Как-то один философ пытался мне доказать, что нищий счастливее богатого. Это, якобы, следует из того, что нищий способен извлекать удовольствие из самых мелких подарков судьбы. Богатый же пресыщен благами, и потому он к ним более равнодушен. Тогда я предложил своему визави сравнить счастье богатого и нищего с точки зрения количества несчастий в их жизни.
Пожалуй, будет справедливо сказать, что счастье человека обратно пропорционально количеству его несчастий, особенно таких, как смерть близких, болезни, голод, нищета. Конечно, и к таким несчастьям можно относиться стоически, возложив всю ответственность на судьбу, но возможно ли при этом испытывать чувство счастья? А что если возможно?
10.
Памятуя идею Спинозы о модусах мышления, мы, наверное, можем сказать, что модусами счастья являются положительные эмоции и чувства. Они естественны для человека. Ведь, если разуму человека присуще богоподобие, то справедливо выглядит сентенция: «Человек создан для счастья, как птица для полета». Но одним из креативных принципов творчества является «принцип преодоления». Без него творчество неполноценно. Между тем, человеку в состоянии счастья нет большой необходимости творить. Гораздо выше его потребность созидать, когда он встречает препятствия на пути к счастью. Поэтому, когда люди сомневаются в существовании Бога на том основании, что Всеблагой Бог не может инициировать беды и несчастья на Земле, то они заблуждаются.
Факторы, препятствующие счастью человека, в «креативной философии» считаются моментами побуждения личности к творчеству. И это еще один аргумент против представления Спинозы о Боге, который определяет судьбу человека, лишая его творческой инициативы.
Очевидно, прав Августин Блаженный, говоря: "Из совокупности добра и зла состоит удивительная красота вселенной. Даже и то, что называется скверным, находится в известном порядке, стоит на своем месте и помогает лучше выделяться добру. Добро больше нравится и представляется более похвальным, если его можно сравнить со злом".
Из этого следует, что трудности, беды и несчастья даны нам в ощущение, хотя бы уже затем, чтобы оттенять счастье. Но это значит, что мы должны отличать благо от зла уже на уровне чувств, то есть, посредством бессознательных решений. Отсюда ясно, что отрицательные реакции вовсе не ошибки разума. Они необходимы и присущи его природе. И если понаблюдать за животными, например, за собаками, то легко выяснить, что они способны испытывать и страх, гнев, и неприязнь, и зависть, и ревность.
Однако, что является инициатором негативных чувств в самом разуме? Ведь мы, как будто, доказали, что он настроен на позитивное творчество по средствам своих «креативных принципов». Вот и Спиноза замечает, что ответная реакция на раздражитель не может зарождаться где-то вне человека.
Думаю, не будет большим открытием, что все негативные чувства у животных и у человека возникают, как реакция на то, что мешает их благу. Но тогда, быть может, благо и является причиной всех страстей? И если кроме творческих принципов мы не знаем иного, что организует наш разум, то, видимо, они и ответственны за наши раздражения, негативные чувства и отрицательные эмоции.
Так, творческий «принцип рациональности» требует, например, соблюдение причинно-следственных связей. Когда же человек сталкивается с нарушением таковых связей во внешней среде, он испытывает беспокойство, страх, возмущение.
«Принцип разнообразия» может инициировать переживания тоски, уныния, скуки от созерцания одноликости, монотонности, бесцветности проявлений бытия.
«Принцип преемственности» диктует необходимость учета прошлого опыта и иных предпосылок для новизны. Отсутствие таких оснований в явлениях и событиях, вызывает в человеке в лучшем случае удивление, недоумение, а в худшем протест, смятение, неприятие.
Причиной негативных реакций человека чаще всего являются факторы, которые угрожают или мешают его любви. Зависть, ревность, ненависть, гнев были бы невозможны, не будь любви, пристрастий, привязанностей к тем или иным объектам или благам. И все эти реакции существуют только для того, чтобы устранить, избежать, предотвратить покушение на предмет любви.
Очевидно, подобные аффекты свойственны даже мухе. Однако это вовсе не значит, что ее разум подвержен страстям. Если муха увернулась от мухобойки, то можно сказать, счастье оказалось на ее стороне, и ей остается только радоваться по этому поводу.
Страсти – это чисто человеческое понятие, и значит, природу страстей определяет нечто такое, чего, животные лишены. И это, конечно, мышление.
