Пять рассказов. 2
Федор Иванов-Лопутин
Содержание
-Утром у ночного клуба
-Странная квартира
-Мать и дитя
-Пьяный автобус
-От Яузы до Курского
____________
1
Утром у ночного клуба
Начало рабочего дня. Люди спешат к входу в метро.
Она, совсем еще молодая, лет двадцати пяти, не больше, — тоже куда-то спешит: на широко расставленных, нетвердых ногах вылезает почти на середину проспекта и пытается поймать такси:
чуть ли не хватая машины за бампер, сигналит им сильной рукой, призывает остановиться.
Но никто не отвечает на ее зов, никто не хочет брать на борт не совсем трезвую пассажирку.
Я бросаюсь к ней:
«Уйди с дороги! Что делаешь! Ведь собьют!»
Она оборачивается ко мне:
«Не собьют! Мне домой надо! Не беспокойся!»
Не без труда мне все-таки удается отвести ее от опасного места, ближе к тротуару. Она обнимает меня и нежно, в знак благодарности, очень целомудренно целует в щеку:
«Спасибо!»
Потом снова машет рукой своим строптивым машинам. Одна из них вдруг останавливается.
Она садится и уезжает.
Начинается новый день…
И все в нем … по-старому!
================
================
Странная квартира
Очень странной была квартира эта: кто бы ни жил в ней, рано или поздно спивался.
Не мне осуждать пьяниц: сам я работаю техником-смотрителем, и мы тоже люди, как говорится, грешные, выпиваем, особенно, после получки и по пятницам, с превеликим удовольствием, слава богу...
Но так, как в той квартире, это уже не пить, а, извините за грубость, хлять!
Вначале жили там трое: муж с женой да сын. Муж этот, Степан Спиридонович, изобрел новый вид спортивной ходьбы: от магазина до дома, прямо на четырех точках касания! На пятой отдыхал! Изобрел метод и применял его успешно, когда зеленый змий его с ног сбивал, что бывало эпизодически регулярно!
Упорный товарищ: все равно в какой бы степени опьянения ни находился, — так или иначе, но до дому доползет! Уважал я его за это, за твердость характера, то есть! Вы только не смейтесь! Вы ведь сами еще не пробовали так домой добираться?
Супруга его очень воевала с ним из-за злоупотреблений: и кричала на него, и посуду била, а потом, видно, смекнула, что все бесполезно, и сама, по секрету, употреблять зелье стала. С выпивкой у нее проблем не было ни одной: она в больнице медсестрой работала, так ей там кое-чего перепадало — делились "добрые" души спиртом бесплатным.
Сын у них тихо рос, хороший такой мальчик, складный, Шуриком звали, беленький, кудрявый, глаза большие, взгляд внимательный и не по-детски грустный какой-то. У меня прямо руки опустились, когда я его в первый раз навеселе увидал…
Ну, беседу с ним провел, конечно, о вреде алкоголя и пользе молока; он по природе уважительный, не какой-нибудь там сабан, выслушал, головой кивал, не возражал, а только на душе у меня все равно было смутно: понимал я, что никуда ему от этого дела не уйти, при такой-то семейке… Попал он как цыпленок в щи: и уйти нельзя (мал еще), и жить так тоже невозможно. Стал Шурик понемногу пропадать из-за пагубной страсти к спиртному.
Да… И вот что интересно: все они там по отдельности пили, вместе никогда, и друг от друга еще бутылки прятали, каждый отдельно носил их на пункт приема сдавать…
Потом съехали они куда-то, то ли продали квартиру, то ли обменяли…
Въехал в эту квартиру новый жилец, Мустафа Сулейманович Керимов, мусульманин, с Кавказа или с Азии, точно не знаю. Веселый, такой, обходительный, жену у него Фатимой звали да двое ребятишек при нем, мальчик и девочка. Он по торговой части работал, заведующим. Ну, мы с облегчением вздохнули: вот теперь квартира из пьяной трезвой станет: мусульманин въехал!
Куда там! Не тут-то было….
