Берзалов.
В овраге тёк ручей, и Берзалов воспользовался тропинкой вдоль его склона, чтобы не маячить на виду у правого берега. Слева за буераками простирался луг, на котором, как на картинах, словно нарисованные, стояли одинокие дубы. Как будто не было войны, подумал Берзалов, как будто мы с Варей отдыхаем где-нибудь на природе.
Его нагнал Бур.
– Я товарищ, старший лейтенант, добро помню… – как всегда, всё испортил он, – ага…
Берзалов даже не стал возмущаться и цедить своё извечное: «Вашу-у-у Машу-у-у!..» Бесполезно. Лицо у Бура было круглое, плоское и, кроме щенячьего восторга, ничего не выражало. Получалось, что он всё делал по недоразумению, из-за природной наивности. Такого ругать язык не поворачивается.
– Какое добро? – уточнил Берзалов, вслушиваясь в шорохи леса, которые ему страшно не нравились.
Неподражаемая наивность Бура его раздражала. Он следовал, как собачка на привязи, и Берзалов подумал, что такие погибают в первую очередь, потому что не умеют самостоятельно чувствовать опасность.
Ветер налетал сбоку, из-за ручья, и от этого казалось, что всё вокруг шевелится от врагов, затаившихся в подлеске. Берзалов понял, что слишком нервничает, что и сам потерял ощущение, когда чувствуешь противника загодя. Так я буду шарахаться от каждого куста, зло думал он. Так не годится. Надо успокоиться и взять себя в руки.
– Ну как же?.. – наивно удивился Бур. – То, что вы в меня поверили.
– А-а-а… – неопределенно ответил Берзалов, с трудом возвращаясь к теме разговора. – Для некоторых это наказание. А ты сам напросился. Так что ты герой, – похвалил он его.
Ефрем Бур зарделся, как девушка. На щеках у него вспыхнул румянец. Рот растянулся до ушей. Берзалов от досады только зубами скрипнул. Десантник не должен проявлять чувства, но теперь уже всё равно. За пять минут не обучишь воинским премудростям, а разрушить психологический контакт, как два пальца об асфальт, потом ищи горе-десантника в кустах.
– Так я же и говорю, спасибо большое, – промямли Бур, чувствуя настроение Берзалова.
– Пожалуйста, – безразличным голосом ответил Берзалов.
– А квантор ведёт прямиком в Комолодун, – таинственным голосом поведал Бур. – Ага.
– Что ты несёшь?.. – удивился Берзалов и внимательно посмотрел на него, выискивая малейшие признаки сумасшествия. Но вид у Бура был обычный, то есть чуть-чуть восторженный и чуть-чуть глуповатый.
Неужели таким бывает просветление? – невольно подумал Берзалов.
– Ничего... – уверенно ответил Бур. – Я просто знаю… чувство во мне такое… – Впрочем, в следующее мгновение он явно испугался: захлопал ресницами и, как черепаха, втянул голову в плечи и преданно глядел на старшего лейтенанта.
Берзалов хотел уже было вполне серьёзно расспросить об этом самом Комолодуне и о бесконечном коридоре, то бишь, кванторе, авось пригодится, но внезапно присел, сам не зная почему:
– Тихо-о-о…
Ему вдруг страшно захотелось узнать, что там, за толстенным стволом ивы не далее чем в двадцати метрах впереди, потому что именно оттуда вылетела взъерошенная сорока и, перемахнув через русло ручья, уселась на ветку, стала сердито кричать, мол, «ты меня ещё попомнишь, я до тебя ещё доберусь».
Бур тяжело дышал в спину Берзалова и непонимающе крутил башкой, готовый положить жизнь за старшего лейтенанта.
– Дайте, я посмотрю… – попросил он, – ага?
– Тихо! – прижал к губам палец Берзалов и обратился в слух.
– Я умею… – начал канючить Бур, ничего не замечая, как тетерев на токовище.
– Тихо… – ещё раз повторил Берзалов и почувствовал, как дрожит Бур – испуганно и нервно. – Сиди здесь… – и легко подтолкнул, чтобы Бур сошёл с тропинки.
