заснуть.
Эта чёртова жидкость должна была бы уже действовать, но пока действовала только усталость, не настолько сильная, чтобы повергнуть в сон.
- Хорошо устроились? – спросил, склонившись, Гарольд Никитич.
- Не очень, - пожаловался напоследок экстремист. – Заусенцы тут кругом и, кажется, сучок слева выпирает.
- Провинциалы, - и майор развёл руками. – Никакой культуры производства!
- А хорошо, что вы её помиловали, - неожиданно для самого себя произнёс Сатосов.
- Кого? – искренне удивился служивый.
- Её, женщину эту, - пояснил стихающим голосом экстремист. – У неё волосы такие… красивые.
- Никого мы не миловали! – решительно возразил Звонарёв. – Трое поступило – троих мы утилизируем. Ни женщин никаких не миловали, ни мужчин!
- И чёрт с вами, - согласился Сатосов.
Сверху на него надвинули крышку, на вид – подозрительно лёгкую и кривобокую.
Кажется. Сколотили её из обычных ящичных досок.
«Плохо» с запоздалой тревогой отметил Сатосов. «Такую крышку земля быстро продавит, а потом раздавит меня… А почему эта оранжевая дрянь не действует?»
Земля загрохотал по доскам, перекрывая сочащийся сквозь узкие щели свет.
И где-то после шестой лопаты, всё ещё находясь в совершенно ясном сознании, Сатосов понял, что его обманули.
Напоследок – и особенно жестоко и цинично.
Жидкость в стаканчике и впрямь была лимонадом и никакого облегчения в смерти ему не будет.
Его напоили этой оранжевой бутафорией лишь для того, чтобы он спокойно лёг в гроб, лежал там тихо и дал себя закопать, не устраивая ненужного уже властям шума.
Никому и не собирались смягчать уход: ни женщине, ни крепышу, ни ему.
Придётся медленно задыхаться в полном сознании, но это уже никому не интересно и не важно, кроме его самого.
Возможно, и съёмку уже прекратили.
А если б и не прекратили… Кто услышит крики, несущиеся из могилы?
- Лжецы! – закричал Сатосов. – Сволочи! Всё у вас ложь, всё обман, одно притворство!
«Только смерть будет настоящей» сказал ему кто-то из темноты.
- Заткнись! – сорвался на вопль Сатосов.
«Да ты не бойся» успокоил его невидимка. «Могилка неглубокая, грудь тебе не раздавит. Подёргаешься немножко – и отключишься. Когда углекислого газа станет много, а кислорода – мало. Ты, главное, доски не тереби, а то ещё обвалятся…»
- Кто ты? – спросил Сатосов, с трудом заглатывая становящийся тяжёлым воздух.
«Никто» ответил невидимка. «Ты сам с собой разговариваешь»
- Врёшь, - протянул Сатосов. – Я этого не говорил… того, что ты говоришь. И не думал!
«Это у тебя сознание меняется» пояснил невидимка. «Оно у тебя раздваивается. На переходе так бывает. Ты главное…»
- Замолчи! – оборвал его Сатосов. – Ты – последняя ложь! Последняя ложь!
И ударил одну из досок с такой силой, что серая струйка земли посыпалась ему на лоб.
«Не тереби!» испуганно завопил невидимка. «Не надо!»
Сатосов яростно стал царапать прогибающиеся под тяжестью грунта доски, не обращая внимания на истошные крики того, кто скрывался в могильной темноте.
Александр Уваров (С) 2022
