Иван Тургенев и его «Sеnilia»
(Литературное эссе)
Тяжело нашему брату, романисту. Вещи объёмные требуют предельного напряжения и совсем не оставляют времени для самого дорогого – общения с пусть немногочисленными, но с таким трудом завоёванными читателями. Почти полвека их у меня не было, а вот теперь появились, так не хотелось бы их потерять.
В очередную свою книгу, «Любовь в Вероне», я решил включить для разнообразия одно стихотворение в прозе. Однако, представляя его на своих страничках, встречаю до сих пор повсеместное непонимание. Людям кажется, что я занимаюсь каким-то изобретательством, хотя на самом деле иду я давно проторенными тропами. Вот и захотелось мне написать небольшое эссе о книге Ивана Сергеевича Тургенева «Senilia», не претендуя в нём на литературоведческие лавры, а лишь выразив своё, сугубо личное, субъективное и именно писательское отношение к этой жемчужинке русской словесности, по непонятным причинам столь мало известной широкому кругу читателей.
Начну свой рассказ издалека. К концу жизни Иван Сергеевич был необычайно популярен, и вполне естественно, что каждое его новое произведение встречалось с большим интересом. Когда прошёл слух, что он готовит к выходу новый роман, редактор «Вестника Европы» М. М. Стасюлевич решил во что бы то ни стало опередить конкурентов и опубликовать новинку именно в своём журнале. Однако при личной встрече Тургенев полностью развеял ходившие слухи и в доказательство познакомил Михаила Матвеевича со всем, что у него к тому моменту было неопубликованного, то есть разрозненными набросками, эпизодами, зарисовками, которых набирается со временем немало у каждого более или менее плодовитого литератора. Случилось непредвиденное: наброски эти настолько поразили Стасюлевича, что он посоветовал Ивану Сергеевичу срочно привести их в порядок и вынести на суд широкой читательской аудитории.
Так появился цикл «Postuma» («Посмертные»), переименованный затем в «Senilia» («Старческое»), включавший в себя сначала сорок, а затем свыше полусотни произведений, которые сам Тургенев называл «стихотворениями без ритма и размера», а впоследствии «стихотворениями в прозе».
Собственно, оба эти определения принадлежат и, естественно, принадлежали тогда знаменитому французскому поэту Шарлю Бодлеру. «Petits poèmes en prose» выходили у него в течение десяти лет (1855-1865 гг.), навеянные творчеством родоначальника этого необычного жанра - Алоизиюса Бертрана (1807-1841 гг.), в частности его основным произведением - «Гаспар из тьмы. Фантазии в манере Рембрандта и Калло». В итоге родился замечательный сборник «Парижский сплин», появление которого автор «Цветов зла» объяснял тем, что только в подобной форме он счёл возможным выразить «тончайшие оттенки чувств», движения души, которые он очень хотел донести до читателя, но не мог сделать это как-то иначе.
«”Senilia” (“Старческое”) – собственно говоря, это не что иное, как последние вздохи (вежливо выражаясь) старика» - так определял в одном из писем своё произведение сам Тургенев. Разумеется, кокетничая. На самом деле подготовка к изданию нового сборника очень увлекла Ивана Сергеевича. Даже будучи в последние полтора года смертельно больным (рак позвоночника: «Я страдаю так, что по сто раз в день призываю смерть»), он постоянно переделывал, редактировал отобранное, очень переживая, как встретят его детище критики, читатели, коллеги по ремеслу. Из личной переписки: «Очень уж эти “Стихотворения” не подходят к тому, что она (публика) привыкла читать», «Публика и критика отнесутся к ним или равнодушно, или презрительно, но я от этого не заплачу». Особенно характерно это состояние Ивана Сергеевича проявляется, на мой взгляд, в предисловии, которым он снабдил свои «последние вздохи»:
К читателю.
Добрый мой читатель, не пробегай этих стихотворений сподряд: тебе, вероятно, скучно станет – и книга вывалится у тебя из рук. Но читай их враздробь: сегодня одно, завтра другое, - и которое-нибудь из них, может быть, заронит тебе что-нибудь в душу.
Иван Тургенев.
Цикл вышел в журнале «Вестник Европы». Мнения о нём были самые разные: восторженные, вежливо положительные, резко отрицательные.
Из воспоминаний А. Ф. Кони: «Рукопись дана была мне поздно вечером до утра, и я провёл всю ночь, читая и несколько раз перечитывая эти чудные вещи, в которых не знаешь, чему больше удивляться: могучей ли прелести русского языка или яркости картин и трогательной нежности образов».
Л. Е. Оболенский в своей критике на публикацию отзывается о Тургеневе, как о человеке, который «не верит в будущее родной страны и родного народа. Здесь, у нас на Руси, всё возбуждает в нём только желчь и отрицание: и народ, и критики, обидевшие его, и всякие дураки, которые, по его словам, прославились тем, что кричали о новизне, и молодёжь, которая не оценила его. Невольно удивляешься этому нравственному противоречию: человек не верит в жизнь и всё же с ужасом цепляется за неё холодеющими руками».
