из пятерых телохранителей.
- Тит Валерий Диокл, - мрачно ответил тот.
- Откуда родом?
Легионер замялся.
- Император, говори по-гречески, мои иллирийцы понимают пока на латинском одни команды, -пришел на помощь Вер.
Выяснилось, что все пятеро при наборе в легион получили одинаковые имена «Тит Валерий». Родные же имена у них были греческие: Диокл, Александр, Никий, Стратилакт и Пармений. Все они были пастухами и до службы жили в горной деревушке, далеко на север от Диррахия.
- Да, - удовлетворенно произнес Старший Цезарь, - завидую тебе, Вер: могучие ребята! Смотри, Помпейан, какие у них ручищи… а грудь…Титаны!
Марк пристально посмотрел на пятерых иллирийцев.
- А что, ребята, я вижу вы парни стОящие…Пойдёте ко мне, в преторианскую когорту? У меня как раз недобор, а такие здоровяки мне бы пригодились в походе.
Иллирийцы замялись, было видно, что они растеряны.
- Да вы не беспокойтесь, - с напором продолжал император. – Будете получать по ауреусу в неделю, да и служба не такая тяжелая, как в легионе вашего начальника. А…что вы говорите?
Помпейан кашлянул, сморщил по привычке свой крючковатый нос и уставился на Вера. Тот, побледнев, хотел что-то сказать, но в конце концов промолчал. Иллирийцы тоже молчали, переминаясь с ноги на ногу.
- Мне как раз нужны такие молчаливые, - не унимался Марк, сохраняя при этом полную невозмутивость. – А то даже мои германцы распустились. Треплют языками и уже не только по-своему, но и на нашей родной латыни.
- Цезарь, - выпучив глаза, вдруг хрипло сказал Диокл, - мы преданы нашему господину Веру и связаны с ним клятвой верности. Мы служим ему.
- А он служит мне и римскому народу, - мгновенно отозвался Старший Цезарь и повернулся к Веру. - Правда, Вер? Ты, ведь клялся на верность мне? Ты же мне верен, да?
- Да, - односложно пробормотал бледный Вер, чувствуя на себе пристальные взгляды большинства присутствующих.
Помпейан нахмурился и покосился на дежурного трибуна и командира турмы, застывшей в полусотне локтей от шатра.
- Подожди, Помпейан, все в порядке, - бросил Марк. Он впился глазами в Вера.
- Благодарю, друг. Я и не сомневался в твоей верности.
Вер потупил взор и сжал губы.
Император обернулся к иллирийцам.
- Вот видите, ребята, он мне верен, он клялся мне в верности. Разве он способен преступить клятву? Вы поклялись ему, а он – мне. Значит, и вы связаны со мной клятвой. Так или нет?
Иллирийцы молчали, исподлобья поглядывая на Вера. Тот, наконец, кивнул им.
- Так, Цезарь, - пробормотал Диокл.
- А вы, Александр, Никий, Стратилакт, Пармений? – обратился Марк к остальным. – Так или нет?
- Так, - глухо и неохотно отозвался каждый из четверых.
- Ну, вот и хорошо, - довольно заключил Марк. – Я вижу вы очень любите своего начальника. Что ж, неволить не буду. Служите у него. Но по ареусу вы сегодня заслужили у меня…Флавий! – обратился он к дежурному трибуну. – Выдай этим молодцам по одному золотому.
Старший Цезарь заложил руки за спину и принялся расхаживать перед шатром.
- Благодарю тебя, Вер, - сказал он, не глядя на легата, - я лишний раз убедился в твоей преданности. Это очень важно перед походом. Прощай, ты можешь идти.
Командир Сдвоенного легиона растерянно молчал.
- Иди же, Вер, к своим товарищам, - по-прежнему не глядя на Вера, сказал император. - Я же сказал: "Всё в порядке".
Вер, наконец, сбросил оцепенение, в котором пребывал, и, кивнув своим иллирийцам, зашагал прочь.
- Помпейан, - обратился Марк к тестю, - прошу тебя, позови сюда Младшего Цезаря.
Помпейан безмолвно направился в шатер. Песни там уже не пели, слышались лишь гул нетрезвых голосов и смех.
Вскоре из шатра, чуть пошатываясь, вышел недовольный Коммод.
