знакомый голос: какая-то женщина по-немецки что-то сказала, и телефон отключили.
- Отключили! Что там вообще происходит? Ты всё слышал? Какая может быть надежда? – громко произнёс Эдгар.
- Да! Что-то там серьёзное у них.
Эдгар попросил сигарету у Юры и вышел на свежий воздух. Закурил, сел около пожелтевшей травы. Было шесть часов вечера. К ним подошёл работник автозаправки. Показал на Эдгара, который курил. Но после разговора с Юрой ушёл.
- Всё, Эдгар. Всё. Туши сигарету, а то штраф выпишут. Поехали. Вставай.
Эдгар сел в машину, и они поехали домой.
Снова молчали. Думали. Вздыхали. Юра курил одну сигарету за другой.
- Ты знаешь, я почувствовал, что с ней что-то происходит, после того, как мы вернулись с выставки её картин из Адыгеи, из Майкопа. Выставка прошла хорошо. Она продала восемь картин. Я знаю, какое это чувство, когда продашь свои творения. Всю дорогу на обратном пути она шутила, пела. Мы подъехали к её дому, и она неожиданно предложила:
- Давай съездим на могилу твоего отца.
– Мы же там были не так давно, - ответил я. – Уже темнеет.
– Ты боишься ночью ходить на кладбище? – задала она мне вопрос, улыбаясь.
- Хорошо. Но ты не устала? Давай я поведу машину.
- Ладно, пересядем, - ответила Камилла.
Мы приехали на кладбище, открыли дверцу оградки, вошли. Камилла минут пять смотрела на лицо отца, потом сказала:
- А ты больше похож на отца. Копия. Словно под копирку... А Юра – на мать. Красивый мрамор. Знаешь, я хотела стать скульптором, как Камилла Клодель. Любила лепить из пластилина разных зверушек. Но вот стала художницей. Я – художница, Эдгар. Я это сейчас чувствую.
- Эдгар, вы ведь приезжали смотреть памятник отцу, - уточнил Юра. – Мы с мамой убирались в тот день. Камилла тоже помогала.
- Да, но через месяц или два мы снова ездили на могилу. Не перебивай. Я стоял и молчал. Думал, какой перепад в настроении у Камиллы. Потом она пошла смотреть другие памятники. Так мы с ней пробыли на кладбище, пока совсем не стемнело. Я отвёз её домой. Но это показалось мне странным. Выглядело так, словно она ходила и представляла свою могилу, свой памятник, надгробье. Вот так, - закончил Эдгар. – А про завещание, которое она составила, прочитав моё, только я знаю. Прах её должны развеять в бухте «Инал», где находится беседка, по склону. Всё, как у меня, в моём завещании.
Юра промолчал. Теперь он понял: всё - серьёзно. Нужно готовиться к чему-то страшному, может, к самому худшему.
- А ведь насчёт праха и бухты «Инал» - это же твоё завещание? Теперь и она? Ясно, - пояснил Юра.
- Ты что, не слушаешь меня? Я только что рассказал тебе обо всём.
Юра подвёз Эдгара к дому Камиллы. Посмотрел, как он открыл дверь и зашёл во двор. Кивнул Эдгару головой и показал жестом: если что – звони. Развернул машину и уехал.
* * *
ЭДГАР ОТКРЫЛ ДОМ. ВОШЁЛ. Постоял на пороге. Оглядел мастерскую Камиллы. Всё, как прежде. Закрытая простынёй картина, краски, растворители, одна бутылка даже не закрыта, это говорило о том, что, видимо, Камилла в спешке забыла её закрыть, и указывало на то, что ситуация не терпела отлагательств. Он увидел на столе письмо под вазой с цветами, с которых осыпались лепестки. Цветы уже завяли, их не поливали с момента отъезда Камиллы. Эдгар тянул с письмом. Боялся его открывать. Чувствовал, что содержание его больше содержит драмы, чем радости. Он смотрел на него и не решался подойти и открыть розовый конверт. Быстро прочитать его и войти в курс дела – в этот загадочный курс дела… Он решил подняться на второй этаж и осмотреть дом, так как в последнее время в городе участились кражи квартир. Осмотрев все комнаты, он пришёл к выводу, что всё на местах, кроме вещей, которые наверняка забрала сама Камилла, нескольких любимых фотографий Камиллы, где они со всей семьёй на фоне Средиземного моря, где она одна, и фото на котором они с Дильнарой. Не было также статуэтки бегущего кролика, которую они купили в Китае с отцом, где отдыхали 5 лет тому назад. Эдгар ещё раз всё просмотрел и убедился, что всё в порядке; только осевшая пыль на полированном столе свидетельствовала о том, что хозяйка, так любившая чистоту и порядок, уехала...
