Телега с перебитым крылом

выполнявшей в те времена роль ума, чести и совести эпохи.

Вова принадлежал  к той части первых Марининых учеников, кто был поражен явлением либеральной всезнающей училки, радующейся любому обману со стороны окружающих и чуть не рыдающей над каждой двойкой. В кроссвордах ей были известны не только произведение Гоголя из трех букв, но и крепление безопасности для акробата  из пяти букв, равно как и имя римского императора из семи букв… Вова еще в школе встал на защиту безопасности  этой безвредной и, как ему представлялось, беспомощной  вчерашней студенточки. Когда она выходила замуж за учителя физкультуры, Вова как бы стушевался, исчез с горизонта, и возник только после развода и рождения Наташки. Он имел обыкновение появляться в моменты острой нужды в мужской руке. Помнится, после плановой процедуры латания крыши,  у Марины, жившей на последнем этаже,  в первые же осенние дожди катастрофически  потек потолок – книги отсырели, не то что обои, в доме запахло плесенью. Домоуправление, конечно, было ни при чем. Пришел Вова с ведерком, на костерке за домом расплавил смолу, слазил на крышу – течь прекратилась. Марина диву давалась: на какие чудеса способен человек  – это вам не кроссворды разгадывать!

Раз было, мусор выносила, дверь захлопнулась, ключи в квартире. Маленькая Наташка – годика два – открыть не смогла. Пришлось им с Тамарой ломать. Как раз позвонил Вова, рассказать об одноклассниках, служивших в Афганистане. Через два часа он уже был у Марины Васильевны с новым замком (несмотря на воскресенье!) и уже через час распрощался: ждали дела.

Марина Васильевна сияла, веря в счастливые совпадения. Вова  - тоже улыбался.

Надо ли говорить, что когда сломался холодильник, случайно подвернулся Вова? Причем это было уже после того, как Вова женился и забот у него поприбавилось.

Но тот, кого Тамара назвала «твой», был из недавних выпускников, из тех,  кто ныне строит свою жизнь на  европейской основе рыночных отношений. В лихую годину Марина Васильевна, обрадовавшись влечению к художественному слову в одном из сотен лоботрясов,  неосторожно похвалила его стихи, пожелала начинающему поэту  не отступать от избранного пути – и на тебе! Этот банный лист прилип прочно. Марина в поисках единомышленников успела две школы поменять – поэт находил ее везде.

Еще в годы его ученичества, когда Марина руководила «Клубом любителей поэзии», девчонки-поэтессы и просто  ученицы старших классов неодобрительно косились на своего борзого одноклассника, прогибавшегося перед старухой: всем было известно, что шестерит он задешево. К примеру, цветы на учительский стол  срезались прямо под окнами директорского кабинета – там биологиня  развела розарий, руками пятиклашек на практических занятиях.  А мел, который вечно в середине урока заканчивался, он доставал непосредственно из кармана, куда заблаговременно положил, выходя из кабинета математики: Пифагор (Павел Федорович  Горский) держал на столе коробку с цветными мелками. Девчонки досадовали: как не видеть очевидного! Думает, у нее одной короткая стрижка… У англичанки, этажом выше, между прочим, те же цветы и тот же мел, только что нос, пожалуй, потоньше и осанка построже… И рады обе, как же,  уважение и преданность, преданность и уважение! Ладно бы англичанка, она сдвинулась на европейской культуре, на разных этикетах и этикетках. А эта-то!  Так тонко Молчалина разоблачала – только держись! А тут попалась как подросток! Вот уж поистине «Молчалины  блаженствуют на свете». Девчонки ее любили, и жалели, и злились: ведь уже давно за тридцать, а сама слепая, как новорожденный котенок. Лучше бы нормального мужика нашла. Может, дальше цветов и мелков дело бы двинулось. Правда, кому она нужна, со своим Пушкиным-Блоком-Маяковским? Даже муж ее бросил. Теперь дочку повсюду таскает за собой: в походы, театры, на экскурсии. В Ленинграде всем классом  стерегли, малявка любопытная: чуть выпустишь ее из глаз – она уже где-нибудь за километр что-нибудь рассматривает, ковыряет, спрашивает, а матушка  бледнеет, а ученики рыщут – дочку ищут. Так по следу малявки весь Ленинград пешком, можно сказать, обошли. Честно сказать, есть что вспомнить.

Марине было не до воспоминаний. Она не могла отыскать джинсовой рубашки, служившей на все случаи жизни. Похоже, Наталья взяла – у нее сегодня после занятий бассейн, значит, вернется поздно. Тамара, усевшись у стола, рассматривала новые Наташины фотографии:
- Пора  твоей Наташке парня заводить. Такая красивая девочка, а все, как ворона над падалью,  над книжками сидит. Ты ее загубишь этой учебой. Книжки, библиотеки. Пусть ходит куда-нибудь.
- Вчера была в филармонии, - слабо возразила Марина.
- Ой, не смеши. Туда люди не ходят. С кем она там познакомится? Отпусти ее на дискотеку!- Разве я держу? – удивилась Марина, отродясь чуравшаяся всякого насилия. Тем более, над собственным ребенком.  -  И на дискотеку  она уже  ходила. Вон тряпки распутные висят – сами специально шили. – Марина показала малиновое шелковое платьице с укороченной юбочкой. – Ей там не понравилось.

