Русский мир 1. Русская доля

русских из русского мира. Миллионы людей отказались от своей русскости, принимая новые имена – украинцы, белорусы, а потом сами накачивают себя ненавистью в отношении бывших соотечественников. Жить в условиях бесконечной травли и повсеместного насилия для слабодушных совершенно неприемлемо. Вот они и перебегают во вражеский лагерь, там переименовываются, придумывают для себя новый язык, в страхе отказываясь от любых признаков родства с русскими. Так в тюрьме ломаются люди, оказавшись в условиях произвола и безнаказанности урок. Люди прячут подальше свою гордость, лишь бы выжить, пусть на положении бесправных шестёрок или опущенных недочеловеков. Западный, т. н. “свободный” мир – это и есть сборище урок. Новообращённые – прибалты, поляки, чехи, болгары и пр. – никогда не поднимутся там до уровня “авторитетов”. Предел мечтаний для них – стать шестёркой на побегушках и всего-то для этого надо вылизать господину сапоги. Только, ведь, и место шестёрки надо ещё как-то заработать, на всех их не хватит и тут уж никакие унижения не помогут. Посчитают тебя не нужным и прихлопнут, чтобы не мешался. В Советском Союзе народам давали возможность стать равными и уважаемыми, но они все дружно кинулись лизать господские сапоги. Холоп не способен жить свободным, на то он и холоп.
    Отщепенцев привечают на Западе не от излишней доброты. Они уносят с собой русские земли, тем самым ослабляя Россию и усиливая натовцев. Ради этого и провозглашают появление в России придуманных народов: кривичи, поморы, сибиряки. Они тут же начинают претендовать на российские области, а натовские хапуги тут как тут. Возьмём, к примеру, попытку немца Росселя навязать нам Уральскую республику. Даже свои деньги успели выпустить. Да не нашли сепаратистов на Урале, а так хотелось. И что, если какая-то обкурившаяся толпа объявит себя эльфами или хоббитами, мы тоже обязаны выделить им земли для поселения? А не жирно ли будет? Раз не хотят жить вместе с русскими, пускай отправляются куда-нибудь в Австралию или Антарктиду, лишь бы от нас подальше. Так какого чёрта нерусские большевики передали обширные территории России под управление кучки австрийских урок? Не будь этого преступления, сколько бедствий мы могли бы избежать! Очевидно же, что любая группировка, отхватив себе кусок от России, тут же кинется за помощью к врагам, чтобы не потерять незаконно присвоенное новоприобретение. Когда нерусская “элита” раздаёт кому попало русские земли, то никого при этом не умиротворяет, а только плодит врагов.
    Сложилась нестерпимая ситуация: русским миром управляют исключительно нерусские. И главный кошмар для них – восстановление русскими своей государственности. Ведь нигде в мире нет такого, чтобы руководство национальной организации состояло из представителей других и даже враждебных народов. Только русских заставляют подчиняться чужакам и забыть о своих неотъемлемых правах. Иначе русские заставят инородцев вернуть награбленное, а преступников заставят ответить за свои злодеяния. Страшно. Ведь чужаки, хотя и строят из себя хозяев, но на самом деле сознают, что они не большие хозяева, чем постельный клоп в квартире. Да и ведут себя соответственно. И чтобы избежать расплаты, они готовы договариваться с самыми злейшими врагами нашей страны. Потому-то и принялись бросаться заявлениями типа: у нас нет врагов, а есть “партнёры”. Хороши партнёры из бандитов и душегубов! Пока существовал единый и могучий Советский Союз, с нами поневоле приходилось считаться, теперь же, когда дерьмократы-ельциноиды разрушили экономику, оборону, да ещё и покаялись перед всем миром в несуществующих грехах, нас окружают одни оскаленные рожи. Нас убеждали, что, если мы станем слабыми и не будем никому угрожать, то и все международные отношения тут же наладятся. Как же, такой оголтелой травли России, как после победы ельциноидов, ещё никогда не бывало. Бандитские режимы перестали нас бояться и сбросили маски. И мы увидели, что никаких порядочных людей у них нет и в помине, во власти там подлые и жадные твари, способные только гадить и пакостить. Причина беспрецедентного разгула русофобии в западном мире состоит вовсе не в том, что мы кого-то там обидели, она состоит в том, что мы всё ещё живём на облюбованных ими землях и до сих пор не желаем вымирать. Вот почему, когда Россия переживает тяжкие времена, так вся бандитская Европа объединяется для разбоя на нашей земле. При этом, нерусские правители России внаглую подыгрывают врагам, обливая грязью нашу страну и нашу историю, восхваляя США, и представляют себе, будто живут не в ненавистной им России, а в обожаемой ими Америке. Они и не собирались защищать интересы России, потому что иначе им не позволят сбежать на Запад с наворованными капиталами.
    Обретение русскими своей государственности – это кошмар и для других мировых лидеров вместе с их прихлебателями. Ведь на протяжении нескольких столетий нашу страну не просто разворовывают, её нагло грабят. Грабят во время войн, грабят во время мира. И существовать по-другому Запад не в состоянии. Дело в том, что Европа на самом деле нищая. После крушения Римской империи, там так и не была создана рентабельная экономика. Европейцы стараются создать для своего мира привлекательную агитку, но таковой она видится только издали. При непосредственном контакте картина становится даже очень непривлекательной. Вот какой увидел Европу русский литератор Денис Иванович Фонвизин (Д.И. Фонвизин “Собрание сочинений”, т. II, М.-Л., 1959):

    “При въезде в город ошибла нас мерзкая вонь, так что мы не могли уже никак усомниться, что приехали во Францию. Словом, о чистоте не имеют здесь нигде ниже понятия, — все изволят лить из окон на улицу, и кто не хочет задохнуться, тот, конечно, окна не отворяет” (с. 418).
