Почти ангел. Первая часть.

Робертс загораживает выход, готовя шприц и выплескивая из него наружу тонкую струйку лекарства.
- Доктор, не делайте глупостей, – мое терпение на исходе. Он приближается ко мне и втыкает в предплечье иглу, но не успевает впрыснуть жидкость, а просто ранит меня сломавшимся острием. Капельки крови текут по руке и падают на кафельный пол. За несколько секунд ранка затягивается и на ее месте вновь появляется бархатистая белая кожа.
- Зря вы, док. Чем же я так для вас опасен-то? За годы моего существования ничего с людьми не произошло! Да вы... Вы сами словно дикие звери, лишь недавно обрели более-менее нормальный облик! Да что тут говорить… А Томпсон ваш умалишенным был. Стало бы лучше, если бы из меня сделали эликсир бессмертия, а оставшееся тело разобрали на запчасти? Да? Но в мои планы это не входило - уж простите, что не захотел послужить экспонатом в вашей скромной лаборатории! – я кричу, срываясь, а доктор все сильнее вжимается в стену. Застывшее выражение его морщинистого лица как нельзя лучше описывает внутреннее состояние: панический страх. Глаза бегают по комнате в поисках спасения. Пребывая в едва переносимом шоке, он отбрасывает окровавленный шприц в угол и дрожащим голосом шепчет:
- Это ты, верно? Тот пациент – это ты?
Потихоньку моя жертва пятится к выходу, и мне ничего не остается, как подчинить себе его волю. Сверкающий ярче вспышки на солнце огонь моих глаз заставляет его все смотреть и смотреть на меня, гипнотизируя красотой и проникая внутрь человеческого тела. А губы продолжают шептать, уже находясь в опасной близости с доктором.
- Со мной все хорошо, доктор, моя кровь чиста. Тельца не агрессивны, если не будоражить их. Сейчас я зол, и не пытайтесь сопротивляться. Мне искренне жаль доктора Томпсона. То, что я натворил тогда – непростительно, и помню об этом ежесекундно. Не могу позволить себе слабость и прекратить существовать. Не могу, понимаете? Я не хотел лишать его всех воспоминаний, и, если вас это успокоит, они ранят меня и делают больно. Но жить как-то надо, если уж умереть не дано.
«О, Боже!» - думает он, и эта мысль врезается в меня, заставляя благоговеть. Упоминание о Творце доставляет мучение – сердце сжимается в комок и трепещет, и трудно не поддаться Его власти. Опускается голова и закрываются глаза, возвращая доктору свободу, но делаю усилие и отгоняю страх перед Господом. «Не подчинение», - шепчет Хранитель, и я улыбаюсь. Опять на те же грабли...
- Обещаю, я не причиню вам вреда, – успокаиваю дрожащего врача, прикладывая горячие пальцы к его седым вискам. Вокруг меня - моменты чужой жизни: красочные дни рождения, незабываемая свадьба дочери, горькая потеря - смерть жены, сложная работа с пациентами, проблемы со здоровьем, и теперь весь этот ворох останется со мной навечно. Провожу ладонью по диагнозу, стирая каждый микрон информации, связанный со мной. Да, придя в себя, моя жертва будет не опаснее кошки.

Сложно оторваться, слившись с человеком - больно. Точно отдираешь прилипший бинт от засохшей раны - она кровоточит, доставляя мучение. Я возвращаюсь в свое тело, опьяненный и уставший. Горло обжигает, будто секунду назад выпил чистого спирта. Не в силах сделать вдох, опускаюсь на колени и хватаюсь за голову. Чужие воспоминания мелькают перед глазами. Отворачиваюсь, но жизнь, украденная мной, преследует как тень. Хочется вырвать из головы уже почувствовавшие себя хозяевами мысли о семье, работе в госпитале, взрослым детям, но нет сил. Люди замаливают грехи, и Бог слышит их. Бог их прощает – дарует смерть. Мои грехи навечно опутывают тело, очерняют душу без права на покой... У ангелов есть выход, но я не ангел. Чищу перышки и следую дальше.