Трава вокруг стояла высокая, густая, почти в рост человека, и затеряться в ней, как в лесу, было парой пустяков. Берзалов на полусогнутых скользнул вперёд и снова прислушался, но ничего, кроме свиста ветра и трепетания листвы не услышал. А между тем, там, где начинались густые лопухи кто-то или что-то было – замерзшее и напряженное. Ведь не зря сорока ругалась. Не зря. Он снова скользнул вперёд, бесшумного ставя ногу на носок, и вдруг подумал, что ветер-то дует наискосок в спину. Эта была непростительная ошибка сродни той, по поводу которой сетуют друзья, когда пьют на поминках за упокой твоей души. Да и Берзалов сам уже учуял тяжёлый звериный запах. В следующее мгновение из лопухов, будто пушечное ядро, выскочил чёрный вепрь – огромный, почти до плеч Берзалова, массивные лопатки были похожи на щиты, а в огромных жёлтых клыках застряли корешки. Он посмотрел на Берзалов своими крохотными глазами, фыркнул, опустил морду и бросился в атаку. Расстояние было слишком маленьким, чтобы прицельно стрелять, поэтому Берзалов предпочёл уступить дорогу. Он чисто инстинктивно шарахнулся в овраг, успев подумать о том, что Бур может по глупости вернуться на тропинку, ударился боком о склон, задохнулся от боли и покатился вниз. Ту же у него над головой пронёсся вепрь, а за ним всё стадо – без визга, в полной тишине, как приведения. Ещё не стих топот, а Берзалов уже карабкался наверх, придерживая правый бок, словно пропустил удар левой в печень.
– Бур!.. – кричал он, задыхаясь, – Бур!.. Вашу-у-у Машу-у-у!.. Бур!..
К его облегчению, перепуганный Ефрем не то что сидел рядом с тропинкой, а забился в такие густые и колючие кусты терновника, из которых выкарабкивался целых полчаса. А когда выбрался, то Берзалов уже пришёл в себя и не мог без смеха смотреть на его исцарапанную физиономию.
Гаврилов забеспокоился:
– Что-нибудь случилось, Роман Георгиевич?.. Что-нибудь случилось?..
– Возвращаемся, – с облегчением ответил Берзалов. – Всё нормально. Не волнуйтесь.
Надо было забрало опустить, подумал он. У него наступила реакция. Адреналин искал выхода, и было смешно, как Бур, ворча и в меру чертыхаясь, с оглядкой, естественно, на командира, выбирается на чистое место. Потом он искал автомат, потом – шлем, потом, как всегда – магазины, потом – правый ботинок. Аника-воин. И вылез расхристанный, как после капитальной драки. На лбу у него выросла здоровенная шишка, прямо в центре лба, как у единорога.
– Ты что… с кабаном бодался?.. – пряча смех, спросил Берзалов.
Точно надо было забрало опустить. Гаврилов бы посмеялся. Он простил Буру всё: глупость, наивность суждений и вечное недовольство за одно то, что Бур остался цел и невредим. Больше брать с собой не буду, рассудил Берзалов. Пусть в бэтээре сидит, мух считает, авось выживет.
– Не-е-е… – не моргнув глазом, ответил Бур, – это я так… поспешил в кустах прятаться. У нас ведь как говорят: «Бедному Кузеньке и бедная песенка».
Вот это да… – удивился Берзалов, оказывается, он о себе всё понимает. И внимательно посмотрел на Бура. Но лицо у Бура было, как всегда, туповатым и ничего не выражало, кроме равнодушия, а ещё, кажется, по привычке он ворчал, как заведенный:
– Поперлись… вляпались… я же говорил…
– Что у вас там случилось? – забеспокоился Гаврилов. – На нас выскочило сумасшедшее стало кабанов, дурилки картонные, едва машины не опрокинули.
– Возвращаемся, – сказал Берзалов. – Никого, кроме свиней, здесь нет. Дикая свинья человека за три километра чует, так что люди здесь не водятся.
– Разведчики брод нашли, – обрадовал его Гаврилов.
Оказалось, что с левого берега в сторону острова тянется каменистая гряда – ровное, как аэродромное поле. Идеальное место для переправы.