У Мустафы день и ночь гости гуляют. Денег у него много, никто не считал, сам не знает, сколько. И едят, и пьют, и играют, в барабан даже бьют! Такие веселые люди…
Времена были строгие, советские… Кончилось дело тем, что Мустафу нашего "посадили", а семья съехала, в свои края вернулись, к бабушке, что ли…
Потом жил в квартире один чиновник, который по должности обязан был искоренять пьянство.
Есть такое министерство (или общество?) по борьбе с алкоголизмом. Там он служил большой шишкой, начальником важным по борьбе. Сам из себя представительный, полный, всегда при галстуке и при портфеле. Машину ему подавали прямо к подъезду. Хоть и руководителем был, а простого народу не гнушался, со всеми поздоровается, остановится, поговорит, по плечу похлопает и о здоровье спросит.
И что же вы думаете? Он тоже с зеленым змием подружился! До того дошло, что и с работы трезвым редко когда приезжал, а в портфеле вместо бумаг водку возил, еще и хвалился:
«У меня сюда шесть бутылок влезает. Хороший портфель имею, вместительный!»
Шофер его, хороший, кстати, парень, ответственный, начальника под белы ручки из машины выводил и прямо до самых дверей подъезда бережно провожал…
Потом, вроде, уволили этого начальника, и стал он на даче жить.
Меня прямо зло берет против этой квартиры: скольким людям жизнь попросту загубила или продвижение по служебной лестнице застопорила! Может, воздух там какой-то тлетворный, на питейное дело толкающий? Опечатать бы ее надо, по-хорошему, и никого там не селить, пока дух винный не выветрится окончательно!
Еще лучше: музей против пьянства там открыть и школьников на экскурсии туда приводить, чтобы не было на нашей красивой Родине странных таких квартир и домов!
================
================
Мать и дитя
Вечер. Мать сидит у окна. Ее лицо изборождено морщинами, седые волосы взлохмачены, веки и глаза красны, на руках синие вздувшиеся жилы.
Не пощадила тебя Старость, Мать! Да и Жизнь не больно жалела…
В доме тихо. Разве что Васька захрапит в соседней комнате или застонет, повернувшись на другой бок. Из Васькиной комнаты сквозняком доносит тяжелый дух застарелого перегара.
Мать думает о сыне. Ей не о ком больше думать, заботиться… В нем весь ее мир. В этом вечно пьяном или злом с похмелья, худом, как щепка, с распухшим от пьянки лицом, рано постаревшем человеке. Все в нем.
Вчерашний инженер, способный, подававший надежды парень, сегодняшний пропойца, паразит, отнимающий у матери всю ее пенсию; когда же деньги пропиты, он заставляет ее ходить по соседям и выпрашивать по нескольку рублей якобы на пропитание. Ни гроша ей от добрых людей не попадает: все до последнего отнимает сын.
Но не о деньгах и не о голоде думает она сегодня. Не о побоях, не о пьяных откровениях: «скорей бы тебе на кладбище, зажилась». В мыслях ее другой, совсем другой Вася.
Вот он лежит на старом штопаном одеяльце, зажав в руке погремушку, и смотрит на нее умным, уже осмысленным взором. И кажется ей, что в его глазах светятся и любовь, и нежность, и благодарность ей, подарившей ему Жизнь: солнце и звезды, моря и реки, распустившуюся вербу и прилетевших грачей, золотые шары у крыльца и первую любовь, Пушкина и Лермонтова, еду и питье, дыхание и сон…
Вот он идет по ослепительно зеленой, младенчески свежей, как сам малыш, лужайке, среди травы и желтых огоньков куриной слепоты и мать-и-мачехи; падает, и смеется, и показывает ей пухлые крохотные ладошки.
Вот лежит больной, жалкий, потный, с мокрыми волосами, блестящими от жара глазами: пахнет уксусом компресс на лбу, пахнут горчицей горчичники на спине…
Что он попросил тогда почитать ему вслух? Кажется, «Волшебника Изумрудного города»!