Он спустился в мастерскую и сел в кресло, где обычно сидела Камилла и они вели беседы на разные темы. Перед Эдгаром лежало письмо. Он смотрел на него и не решался открыть. Любопытство не давало ему покоя. Он глубоко вздохнул и взял письмо в руки. Открыл его. На нём была надпись: «Моему любимому Эдгару».
Он достал из конверта письмо и начал его читать:
«Любимый Эдгар. Пишу тебе быстро и коротко. Меня ждут. Иван Сергеевич, врач, дал мне всего 20 минут, чтобы я написала одно письмо - самому близкому человеку, ибо время не ждёт. Поэтому за неимением времени пишу пространно, но ты сумеешь отделить главное. Помнишь, когда ты был ещё в городе, мы гуляли вечером около часовни в зоне отдыха, и у меня закружилась голова? Ты сказал, что так бывает от свежего воздуха или от усталости. Ты заметил также на моей выставке в Краснодаре, что я побледнела. Так вот, Эдгар, пришло время тебе всё узнать. Я больна. У меня белокровие. Тебе не нужно объяснять, что это такое. Ты три года учился в мединституте и знаешь, какой щадящий образ жизни надо вести при этом заболевании. Но когда я приехала в ваш город, мне стало лучше. Я стала больше работать, ходить и не уставать. Могла писать до первых петухов. Началось всё ещё в Магадане. Когда от рака крови умерла тётя Аня, тогда мне было 17 лет, а ей 45 лет. Тётя Аня – двоюродная сестра мамы. По материнской линии в нашем роду семь женщин, я – восьмая. Но я тогда не поняла, почему мои родители так взволновались. Ведь они должны были к этому быть готовы, ибо тётя Аня долго болела и лечилась. А в последние недели она уже не вставала с кровати, и сиделка в больнице делала ей каждые два часа укол. Когда мы к ней приходили, она была похожа на тоненькую, высохшую хворостинку, которая ждала сильного порыва ветра, который избавит её от мук. А раньше тётя Аня была красивой, цветущей женщиной. В нашем роду по линии матери все женщины красивые. Она так мучилась… Ей не помогал даже морфий, который ей вводили через капельницу с каким-то лекарством. Она стонала и никого не узнавала. Позже я узнала (забегая вперёд), что мама, тётя Даша и тётя Алла дали разрешение на то, чтобы тётю Аню отключили от системы. Вернее я это нечаянно подслушала.
На следующее утро из больницы позвонили маме и сказали, что тётя Аня умерла в 4 часа ночи. То есть, надо понимать, что они отключили её от системы в 4 часа ночи и ввели ей в вену большую дозу наркотического препарата или ещё что-то…
Тогда отец подошёл и сильно прижал меня к своей груди, странно глядя на маму, словно она в чём-то виновата.
После похорон, на десятый день, мы с папой полетели в Москву, в какую-то клинику. Я ничего не понимала. Отец долго разговаривал с профессором в кабинете, я же играла с девочкой в коридоре, которая была без волос, без бровей. Я хотела её развеселить, но она была такая белая и худая… Наконец вышел отец и профессор. У отца было хорошее настроение, и мы поехали в хороший японский ресторан. Поели. Я спросила отца, почему меня обследовали? Ведь я чувствую себя хорошо. Он ответил шуткой: «Береги здоровье смолоду!»
Поехали к нему домой. Он был весёлым. Вечером он позвонил маме в Магадан и сказал, что все анализы хорошие и что мы завтра вечером улетаем.
