плана урока по дорогой ее сердцу пушкинской теме свободы.
У входа в класс, загораживая дверь ногой, сидел Михаил, замаскировавшийся челкой. Как обычно.
Марина Васильевна, подойдя, поинтересовалась, что это он делает у дверей чужого класса.
- Сторожу вход, - прохрипело из-под челки.
Костлявые ноги в грязных башмаках опирались о косяк, имитируя шлагбаум, о чем свидетельствовали белые поперечные полосы, нарисованные мелом по внешней стороне брючины. Для своих экспромтов лицеисты мгновенно создавали временные декорации - Марина Васильевна, как постановщик литературных инсценировок, оценила и про себя одобрила находчивость и выдумку. Толпа девятиклассников с радостным изумлением ждала развития событий.
- С вас 10 баксов, - бубнил хриплый голос. Марина Васильевна растерялась. Жоры рядом не было – он на химии, наверное, сражался за следующую пятерку. Её симпатия, жизнелюб Тенгиз, не признанный ею какой-нибудь час назад художник, не спешил к ней на выручку, как бывало раньше. Напротив, он даже отступил на шаг, сливаясь с остальными. По его замыслу, надо было дать понять, наконец, этой литературной мечтательнице, на каких трех китах держится мир. Первое – незыблемый авторитет денег – она уже должна была прочувствовать. Второе – ответственность за каждый собственный шаг – она поняла еще не до конца. Но главное - взаимовыручка и взаимоподдержка – эти понятия были ей абсолютно чужды. Эта последовательница совка умела только ходить на амбразуру и отчаиваться, когда ей это не удавалось… Из одного только чувства гуманности следовало ей открыть глаза.
Тенгиз вслух задал тот вопрос, который интересовал всех:
- Что вы сделаете?
- Пойду …
- К классному? Ха-ха-ха! Степан Ерофеич уехал!!
- Значит, к завучу, - попалась в сети Марина Васильевна.
- Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!! Уехала Елена Ивановна!!!
- Значит, поставлю двойку за неусвоение материала урока без уважительной причины, - Марина Васильевна, поняв, наконец, что опереться не на кого, решилась действовать самочинно и шагнула было в сторону помещения, размерами чуть больше шкафа. Там обычно хранятся журналы и коротает время завуч, обложившись кроссвордами и сканвордами. Эта каморка, похоже, в предшествующую эпоху предназначенная для технички с ее ведрами и швабрами, ныне числилась учительской, что было, как и многое в лицее «Классический», уловкой красноречия, имевшегося с избытком у представителей администрации лицея.
- Кому? – искренне удивились в толпе.
- Всем, - решительно бросила на ходу Марина Васильевна.
Такого за ней прежде не замечалось. Толпа заволновалась.
- Ну ладно, идите, - убрало шлагбаум, то есть опустило ногу психически неуравновешенное дитя, склонное к девиальному поведению. Угроза, как одна из форм насилия, хотя и свидетельствовала о педагогическом поражении, но позволила Марине Васильевне добиться цели и войти в класс. Однако до победы еще было далеко: едва учительница пересекла порог класса, как Михаил установил свой шлагбаум заново. Потасовка за спиной Марины Васильевны закончилась стуком закрывшейся двери.
Несколько минут тихой возни за дверью Марина Васильевна использовала для подготовки доски к уроку: написала тему, цель, вопросы для рассмотрения, а в правом углу – домашнее задание.
Как поступать дальше, чтоб этот урок реализовать? Что она вообще может сделать в этой исключительной школе для особо одаренных материально и так чуждых ей в интересах и привязанностях детей? Из зеркала в полстены, повешенного классным из соображений эстетики (директор указал на особую роль эстетического воспитания во внеурочной работе), на Марину Васильевну смотрел кто-то несчастный, растрепанный и незнакомый. Только подойдя вплотную, Марина Васильевна увидела наклеенный прямо по середине зеркальной поверхности портрет рокера, вырезанный из журнала «COOL», а затем – свое оторопевшее отражение.
«Хороша!» - не успела полюбоваться она, как из-за двери воззвали:
- Марина Васильевна! Откройте!
Дверь не поддавалась. В образовавшуюся щель Марина Васильевна напомнила о дисциплине и подобных неуместных понятиях. Когда за дверью отсмеялись, Тенгиз, насладившийся зрелищем компенсации за нанесенную ему неумышленную обиду, оттер плечом Михаила – в класс потекли ученики.
Отличницы, опустив глаза, сидели над тетрадями. Тенгиз тянул руку и четко отвечал на вопросы. Если не считать плейера, воспроизводившего запись «Скуттора» в неизвестном кармане, (Марина Васильевна все не могла понять, соответствует ли этот ритмичный вопль духу пушкинских «Цыган»), урок был похож на настоящий. Особенно отличницы, бесцветными голосами читавшие текст и старательно пересказывавшие учебник. Марине Васильевне стало скучно. Видно, дрессировка давала свои плоды.
На счастье, стало скучно и Тенгизу. Он выхватил текст из рук опешившей Анечки – Пушкин зазвучал с кавказскими интонациями. Класс оживился. Все захотели читать по ролям. Ничего, что некоторым следовало бы все же выучиться складывать слоги в слова и слова во фразы. Тенгиз продирижировал чтением так, что по ролям читали те, кто умеет, а неумеющие перевертывали страницы. Теперь стало похоже на рабфак периода становления нового общества. Повеяло духом революции.
- Ну, что теперь скажете? – Тенгиз горделиво посматривал на одноклассников и ждал ответа учительницы.
- Очень хорошо. Если бы мы не потеряли время в начале урока, было бы еще лучше, - затянула назидательную волынку учительница.