Вот Вася идет в первый раз в школу с цветами в руках и ранцем за плечами, на свою первую работу, на встречу с первой учительницей. Какой красивый, какой милый серьезный мальчик!
«Васенька, что же с тобой стало, сынок? Во что превратился!»
И слезы одна за другой медленно стекают по глубоким руслам морщин на ее чистый, старательно выглаженный передничек. Живые слезы орошают вышитые ее рукой луговые ромашки.
...Пройдет немного времени, и Вася умрет, не осилив последней бутылки.
«Скучно мне без него». — скажет соседкам Мать и тихо и незаметно уйдет вслед за сыном, не прожив одна и полгода.
Потому что с пенсией, наверное, можно было бы еще и пожить...
Но без милого Васеньки...
Никогда.
================
================
Пьяный автобус
ПЬЯНЫЙ АВТОБУС или главная проблема Гуманного Строя: "Что делать с плохими?"
Это случилось в сентябре 1982 года. В погожий воскресный день сотрудники одного из московских предприятий поехали в подшефный колхоз "на картошку".
"Шефы" около часа катились по Минскому шоссе, потом свернули на проселочную дорогу и вскоре оказались на закрепленном за ними поле.
На нем рядами лежал уже выкопанный картофель, который надлежало собрать в мешки, а мешки погрузить на машину.
Мешков на поле не было, ответственных от колхоза тоже. Зато день выдался чудесный: нежный, прозрачный, медовый! Прямо к душе прикасался!
Механик Парамонов взял инициативу на себя: поехал в правление, нашел какого-то начальника (начальник так удивился, словно на его поле высадился отряд трудовых марсиан!).
Тем не менее, мешки появились, и работа закипела.
Трудились славно. Но недолго. Хозяйственник, приехавший из правления, куда-то испарился, а ребята с завода, в основном, молодые люди, разбрелись по лесу: собирали хворост для костра.
Грех долго работать в выходной, да еще в такую погоду, когда припасено с собой, что выпить и чем закусить.
В поле остался только механик Парамонов и несколько женщин из технического отдела. Женщины наполняли мешки, а он переносил их на край поля — к дороге.
Парамонов не любил перекуров. Работал горячо, радостно: всегда все делал от души — охотно, весело. Женщины тоже совсем не умели сидеть без дела и трудились,
как заправские колхозницы,аккуратно собирая картофелины, стараясь не пропустить ни одной.
А в лесу, тем временем, события шли своим чередом. Компания человек из двенадцати, собралась у костра на опушке. Выпили раз, потом другой. Расслабились.
В центре, у самого огня, сидели трое: Спортсмен. Философ. Подъелдык.
"Выпили. Расслабились… А что плохого, что выпили, закусили и отпустили тормоза?" — риторически спрашивал вещий Философ. И сам же себе отвечал:
"Дураков работа любит, в у нас в коллективе дураков нет. Двадцатый же век, понимаешь, потому…"
"У, гад!" — проворчал Подъелдык, размышляя о чем-то своем.
"Ты чего это?" — не понял Философ.
"Да о Парамонове я, об этом контуженном, который в поле корячится! Ненавижу таких, кто против людей! Только бы себя показать, покочевряжиться… Против коллектива пойти!
А ведь только и думает сам, как бы в начальнички выбиться!"
Подъелдык посмотрел на Спортсмена почти говорящим взглядом:
"Заложит он нас! Как пить дать заложит! Он ведь с нами не пил? Не пил! А может вздуть его сейчас для профилактики, чтобы друзей уважал?"
"Брось, Эдик!! Нечего руки пачкать! Что ты, Парамонова не знаешь, что ли? Один на весь цех такой: не пьет, не курит. Работу любит! Только у нас за это уважать не будут!"
Спортсмен являл собой негу, безмятежность, само миролюбие и к решительным действиям был совершенно не готов.
Философ поддержал миротворческую позицию:
"Правильно! Давайте лучше выпьем, пацаны! Все пройдет, а водка останется! Выпьем, закусим, — снова заживем!