– А что с мостом? – спросил Берзалов.
– Мост взорван.
– Ну слава богу!.. – с души у Берзалова упал ещё один камень. – Всё к одному: и Бур остался жив, и путь свободен, и даже свиней напугали.
– А что с Буром-то случилось? – осторожно поинтересовался Гаврилов.
– Пусть он сам расскажет, – смеясь, ответил Берзалов, очищая на ходу пучком травы грязь с колен и локтя.
Ефрем Бур, всё ещё взбудораженный, как стадо диких кабанов, которое его чуть не растерзало, взлез на броню и с восторженной фразой: «Вот что произошло!» нырнул в люк. Больше всего почему-то радовался Сэр, который встретил их с повизгиванием и долго крутился под ногами, мешая следить за обстановкой в округе. Ну и некоторое время, конечно, Бур был в центре всеобщего внимания.
Через полчаса они без особых приключений перебрались на правый берег, отошли вглубь под тень лесов, выслали разведку. И оказалось, что правый берег на глубину трёх и на расстоянии пяти километров обе стороны пустынен, как Марс после бурана. Нашли только сбитый истребитель Миг-31. Видать, на последнем рубеже перехватывал крылатые ракеты, подумал Берзалов. Дальше по карте через десять квадратов значился посёлок Железнодорожный, и Берзалов, вопреки своим убеждениям, приказал двигать туда. Появилось у него это чувство правильности выбора. Долго где-то плутало. А здесь возьми да выскочи, как чёрт из табакерки. Может, кабаны помогли? Да и Спас подсказал: «Станция, придурок». Ага, даже не обиделся Берзалов. Что-то должно было произойти. Впрочем, на Спаса он не очень полагался и прислушивался к нему исключительно из-за страха попасть в очередную западню.
***
В шестнадцать ноль-ноль они их увидели.
Уже заметно холодало, и солнце на зловещем небе присело за лес по правую руку, когда на экране тепловизора чётко и ясно возникли, словно из ниоткуда, человеческие фигуры в оранжевом ореоле, рядом – ещё одна, потом – костёр и палатки. СУО тут же идентифицировала цель, обозначила её красной мигающей «галкой» под номером тринадцать, что означало опасность высшей степени.
– Роман Георгиевич, видите?.. – спросил Гаврилов.
– Вижу… – ответил Берзалов напряжённым голосом, вглядываясь в экран СУО: фигуры появились и пропали, потому что бронетранспортёр опустился ниже уровня железнодорожного полотна. Правда, СУО ещё некоторое время рисовала то, чего не видела. Но уже было понятно, что там, за полотном, у костра сидело не менее трёх человек.
Что ему нравилось в прапорщике – так это собранность, которую он демонстрировал в любое время суток, казалось, подними его в три часа ночи, и он отбарабанит тебе, где противник и что надо делать – наступать или убегать – золото, а не человек. Как будто для Гаврилова не существовало в жизни никаких отвлекающих факторов и моментов, а главное – настроение у прапорщика всегда было ровное и спокойное, словно он загодя напился брома. Единственный недостаток – полное отсутствие юмора. Берзалов вспомнил о его погибшей семье, подумал о своём горе и ему стало стыдно. Посмотрим, каким ты будешь в сорок пять лет, подумал он. Наверное, гораздо хуже, и с юмором у тебя будет туго.
Они как раз двигались по просёлку. Справа их прикрывал смешанный лес, который к вечеру сделался угрюмым и настороженным, оттуда тянуло запахом грибов и прели, а справа то и дело мелькали нежилые дома – без окон и дверей, как будто кто-то нарочно ходил и бил всё, что можно было разбить. Впрочем, Гаврилов внёс ясность, сообщив, что скорее всего, это действие ударной волны, а не массовый психоз населения. Иногда виднелись свежие пепелища, искорёженные или просто брошенные грузовики, тупо смотрящие радиаторами в радиоактивную траву, и автомобильные шины, шины, шины – везде, куда только дотягивался взгляд, а ещё – бочки, бочки, бочки из-под горючего, и это тоже было более чем явным признаком человека.
– Я