Потихоньку прихожу в себя. Около меня, прижавшись к стене, стоит Алекс Робертс, не способный начать шевелиться и думать без моего приказа. Нужно закончить дело – подняться, превозмогая тошноту и жжение в горле, отпустить его. Вновь смотрю в карие глаза и, как ни в чем не бывало, продолжаю беседу.
- Что вы говорите, доктор?
- Я говорю, уже завтра можете ехать домой – никакого сотрясения не обнаружено. Поздравляю!
Я хитро улыбаюсь: нет ничего божественнее сочетания слов: ехать домой… Песня, а не фраза! И, если бы не чужая боль, то с радостью заголосил бы соловьем прямо в палате.
- А, может, сегодня? Я же соскучился по дому, – потягиваюсь, разминая ноющий организм и вопросительно гляжу на доктора. По-отцовски он улыбается мне.
- Ладно, я поговорю с главврачом, но, думаю, можешь паковать вещи!

Каждый человек – носитель информации. Положительной ли, отрицательной, но всегда сильной. Смотрю на врача его же глазами: поглощенный работой с ног до головы, лишь бы не оставаться наедине с тяжелыми мыслями, стареющий. В ближайшем будущем собирается уйти на заслуженную пенсию: будет нянчиться с внуками, копошиться на даче, помогать повзрослевшим детям. А потом его не станет. Его жизнь и его воспоминания: каждый день, каждый миг чужой судьбы – все это уже решило преследовать меня до скончания веков.
- Спасибо, доктор, – прикрываю ногой кровавое пятно, растекшееся на полу, заслоняю брошенный шприц, стреляя по жертве ангельски невинным, завораживающе прекрасным оружием – улыбкой, и, как ожидаемый результат, уже могу собираться домой. Мне до сих пор стыдно за причинный мистеру Томпсону вред. Из-за моей ошибки он перестал помнить родных, забыл все, что связывало его с прошлым. Я остро переживаю и сейчас. Хочется наказания, но куда еще хуже, чем ныне есть? Реальность заключила меня в рамки, поставила на ринг, где либо ты, либо тебя, и по природе своей Александр сильнее.

Чужие чувства хуже проклятья. Воспоминания - кусочки мозаики, вонзаются в тело цветными картинками, на которых слезы и боль, печаль и скорбь, заставляют смотреть на них и переживать, куда не отворачиваюсь. «Все хорошо, скоро пройдет», - шепчут дрожащие губы. «Все хорошо, не переживай», - словно поглаживая по плечу, успокаивает меня преданный Хранитель.

Пятый аккорд. Мелодия дождя.