- Что случилось, отец? - развязно спросил он, подходя к Старшему Цезарю. – Напали квады?
- К счастью нет, - серьезно ответил Марк и поморщился – от сына сильно пахло вином. – Пойдем ко мне, потолкуем.
Коммод скорчил недовольную гримасу, но возражать не стал.
- Оставьте нас, - бросил Старший Цезарь свите и, взяв сына за руку, направился в сопровождении пяти германцев в свою палатку.
Стало смеркаться. Вновь задул ветер и повалил сухой крупчатый снег.
- Нехорошо, - поморщился Марк, - занесет дороги.
- Тогда, может быть, отменим поход? – пробурчал Коммод, ловя ртом и свободной рукой снежинки.
Спутники вошли в жарко натопленную палатку, освещенную парой бронзовых светильников, и Старший Цезарь знаком повелел находившимся в ней рабам удалиться.
Сбросив плащ, он осторожно лег на покрытое медвежьей шкурой ложе, жестом показал сыну на одно из раскладных сидений. Марк, прищурившись, посмотрел на колеблющееся пламя ближнего светильника, затем устало произнес:
- Я, кажется, заболел, Луций. Мне стало не по себе сегодня утром, но я крепился и не подавал виду. А сейчас чувствую - мне не подняться. Уже и фериак не помогает. Это похоже на чуму. Вчера я близко подъезжал к чумным баракам, у протоки против острова Асклепия.
Коммод, вздрогнув, невольно отшатнулся. Он скинул свою красивую медвежью накидку и сел поодаль.
- Да, да, - отсядь подальше, милый Луций, - пробормотал, улыбаясь, Марк. – Вот видишь, и не надо будет меня убивать… Кстати, травить меня было бесполезно, сынок: фериак – прекрасное противоядие, если правильно добавлять в него маковый сок…
Коммод покраснел и замотал головой.
- Отец, я не понимаю, о чем ты говоришь? Я люблю тебя!.. Правда!
Младший Цезарь отвернулся и, прислонившись к одному из дубовых шестов, залился пьяными слезами.
- Вот и хорошо, если так, - с трудом пробормотал Марк. – Об одном тебя прошу: не делай зла, сын мой. Мы рождены не для этого.
Старший Цезарь неопределенно махнул рукой. Сын вытер лицо ладонью, повернулся к отцу и всхлипнул. Глаза Коммода слезились, его мокрое мальчишеское лицо с густыми, непокорными вихрами страдальчески сморщилось.
- Отец, заклинаю тебя, не умирай, живи ради нас! – и Младший Цезарь вновь разрыдался.
Марк с обычной своей благожелательностью посмотрел на сына и покачал головой.
- И всё-таки, не замышляй зла, Луций… Я-то потерплю, но ты… не потерпишь… Я знаю, ты не хочешь войны.
- Еще как не хочу, отец! - горячо зашептал Коммод, его слезы моментально высохли. – Чтобы победить, надо иметь силы. А здесь - чума, она косит и нас, и варваров, но варвары так многочисленны.
- Узнаю слова Клеандра, - усмехнулся Старший Цезарь. – На самом деле вам хочется вернуться за Альпы, погреться под италийским солнцем, потискать мальчиков, полюбоваться гладиаторской бойней… вам хочется терпкого галльского вина, песен, плясок…
Император внимательно и с сожалением посмотрел на сына.
- Ты еще слишком молод, Луций. Пойми, надо усмирить квадов, как мы усмирили маркоманнов. Сделав это, мы, наконец, устроим две новые провинции: Маркоманию и Сарматию, чтобы, вместе с Дакией, они стали надежном щитом от северных врагов. Мы расселим там безземельных граждан из Цизальпинской Галлии, Лигурии и Пицена…
Коммод упрямо замотал головой.
- Аллект, Клеандр и Саотер говорят: мы уже дважды устраивали провинцию Месопотамия. И что? Население бунтовало, свирепствовала чума, и оба раза мы с трудом и позором уносили ноги…
- Так говорят только они? – спросил Марк.
- Не только, - с жаром ответил Младший Цезарь. – Вер и Патерн держатся того же мнения.
