо. Но, пока все безрезультатно. Он умирает. И нам его оттуда не вытащить.
Он, обняв за плечи Татьяну Звягинцеву, повел по длинному больничному этажу своей приморской стоящей недалеко в одном городском квартале от берега больницы. Помог той одеться. Ведь на улице шел сильный дождь и предложил свою машину, чтобы довезти, убитую болью и страданиями молодую женщину до ее дома. Чисто как знакомый и друг семьи. Там женщину тоже ожидали ее двое детей. Мальчик и девочка. Так сильно похожие, на ее любимого мужа Ивашова Владимира.
Татьяна Звягинцева и Виктор Казанцев вышли из больницы и под зонтиками сели в легковой автомобиль, выехав за решетчатую высокую ограду самой больницы. Они направились под проливным дождем через половину города к дому Татьяны.
Вскоре последовав их личному примеру, из больницы ушли почти все. Весь медперсонал, оставив больных на попечение дежуривших здесь до самого утра медсестер и санитарок.
В клинике наступила ночная тишина. Большая часть больницы была отключена от света. Был лишь оставлен горящим только дежурный не яркий свет по ее четырем этажам.
В реанимационной больничной полузатемненной палате работала машина ИВЛ и прочие реанимационные подключенные к умирающему пациенту и больному обреченного смертника приборы. В обоих его руках торчали иглы и трубки капельниц. На худом побелевшем лице была прозрачная маска с дыхательной трубкой, по которой из стоящих здесь же баллонов закачивался компрессором в его легкие воздух, снабжая весь организм кислородом.
Все это напоминало выход с бездонной черной глубины к свету. Яркому свету. Возможно, так все и происходило сейчас, когда сильный ветер, ударившись всей своей силой сорвав замки, запоры со всех окон и выбив стекла в оконных рамах ворвался внутрь больничной палаты. Продувая все свежим холодным ураганным ветром все это полутемное помещение. Сдувая со стоящего здесь же небольшого стола все журналы и записи врачей на пол больничной палаты, разбрасывая врачебные рукописные медицинские заключения по полу и, подымая листки бумаги в воздух. Вихрем, закручивая их посреди самой этой комнаты лежащего на постели обреченного больного смертника.
В воздухе над постелью больного из самого воздуха обрисовалось живое, похожее на человеческое лицо женщины. Красивое лицо с прямым носом и полненькими чувственными губами. С потрясающей красоты широко открытыми и практически не моргающими под изогнутыми черными тонкими бровями с черными зрачками глазами. Сверкая золотой венценосной короной и развивая зеленые длинные вьющиеся в вихре воздуха волосы, оно, не отрываясь пристально смотрело на лежащее молумертвое мужское под белой простынью больничной постели худое, измученное долгой болезнью тело.
- Володенька – прозвучал в воздухе негромкий женский мелодичный, словно песня голос - Любимый.
Он, вдруг пришел в себя, дернувшись, услышав ее, открыл свои полуживые синие глаза.
- Нагиса – произнес умирающий Владимир Ивашов –Это ты.
- Я, любимый мой - произнесла морская нимфа, дриада и Богиня океана Нагиса - Я пришла за тобой. Я, дочь Посейдона Нагиса, твоя любимая Джейн.
Лицо в воздухе и в вихре приобрело иные очертания. И вот уже на больного смотрела реальная земная женщина. Латиноамериканка красавица брюнетка смуглянка с загорелым миловидным лицом и развивающимися по воздуху черными вьющимися длинными волосами.
- Джейн - произнес, еле выговаривая парализованным полуонемевшим больным ртом Ивашов Владимир – Джейн. Я рад тебе. Я хотел тебя увидеть. Только одну тебя.
Он дернулся на постели и попытался привстать, чтобы дотянуться до лица любимой. Он хотел поцеловать ее, но обессиленный снова упал головой на подушки. И тяжело прерывисто задышал, ощущая приближение своей смерти.