Н. Г. Чернышевский: «Ни одно из тургеневских “Стихотворений в прозе” не стоило бы того, чтобы быть напечатанным».
Ну а уж о всякого рода пародиях, насмешках, глумлениях и говорить не приходится.
В конце 1920-х годов в архиве писателя было обнаружено ещё более трёх десятков «стихотворений», ранее не публиковавшихся. Сообщение об этом вызвало большой интерес во всём литературном мире. Это позволило представить суду читателей сборник «Senilia» уже в полном объёме. С тех пор интерес к нему постоянно растёт, будет расти и дальше, таково моё глубокое убеждение.
Сам я фанат прозы, стихов практически никогда не писал, однако оказавшись на одном из поэтических сайтов, чтобы не выглядеть белой вороной вынул из запасников несколько своих «стихоопусов» почти полувековой давности и очень удивился, когда их восприняли там всерьёз. Один из редакторов, прочитав мои «Небеса», посоветовал мне двигаться именно в этом направлении, то есть писать «стихотворения в прозе». Пришлось погрузиться в незнакомый мне мир и попытаться разобраться в нём.
Начну с того, что приведу для примера несколько вещиц из столь часто упоминаемого мной сборника:
«Путь к любви
Все чувства могут привести к любви, к страсти, все: ненависть, сожаление, равнодушие, благоговение, дружба, страх, - даже презрение.
Да, все чувства… исключая одного: благодарности.
Благодарность – долг; всякий честный человек плотит свои долги… но любовь – не деньги».
«Любовь – не деньги», «нельзя любовью отблагодарить» - поразмышляйте об этом.
«Любовь
Все говорят: любовь – самое высокое, самое неземное чувство. Чужое я внедрилось в твоё; ты расширен – и ты нарушен; ты только теперь зажил (?) и твоё я умерщвлено. Но человека с плотью и кровью возмущает даже такая смерть… Воскресают одни бессмертные боги…»
Да, тут тоже есть над чем поразмышлять… «Ты расширен – и ты нарушен», «твоё я умерщвлено». Неужели дело так и обстоит в действительности? Ведь это не кто-нибудь сказал, а человек, написавший «Асю», «Первую любовь».
«Чья вина?
Она протянула мне свою нежную, бледную руку… а я с суровой грубостью оттолкнул ее.
Недоумение выразилось на молодом, милом лице; молодые добрые глаза глядят на меня с укором; не понимает меня молодая, чистая душа.
- Какая моя вина? – шепчут ее губы.
- Твоя вина? Самый светлый ангел в самой лучезарной глубине небес скорее может провиниться, нежели ты.
И все-таки велика твоя вина передо мною.
Хочешь ты её узнать, эту тяжкую вину, которую ты не можешь понять, которую я растолковать тебе не в силах?
Вот она: ты – молодость; я – старость».
Нужно ли комментировать?
И всё-таки вернёмся к главному вопросу: проза или стихи?
Казалось бы, если что-то не понимаешь, самый простой выход - наплевать и забыть. Но не получалось так, застревало в памяти, оставалось в душе («может быть, заронит тебе что-нибудь в душу») и не желало уходить оттуда. Уж что только люди ни делали: и пытались эти вещи на чисто стихотворный язык переводить, и декламировать под музыку, но не получалось хорошего в результате НИЧЕГО.
Сравнить с Шарлем Бодлером? Почему бы и нет? Кому из нас не ведомо со школьной скамьи: и влюблён был Иван Сергеевич во французскую певицу Полину Виардо, и жил подолгу в Европе. Казалось бы, сам Бог повелел ему подхватить новое направление из рук великого мастера - да и продолжить его на родной, русской почве.
Много времени провёл я, изучая как в оригинале, так и в переводах произведения французов-родоначальников «необычного жанра». Но не стану приводить их здесь ни в отрывках, ни целиком. Сколько литературоведов, столько и мнений. Какой мне смысл излагать их сейчас в исследовании интересующей нас проблемы?
Отвечу кратко. Бодлер – стихи, в основном так называемый стиль «версэ» (verset – сдвиг от прозы к поэзии, приблизительно так же, как и встречное движение «освобожденного стиха» - vers libre, от поэзии к прозе). Тургенев – особенная, совершенно новая форма прозы, располагающаяся в самом пограничье её с поэзией, сразу же после «короткого рассказа» и следующей за ним «миниатюры». Собственно, ничего удивительного: Бодлер – поэт, Тургенев – беллетрист, никак им не слиться воедино, а уж какие-то национальные особенности тут совершенно ни при чём.
Представляю, какое разноголосье услышу я в свой адрес после этого исследования. Но - виноват, и у меня есть огромная потребность выразить какие-то «тончайшие оттенки чувств», движения души, которые я никак иначе не могу излить ни в одной из устоявшихся прозаических форм.
И в заключение:
«Житейское правило
Хочешь быть спокойным? Знайся с людьми, но живи один, не предпринимай ничего и не жалей ни о чём.
Хочешь быть счастливым? Выучись сперва страдать».