    “… надлежит зажать нос, въезжая в Лион, точно так же как и во всякий французский город. Улицы так узки, что самая большая не годится в наши переулки, и содержатся скверно” (с. 420).
    “Белье столовое во всей Франции так мерзко, что у знатных праздничное несравненно хуже того, которое у нас в бедных домах в будни подается. Оно так толсто и так скверно вымыто, что гадко рот утереть” (с. 429).
    “Я когда в гостях обедаю (ибо никогда не ужинаю), принужден обыкновенно вставать голодный” (с. 431).
    “Парижа описывать вам не хочу <…> Народ, впрочем, в крайней бедности и питается, можно сказать, одною industrie. Зато здесь почти всякий день вешают и колесуют <…> если казнят какого-нибудь несчастного и палач хорошо повесит, то вся публика аплодирует битьем в ладоши палачу точно так, как в комедии актеру” (с. 439-440).
    “… каждый французский дворянин, при всей своей глупой гордости, почтет за великое себе счастие быть принятым гувернером к сыну нашего знатного господина. Множество из них мучили меня неотступными просьбами достать им такие места в России” (с. 484).
    “Дороги адские, пища скверная, постели осыпаны клопами и блохами. Теперешний журнал состоит в описании нашего вольного страдания. Вообще сказать могу беспристрастно, что от Петербурга до Ниренберга баланс со стороны нашего отечества перетягивает сильно. Здесь во всем генерально хуже нашего: люди, лошади, земля, изобилие в нужных съестных припасах — словом, у нас все лучше, и мы больше люди, нежели немцы” (с. 508).
    “Во всей Немецкой земле и, сказывают, также во всей Италии слова русский и богач одно означают” (с. 514).
    “Я спросил кофе, который мне тотчас и подали. Таких мерзких помой я отроду не видывал — прямое рвотное. По возвращении домой мы потчевали компанию чаем, который немцы пили как нектар” (с. 515).
    “Образ жизни итальянский, то есть весьма много свинства. Полы каменные и грязные; белье мерзкое; хлеб, какого у нас не едят нищие; чистая их вода то, что у нас помои (с. 519).
    После обеда ходил я к живописцу Генрицию смотреть его работу, а от него в итальянскую комедию. Театр адский. Он построен без полу и на сыром месте. В две минуты комары меня растерзали, и я после первой сцены выбежал из него как бешеный” (с. 520).
    “… но как скоро вошли в трактир, то план наш ту же минуту и разрушился: неизреченная мерзость, вонь, сырость выгнали нас тотчас. Я думаю, что не одна сотня скорпионов была в постеле, на которой нам спать доставалось” (с. 521).
    “Не понимаю, за что хвалят венециянское правление, когда на земле плодоноснейшей народ терпит голод. Мы в жизни нашей не только не едали, даже и не видали такого мерзкого хлеба, какой ели в Вероне и какой все знатнейшие люди едят. Причиною тому алчность правителей. В домах печь хлебы запрещено, а хлебники платят полиции за позволение мешать сносную муку с прескверною, не говоря уже о том, что печь хлебы не смыслят. Всего досаднее то, что на сие злоупотребление никому и роптать нельзя, потому что малейшее негодование на правительство венециянское наказывается очень строго. Верона город многолюдный и, как все итальянские города, не провонялый, но прокислый. Везде пахнет прокислою капустою. С непривычки я много мучился, удерживаясь от рвоты” (с. 523).
    “Ужинали в Мантуе и ночь всю ехали, потому что в Италии в трактирах по местечкам ночевать мерзко” (с. 524).
    “После обеда выехали мы из Болоньи. Сей город вообще можно назвать хорошим, но люди мерзки. Редкий день, чтоб не было истории. Весьма опасно здесь ссориться, ибо мстительнее и вероломнее болонезцев, я думаю, в свете нет. Мщение их не состоит в дуэлях, но в убийстве самом мерзостнейшем. Обыкновенно убийца становится за дверью с ножом и сзади злодейски умерщвляет. Самый смирный человек не безопасен от несчастия. Часто случается, что ошибкою вместо одного умерщвляют другого” (с. 525).
    “Мой банкир, человек пребогатый, дал мне обед и пригласил для меня большую компанию. Я, сидя за столом, за него краснелся: званый его обед несравненно был хуже моего вседневного в трактире” (с. 528).
    “… скучнее Италии нет земли на свете: никакого общества и скупость прескаредная. <…> Гостей ничем не потчевают, и не только кофе или чаю, ниже воды не подносят. Теснота и духота ужасная, так что от жару горло пересохнет; но ничто так не скверно, как нищенское скаредство слуг. Куда ни приедешь с визитом, на другой же день, чем свет, холопья и придут просить денег. Такой мерзости во всей Европе нет! Господа содержат слуг своих на самом малом жалованье и не только позволяют им так нищенствовать, но по прошествии некоторого времени делят между ними кружку. Во Флоренции, быв шесть недель, знаком я стал почти со всеми, и накануне моего отъезда целый день ходили ко мне лакеи пожелать счастливого пути, то есть просить милостыни. <…> Семка мой иначе мне о них не докладывает, как: “Пришли, сударь, нищие”. Правду сказать, и бедность здесь беспримерная: на каждом шагу останавливают нищие; хлеба нет, одежды нет, обуви нет. Все почти наги и так тощи, как скелеты. Здесь всякий работный человек, буде занеможет недели на три, разоряется совершенно. В болезнь наживает долг, а выздоровев, едва может работою утолить голод. Чем же платить долг? Продаст постель, платье — и побрел просить милостыни. Воров, мошенников, обманщиков здесь превеликое множество; убийства здесь почти