- Печально, - с горечью пробормотал Старший. – Мои же сотоварищи, ради которых я столько боролся, молился, мучился - и те хотят, чтобы я ушел, надеясь, верно, и в этом найти себе какое-нибудь удобство…
- Император, - закричал кто-то снаружи, - пришли дежурные трибуны спросить пароль.
- Пусть войдут, – глухо отозвался Марк.
Рабы приподняли полог, заколебалось пламя в светильниках, дохнуло холодом. Вместе с дюжиной закутанных в плащи трибунов в палатку залетел хоровод колких снежинок.
- Сын, - всё также глухо произнес Старший Цезарь. – Возьми табличку, стиль…вон там, у изголовья…и напиши: «Ровность духа».
VII
Когда трибуны вышли из палатки, Марк приподнялся на ложе и строгим глухим голосом произнес:
- Завтра утром Помпейан возвестит легионам о начале похода, а я попрошу, чтобы войска почитали тебя. Только обещай мне, Луций, довести войну до конца. Это наш долг. Обещаешь?
Коммод поспешно кивнул, смахнул слезу и с трудом вымолвил:
- Обещаю, отец.
- Ну, так-то лучше, - с удовлетворением сказал Старший Цезарь и откинулся, обессилев, на ложе. – А теперь уходи и завтра с рассветом вызови ко мне всех командующих, членов консистория и вольноотпущенников. Только Клеандра с Саотером не зови да и сам не появляйся в обществе Наркисса...то есть, я хотел сказать, приходи без него...
Старший Цезарь смущенно улыбнулся.
- Вот видишь, я уже заговариваюсь... - пробормотал он и после паузы сухо добавил, - И постарайся, чтобы Аллект не мозолил мне глаза.
- Хорошо, отец, - виновато и послушно отозвался Коммод и потянулся за своей медвежьей накидкой.
- Да, совсем забыл, - озабоченно произнес Старший Цезарь, - поговори завтра с Помпейаном насчет подарков войскам по случаю провозглашения тебя императором… И с Пиктором - насчет передачи известий в Рим…Ты знаешь, наш Помпейан прижимист, но это тот случай, когда экономить нельзя…Деньги есть... как раз для такого ... случая.
Коммод покорно кивнул.
- Совсем мальчишка... Черствый, робкий, глупый, испорченный мальчишка... успевший побывать консулом, провозглашенный в семнадцать лет Цезарем... получивший триумф и две салютации, - прошептал Марк после того, как сын оставил его, - обожает гладиаторские игры и шумное веселье… что-то с ним станется?
Он повернулся к горе пергаментных свитков, валявшихся в беспорядке у изголовья. Захотел встать и не смог.
- Э, брось, не дергайся, - сказал он самому себе, - довольно ты блуждал на свете, довольно тебе царапать свои темные записки… Что толку в твоих заклинаниях, если повсюду неверие, грязь, кости, кровь…Ты уже стар…Брось книги…
С этими словами он схватил свитки Платонова «Государства» и отбросил их в угол палатки. Ему вспомнился пожилой бритый человек в желтой тоге, взятый в плен в числе знатных парфян Авидием после штурма Ктесифона. Человек этот оказался послом какого-то индийского царства. Перед тем, как отпустить его на родину, Марк беседовал с ним. Помнится, они долго смеялись, когда бритоголовый поведал, что есть на востоке срединное государство. Смеялись потому, что единственным гражданином его считается император, эго которого видит себя в центре всего мира - оттого и империя эта зовется срединной... Запомнились мудрые слова посла, сказанные им при расставании: "Победа порождает ненависть, побежденный живет в печали и унижении. В счастье живет спокойный, отказавшийся от победы и поражения."
Старший Цезарь невесело усмехнулся.
- Я бы рад отказаться, но победы и поражения преследуют меня...Не дано, - прошептал он и забылся тяжелым мучительным сном.
Ночью, когда затянули свою заунывную песню волчьи стаи, привлеченные запахами человеческого жилья, у Старшего Цезаря усилился жар, и время от времени он просил пить. Ему пригрезился умолявший о прощении Авидий Кассий, победитель парфян, который размахивал перед его, Марка, носом письмом Фаустины. В этом письме жена, ссылаясь на смертельную болезнь Марка, предлагала Кассию свою руку... Затем явился его учитель, Фронтон, и они горячо заспорили о чем-то очень важном, но о чем,