Мы прилетели домой, и жизнь пошла по-прежнему. Но родители часто ругались и наконец развелись. Я осталась в Магадане. Мне было уже 20 лет. Вдруг заболела тётя Алла, ей было 43 года. И она умерла тоже от рака крови. И также мучилась. Тогда отец так перепугался, что на нём не было лица. Я пошла к подруге, но её не оказалось дома. Был сильный мороз, и я вернулась домой. Дверь была приоткрыта. Я тихонько вошла в дом. Мама с папой (мама ещё была у нас после похорон и хотела улететь в Санкт-Петербург после девяти дней) сильно ругались. Я невольно слушала их разговор. Папа говорил о том, что меня нужно постоянно возить в Москву на обследование. Так рекомендовал доктор. Мама же говорила, что не все женщины из их рода, достигнув 45-летнего возраста, умирают от рака крови. Что умерли девять женщин и лишь одна в 25 лет. Это Лена. Врачи говорят, что так бывает. В каком-то поколении болезнь уносит одну из молодых. «А что, если ею окажется наша дочь? – кричал отец. – Ты думала об этом? Или ты думаешь только о своей новой жизни, банкетах, приёмах, отдыхе за границей…» На что мама сказала: "Если боишься, свози её ещё раз на обследование в Москву". Прошло уже два года, как её обследовали. Иван Сергеевич показывает на время.
Словом, однажды, когда мы справляли моё двадцатилетие , мне стало плохо. И меня увезли в больницу. Отца в городе не было, он был в Москве на выборах мэра Москвы и возглавлял штаб одного из кандидатов в мэры. Он тут же прилетел на своём самолёте и сразу приехал ко мне. На следующий день прилетела мама. Доктор долго разговаривал с папой, который рассказал ему о плохой нашей наследственности по женской линии мамы. Доктор порекомендовал ему отвезти меня в Москву к профессору, который меня наблюдал, но лишь тогда, когда я окрепну. Через десять дней мы были уже в Москве, в привычной мне обстановке. Только после обследования меня оставили в клинике в хорошей одноместной палате. И делали переливание крови. Вводили какие-то препараты через вену и давали лекарства. Тогда, любимый Эдгар, я и поняла, что попала в тот маленький процент наших женщин, которые могут умереть молодыми. Вспомнилась песня Виктора Цоя «А кому умирать молодым…» И мне стало страшно. Но больше всего меня беспокоило то, что я не смогу писать картины. Заниматься живописью. В палате я сделала много эскизов карандашом для будущих картин. Впоследствии ты их все видел.
Курс лечения закончился. Мы вернулись в Магадан. И всё шло, как прежде. Я писала картины. Мы гуляли с подругами. Я читала литературу об искусстве, живописи. Когда приезжал папа, мне становилось спокойнее. Мы были вдвоём. Время поджимает. Короче, мне позвонила Дильнара из вашего города, куда они переехали из Магадана, и спросила: что ты там делаешь в Магадане одна? Приезжай в гости. Здесь море, не такая, как на Севере, зима, дубравы, тепло. Город-курорт, можешь наблюдаться круглый год. Я съездила, и мне понравилось. Тогда я уговорила папу купить мне дом в вашем городе. И вот я здесь. Дальше ты знаешь всё.
Но когда ты уехал в Волгоград, на следующий день я почувствовала себя плохо. Я не обратила на это внимания, думала, от вина. Звонила тебе, но у тебя всегда был телефон занят или отключен. Я посылала СМС-ки, но ты их не читаешь, я знаю. На следующий день, когда я писала картину на заказ, вдруг потеряла сознание. Хорошо, что Дильнара решила меня навестить. Она-то меня и привела в чувство холодной водой и нашатырным спиртом. Уложила в постель. Дала успокоительного и позвонила папе. Через час к дому подъехала машина, и мужчина, приехавший на ней, представился доктором онкологической больницы. Он сказал, чтобы я быстро собиралась, и дал время на то, чтобы я написала тебе письмо. Через три часа я уже проходила обследование,как они мне надоели, если бы ты знал, любимый!
Прилетел отец. Они с доктором говорили около часа. Затем меня одели, и папа