- Опять вы за свое! Ну будьте же человеком! – то ли взмолился, то ли возмутился богатый на оттенки голос Тенгиза. – Очень хорошо – это пять? Или опять…
- Разумеется, пять. Но на следующем уроке. Когда завершим то, что не успели сегодня.
Отличницы аккуратно записывали домашнее задание. Тенгиз захлопнул дневник, протянул через парту руку, неведомо откуда извлек плейер, усилил звук - Бакстер рявкнул на весь лицей. Тенгиз улыбался, указывая на часы.
Рабочий день подходил к концу. После полдника, во время которого директор мог воочию убедиться, что весь педсостав при исполнении, Марина Васильевна отправилась к десятиклассникам, в их обширные апартаменты – бывший танцевальный зал – с пианино, на черной поверхности которого было процарапано: «Соломон – муд… Подумайте хорошенько!» Соломон имел возможность становиться все мудрее: его подопечные каждый день преподносили сюрпризы. Впрочем, его удивить, как казалось Марине Васильевне, было нельзя. Разве только тем, что на полдник подавали недостаточные порции. Тогда он прямиком шел на кухню – его недоумение быстро находило свое разрешение. Он любил поесть в любое время суток. Каждый, кто приходил к нему, в лаборантскую, размерами превосходившую учительскую комнату раза в три, приносил с собой что-либо питательное. Не совсем правильно тут употребление слова «каждый», ибо к Соломону Захаровичу приглашались избранные. Марина Васильевна до сих пор не входила в их число. Она не имела ни чувства юмора, ни навыка подчинения авторитету, ни нормальных женских форм, наконец! Один пафос воспитания гармонической личности! И смех и слезы! Картинками, вырезанными из «Огонька», хотела разбудить интерес к искусству у его учащихся, которые с детства настоящий Дрезден и Париж знают. Посещали ли галерею? Какую еще галерею! Они, что, бездельники какие-нибудь? Они родителям в работе помогают. Для них весь мир тесен, а она тут о какой-то галерее. Времена меняются, надо быть гибкой, а не просто худышкой.
У десятиклассников звенела гитара: ребята создали рок-группу «Марихуана», которую неофициально называли «Мариша» (любили, что при упоминании их рок-группы вздрагивала и оглядывалась Марина Васильевна, привыкшая к этому имени в своем баснословно далеком детстве, а теперь с трепетом ждавшая, когда же её самое окрестят «Марихуаной» - но пора, видно, еще не настала). Теперь талантливые детишки, оберегаемые Богом и Соломоном, регулярно репетировали, особенно активно, когда на повестку встал вопрос о чтении бессмертного романа Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание». Но Марина Васильевна не отчаивалась, веря в притягательную силу настоящей литературы. Начать прививать любовь к литературе следовало с помощью пушкинского волшебства: вечер памяти Пушкина к 10 февраля готовил почти весь лицей, исключая лишь те классы, в которых не работала Марина Васильевна.
Не прошло и часа, как артисты подтянулись в репетиционный угол за пианино. Открывал представление гитарист, исполнявший специально переделанную под этот случай песню Шевчука, и, если не обращать внимания на то, что он путал слова и щедро произносил, то есть пел, «блин», начало производило общее благоприятное впечатление. Затем, по замыслу сценаристки (Марина Васильевна до поры скромно умалчивала об авторстве), несколько торжественных реплик произносили ведущие. После этого десятиклассники, неравнодушные к Лере, исполнявшей роль Земфиры, разыгрывали все тех же дорогих сердцу учительницы «Цыган», благо Александр Сергеевич, обозначив многие места многоточием, оставил возможности для сотворчества.
Лера, обвязавшись по бедрам своим шикарным английским шарфом, начала было диалог со стариком-цыганом, как неожиданно прозвенел отремонтированный звонок – сигнал к отъезду по домам. Марина Васильевна вздохнула, покорная судьбе, сокращающей минуты мимолетной радости, но мысль о предстоящем чае в своей маленькой тепленькой кухоньке одарила ее ощущением полноты жизни. Надо было только заглянуть в помещение собственного, седьмого, класса, чтоб убедиться в целости стекол, парт, дверей и прочего лицейского фантастически движимого имущества.
Простреленный из детского игрушечного пистолета циферблат часов над покосившейся доской показывал без пяти шесть. Педагоги прощались и срочно выпроваживали задержавшихся в помещении лицеистов – внизу сигналили маршрутные такси, специально нанятые развозить учащихся по домам, находящимся в самых разных микрорайонах. Подошел Соломон Захарович, улыбаясь половиной губ, пригласил Марину Васильевну на дружеской чаепитие в свою лаборантскую по случаю пятидесятилетия хозяина. «Ах, да, - вспомнила Марина Васильевна, - на днях собирали деньги на подарок, надо же, а она как следует не оделась, не причесалась». Вслух она воскликнула, наполняя звуки воодушевлением, на какое еще была способна:
- Спасибо, я очень признательна! Желаю юбиляру лучших коллег и лучших учеников! – по лицу Соломона скользнула было тень, но он сдержался от колкости в ответ на двусмысленность пожелания. Марина почувствовала, что, кажется, сморозила глупость. Когда она, наконец, начнет думать, прежде чем открывать рот!
– Если вообще лучшие еще возможны около вас! – продолжила она и ужаснулась тому, как Соломон отреагировал.
- В данную минуту, по-видимому, нет, - со своей спокойной язвительностью произнес он и закончил прения. – Как бы там ни было, приходите, мы еще ждем.
Это коротенькое слово «еще»! Его надо было произнести при первом упоминании коллег: «еще лучших коллег». Как ненамного оно опоздало и как много испортило его отсутствие! А как неуместно оно оказалось в следующей реплике: «если еще возможны»! А