Тамара неодобрительно покачала головой:
- Эта медаль ваша… Небось за всю историю университета на белорусской филологии это  дай бог если десятая студентка с медалью. Чего было не поступать в Нархоз? Экономика -  вот что главное. А так вот и получается, как у Меладзе, «девушкам из высшего общества…»
- Ну тебя, еще накаркаешь, - Марина аккуратно повесила в шкаф  костюм, купленный в Доме моделей  на закате советской власти для проведения открытых уроков: выглядел он официально и даже теперь, несмотря на лоснящиеся локти, производил правильное впечатление на сослуживцев. Теперь, подумала Марина, ей легче поменять работу, чем костюм. Конечно, лучше бы обновлять и то, и другое  и еще кое-что  - однако среди способностей, которыми Бог наделяет людей, для Марины у него не хватило в достаточной мере способности к обогащению. «Есть что-то неизлечимо нищее во мне», - взбодрила себя Марина  цитатой из любимой поэтессы. Окинув безнадежным взглядом тот хаос, который Наташа именовала удобным расположением вещей,  она  повела Тамару на кухню.

Раковина, конечно, была полна посуды. Наташа, став студенткой Белгосуниверситета, была занята необычайно: факультативы, общественные объединения, научные общества, культурная работа, творческая мастерская…

Все заботы по дому, прежде делившиеся пополам, доставались тому, кто первый оказывался вечером дома. А если еще в течение дня отключали воду, то забот набиралось по горло и выше.  Так что без Тамары, часто делавшей  на двоих закупки в магазине, было бы не в пример худо: подготовка к урокам  год от года забирала все больше времени  - все примитивнее  оказывались старые планы уроков, все недосягаемее становился выученный почти наизусть Пушкин, старше которого становилась Марина.  «Что за выдумки»,-  говорила Марья Дмитриевна, лидер методобъединения с предпоследнего места работы Марины Васильевны. У нее был баснословный педагогический опыт и формы, победившие талию, но она сохранила юношеские пристрастия, как в одежде, так и в оценке литературных произведений. Это торжественно именовалось верностью принципам. Не отходя от доски, она создавала сенсационные версии личной жизни поэтов, проливая слезы вместе с чувствительными слушателями из роно, и не поддерживала педантов, вроде Марины Васильевны, отрицавшей макроцефалию внебрачного сына известного поэта Серебряного века или опровергавшей лесбийство известной поэтессы этого же периода. Хотя Марина Дмитриевна  сама собственными глазами читала об этом в книжке – все поэты начала 20 века были с теми или иными отклонениями! Но что было спорить с Мариной Васильевной? Марья Дмитриевна только снисходительно умолкала,  когда та  тыкала ей в нос бессмысленными строчками  так называемых произведений.  Как можно целый урок сидеть над одним декадентским текстом? Чудеса! Находятся же сторонники такого подхода к преподаванию! Марья Дмитриевна втайне верила, что старый подход к преподаванию искусства слова как учебника жизни  победит, и вместо бессмысленного эстетства (педагогического хулиганства!) на уроках, которых вполне может быть и меньше по количеству, но которые должны быть насыщеннее  нравственно, -  вернется к жизни мораль и  верность традиции. Марина же не понимала, почему ее обвиняют в нарушении морали и традиции, ведь она как раз и настаивала на этом.  «Наша задача – развивать учеников!» -  заклинала на педсоветах Марья Дмитриевна. Кто же против? Марина именно с этой целью «развивать» и сиживала вечерами в неубранном классе с участниками «Клуба любителей словесности», пока техничка не оповещала о конце ее рабочего дня, «а если хотите, сами уберете потом» Никто не хотел.  Любители словесности не любили мытья полов. В этом был какой-то педагогический просчет, но Марина не углублялась: ее  все больше занимала мысль о невозможности воспитать поэтов из непоэтов. Хорошо быть Ариной Родионовной  для жизнелюбивого шалопая  с европейским образованием – и совсем не так просто  нянчить подростков, лучше всего владеющих  языком цифр.

- Чай у тебя хорош! – вывела Марину из задумчивости Тамара. – И как ты его готовишь?
- Евреи, не жалейте заварки, - напомнила Марина.
- Да, чудо! А хлеб – зачерствел. Хочешь, свежего принесу?
- Черствый, говорят, полезен. Масла больше намажь. Варенье бери – шиповное, Наташа почти без моей помощи варила.  Пробуй! Курить будешь? – Марина со времени беременности бросала курить неоднократно. Так что сигареты  в доме не переводились. А иногда Наташины подружки  забывали «Кемел». Тамара с удовольствием затянулась.

Марина, сидя над своей любимой «ведерной», по определению Тамары,  кружкой чая, прокручивала в памяти сегодняшний день и не находила выхода из замысловатых отношений с девятиклассниками. Хорошо хоть завтра их нет. Зато предстоит 10-й. «У меня отличные дети! – говорит Соломон. -  Только надо по-умному с ними.  Они знают себе цену». Признают  они одного Соломона. Это они переиначили его имя –  вообще-то, по паспорту он Захар Соломонович. Но в знак признания его мудрости  они назвали его наоборот. Так его зовут все, согласившиеся с этой поправкой. Как не согласиться! Класс самый многочисленный – считай, бухгалтерия на них держится. Условий они не диктуют одному только Соломону. Для Марины Васильевны, на уроках у десятиклассников  тщетно ронявшей слезы над некрасовскими крестьянами, не нашедшими ответа на  вопрос, кому на Руси  жить хорошо, было сюрпризом заявленное любителями современной рок-поэзии  решение принять участие в подготовке Пушкинского праздника.

Соломон объяснил: первое  - не по программе. Слово программа для них звучало во всех смыслах как бранное, то есть и воинственное (от «бороться на поле брани») и ругательное («брань на вороту не виснет», правду говоря). Как бы ни объясняла себе Марина Васильевна этих учащихся,  однако же волей-неволей постигала закон рынка: спрос определяет предложение. Программа отступала перед тем поворотом темы, который указывал потребитель. А потребитель-десятиклассник признал гениальность Гончарова, критика социальных пороков, не тогда, когда