- Ты умираешь, любовь моя. Эта человеческая оболочка и больное раком тело убивает тебя - произнесла дочь Посейдона Нагиса - Но со мной ты будешь бессмертен, как и я. Мы будем жить вечно в мире моего отца Посейдона. Среди моих братьев и сестер.
– Я видел Дэниела - произнес Владимир и ухмыльнулся – Он обзавелся подружкой. Я повинился перед ним и Дэни простил меня. Я был снова на нашем том острове и в той нашей пальмовой хижине рыбаков – произнес ей Владимир - Я вспомнил, как мы любили друг друга и занимались любовью там, любимая моя. Моя Джейн. Кто ты, Джейн, кто? Кто ты, что берегла меня для самой себя столько долгих лет? Я не буду сопротивляться раз, ты пришла сама за мной. Ты так долго ждала этого. И вот, я твой весь и без остатка. Я готов ко всему, что меня ждет в твоем подводном мире, моя царица морей и океанов Нагиса.
Женщина в вихре ветра и воздуха приблизилась к постели больного и зависла над ним, раскачивая стоящие с бутылями лекарств и трубками на высоких металлических стойках капельницы. Подымая вверх белые постельные сверху лежащие на теле Ивашова Владимира покрывала.
- Любимый - произнесла русалка, морская нимфа и дриада ему и наклонилась ниже к его мужскому увядающему побелевшему лицу больного.
Лицо приняло прежнюю истинную форму и внешность морской русалки и диковинной призрачной в этом живом людском мире инфернальной сущности.
Дриада и Богиня океана Нагиса, любовница Джейн Морган смотрела ему прямо своими черными, как сами глубины океана женскими не моргающими глазами в его помутненные уже смертью синие еле шевелящиеся человеческие глаза. Ее женская в золотом венце и сверкающей короне с развевающимися по ветру зелеными, опять переплетенными морской тиной и водорослями волосами голова склонилась к его болезненному лицу.
- Твои глаза. Как я всегда любила их - произнесла она ему - Они очаровали меня. Я не могла жить без этих красивых синих как океан глаз. Я полюбила их. И полюбила тебя из-за этих синих глаз. Ты мой океан. Ты мой теперь Царь и Бог. А я, твоя Царица и Богиня.
- Джейн. Нагиса – произнес ей, еле выговаривая слабыми шевелящимися губами Владимир - Забери меня с собой.
Он выплюнул изо рта дыхательную трубку ИВЛ и стал как аквалангист точно под водой, задыхаться от недостатка кислорода в почти не работающих слабых легких. Но в тот же момент и миг, их губы соединились в горячем едином крепком поцелуе. И он задышал уже другим воздухом и другой возрождающейся в его теле жизнью, без которой, он уже не смог бы жить, да и не мыслил уже иной жизни.
Внезапно из открытых настежь всех больничных в его ночной палате разбитых окон, налетевший с океана мощный штормовой ветер, подхватил его легкое мужское тело, высохшее до одних костей высосанное неизлечимой смертоносной болезнью. Подняв в воздух с самой постели. В тот же момент и миг, поглотив и растворив его в себе всего. И кружа, понес из больничной палаты наружу к Тихому океану. Оставляя пустой больничную постель. И разметав по сторонам сами вверх взметнувшиеся белые простыни. Роняя стоящие у постели с длинными трубками иглами капельницы, опрокидывая их и разбивая их большие бутыли с лекарствами о кафельный пол самой реанимационной выстуженной ледяным штормовым сырым ветром палаты.
А там за окном бушевала гроза, сверкали молнии, и гремел гром. Штормило в бешеных порывах дикого ветра Охотское море и сам Тихий океан.
Огромные черные валы волн перекатывались одна через другую, разбиваясь о скалистые береговые каменные черные утесы. Омывая каменистый берег и пустые корабельные пристани.
Там, где-то за линией самого просыпающегося от темной штормовой ночи горизонта уже подымалось утреннее солнце. И в этом ярком горящем огнем утреннем зареве, где-то над самими еще бурными штормовыми волнами, прозвучало громко и звучно - Нагиса! - и потом еще - Любимая, моя!
Словно играя самими порывами