Собрав немногочисленные вещи, надев пиджак, галстук и ботинки, я выхожу из палаты, на прощание окидывая ее взглядом – век бы не видеть эти «апартаменты». И поскорее бы очутиться дома. Мои милые стены, наверняка, соскучились по хозяину, да и рояль… Интересно, а куда дели рояль с концертной площадки? Люди, не понимающие силу красивой музыки, не умеют бережно обращаться со старинными инструментами! Хоть бы все было в порядке, хоть бы не испортили. Он в единственном экземпляре и больше таких просто нет, а ставить детали от другого я не позволю – будет совсем иной звук, и уже не такой волшебный… «Да что ты, в самом деле? Еще бы сказал, что ему больно!» - усмехается Хранитель. «А, может, и больно!» - огрызаюсь в ответ, бегая по коридорам госпиталя в поисках Робертса. В его руках мой спасительный билет для выхода наружу - справка о выписке. Он находится в регистратуре - принимает нового пациента. Машу ему рукой, пытаясь издалека обратить на себя внимание.
- Джейн, я сейчас, оформи пока бумаги, - обращается Робертс к медсестре, направляясь ко мне. - Аарон, ты уже?
- Так у меня вещей-то всего ничего с собой. Я готов.
- Да, вот справка, но, - док наклоняется к моему уху и шепчет, - я в ответе за тебя. И если что-то случится…
- Да все будет хорошо.
- Подожди. Я пообщался с мистером Грейтом, и мы договорились о том, что сразу после выписки ты отправишься в корпорацию. Здесь недалеко, она видна с любой части Лос-Анджелеса, найдешь. Если что, спросишь у прохожих. Мистер Грейт пообещал мне, что приютит тебя до завтра, раз уж ты так не хочешь оставаться на ночь в госпитале. Иначе я тебя не выпущу сегодня, извини.
- Но док! Это нечестно. Я домой хочу, - раздосадованный тем, что в родные стены мне попасть сегодня вряд ли удастся, я негодую. И здесь не обошлось без Грейта!
- Ехать в такое время в Вашингтон опасно. Неужели сам не понимаешь? Я уже передал твое согласие и в корпорации тебя будут ждать, а телефона мистер Грейт не оставил.
- И никто не знает номера самой известной корпорации в Америке?
- Не сопротивляйся. В противном случае кортеж с мигалками насильно доставит тебя по адресу. К тому же, мистер Грейт забрал из клуба твой инструмент. Сотрудники порывались выставить рояль на улицу из-за нехватки места в помещении. Вот и заберешь его.
Так и представляю себе, как пахнущими табаком лапами этот противный пузырь прикасался к моему другу. Нет, не прощу и лично прожгу в нем дыру, если обнаружу хоть царапинку!
- Ладно... Понял... Доктор, спасибо за все.
Алекс Робертс смотрит мне в лицо задерживаясь секунд на десять, чтобы я постыдился не поступить так, как просит он. Вглядываясь в темноту, прячущуюся за серо-голубой радужкой, вспоминаю события в палате, и, с усилием вырывая из его рук справку, ухожу прочь. Прочь от тяжелых мыслей, прочь из госпиталя, прочь от себя. Мне вдогонку летят слова: «Не подведи, Аарон...»


Как же хорошо на улице! Темнота не мешает мне разглядывать косые капельки моросящего дождя. Подставляя лицо под струю небесной воды я, наконец, ощущаю комфорт и легкость. Казалось, этот длинный день не закончится вовсе, но вот последний лучик света прячется за горизонтом - он тоже хочет отдохнуть. Люди на улицах разглядывают сумасшедшего, стоящего под дождем и любующегося небом, а мне так хорошо, что, забыв обо всем на свете, я наслаждаюсь прохладной влагой. Вода намочила пиджак и брюки, добралась и до ботинок, но это не портит радостного настроения. Ощущение, что все будет хорошо, что выбран правильный путь, обволакивает тело мокрыми каплями. Кто-то сказал, что дождь – это слезы ангелов. А я точно знаю – на небесах не плачет никто! Там легко и тепло, беззаботно и комфортно, там нет печали и грусти, есть только любовь к Богу, переполняющая весь эфирный организм. Там счастье. Мои мысли перебивает резко начавшийся ливень, меня словно окатывают из ведра и приходится бежать под крышу. Минут через десять «плач» прекращается, и я продолжаю путь к самому высокому зданию в Лос-Анджелесе - «First Interstate World Center» (Фест Интерстейт Уолд Центр) на Гранд Авеню. Спросите у любого местного жителя: «Что это за высотка?» - и люди ответят: «Это самая мощная и влиятельная школа искусств в мире!» Так и есть. А раньше все было по-другому...

Когда судьба подарила мне замечательного друга, никакой влиятельной и мощной корпорации тогда не существовало. Было обычное, почти неприметное двухэтажное здание с покосившейся надписью «Peterson’s Instrumental School», куда мог прийти каждый, кто хотел заниматься музыкой, независимо от вероисповедания, количества приданого и носимого титула: графы, аристократы, республиканцы, малоимущие, дети, инвалиды и совсем бедняки – Артур не отказывал никому. Спотыкаясь о безразличие президента Милларда Филлмора к искусству и к стране в целом, Петерсон все-таки добился, чтобы маленькая школа получила лицензию на право осуществления коммерческой деятельности, а это означало, что за концерты ученики смогли получать деньги, пусть и небольшие. Артур отдавал 90% прибыли от предприятия музыкантам, считая своим долгом и призванием просто открывать перед людьми двери в искусство, и лишь 10% шло на становление и продвижение дела. Однако люди сами несли деньги и жертвовали их школе, чтобы