Впрочем, человек избежавший укуса змеи при встрече с рептилией, тоже может считать себя счастливчиком. Притом чем сильнее была глубина его страха, тем с большим восторгом, он будет рассказывать о своем приключении. Вряд ли его отвращение и испуг перерастет в страсть.
Страсть – это явление более глубинное. Настоящая страсть способна захватить, пленить, поработить сознание человека. Она укореняется в разуме человека, прорастает в его душе и отравляет ее. Она навязывает своей жертве особые представления о реальности, извращает логос, сужает свободы человека, обезволивает человека и ведет его к гибели. Так что, мы не вправе считать страстями естественные реакции человека, как это делает Спиноза, относя к роду страстей гнев, страх, неприязнь.
Страсть генерирует и навязывает человеку свои идеи. И тут очевидна роль мышления. Как мы говорили выше, причиной образования мышления является страх и необходимость познания зла. Поэтому оно диалектично, и в этом смысле представляет собой генератор сомнений. При этом мышление способно влиять на логос разума, внося в него свои выводы и информацию. Эти изменения в логосе отражаются в новых решениях разума, которые ставят перед мышлением новые задачи, и оно предоставляет новые ответы и ошибки. Так между разумом и мышлением образуется нечто, похожее на замкнутый контур в электро-цепи. При этом разум, играющий здесь роль генератора, в силу его творческой сущности, вынужден выдавать все большее энергии для преодоления диалектических отрицаний мышления, чем истощает свои ресурсы. Истощение творческой энергии человека может стать условием угасания страсти, что мы называем «опустошением». Но такой путь избавления от страсти связан с уменьшением творческого потенциала человека. Да и логос разума к тому времени может быть значительно расстроен и переформатирован.
Кто испытывал муки ревности, то знает, как мышление способно подкидывать дровишки в костер этой страсти. Мышление здесь похоже на резонатор, который только усиливает и обостряет чувства.
Вы скажете, но ведь источником ревности является прекрасная любовь. Конечно, является, и я об этом говорил, утверждая, что в основе всех аффектов лежит творческое начало человека. Да, любовь может быть красивой, когда ее целью является сотворение прекрасного, в том числе и прекрасных чувств в душе объекта любви. Но с вмешательством Эго сознания, которое определяется мышлением, к чувству любви примешиваются сомнения, страх потерять объект любви, логика собственника, соображения по поводу относительности, временности, смертности всего в мире и пр. и пр. Я уж не говорю о сексе, в котором большую роль играет мышление, и который столь же диалектичен.
Так что, любовь может стать настоящей, пагубной страстью, которая в отличие от подлинной любви, способна порождать в человеке негативные чувства и даже плодить новые страсти. Вечная спутница любви – ревность способна воспламенять в человеке гнев, враждебность, агрессию, уничижение. И значит, Спиноза прав, говоря о ядовитых плодах страстей и их взаимосвязях. Однако он явно неправ, когда ставит на одну доску страсти и аффекты.
Страсти, не смотря на их способность порабощать человека, могут протекать без сильных выражений душевного состояний их жертвы. Поэтому, есть подозрение, что Спиноза ошибается, полагая, что его субстанция непричастна к зарождению страстей..
11.
И вот, что интересно. Иные страсти, а может быть и все, способны создавать в разуме человека иллюзию счастья. Скажем алчность дарует своей жертве все те модусы счастья, о которых мы говорили выше. Человек одержимый страстью накопительства способен испытывать радость восторг, эйфорию, глядя на свое богатство и его прирост. Но и здесь мы наблюдает деятельность мышления с его представлениями об относительности и временности всего сущего, о необходимости сохранения нажитого, об опасностях, грозящих богачу. Отсюда, снедающие скупца страхи, зависть, ненависть и прочие огорчения, отравляющие его счастье. Но, даже понимая, что его радости непрочны и ложны, и что на самом деле он глубоко несчастный человек, скупец, пожалуй, предпочтет эту иллюзию счастья иному счастью, которое, впрочем, он себе уже не представляет.
Примерно то же можно сказать о страсти властолюбия. Как известно в философии есть теоретики, доказывающие естественность этой страсти. Если верить Шопенгауэру и Ницше, то все сущее в мире стремится к доминированию и подчинению своим интересам окружающих объектов. В угоду этой страсти Ницше предлагает отказаться от моральных принципов, которые он считал противоестественными и придуманными для того, чтобы слабые особи выживали за счет сильных.
Действительно, сладость власти считается высшим соблазном. Она обещает человеку чувство безопасности и возможность исполнения любых желаний. Власть прельщает всеми мыслимыми удовольствиями, сулит абсолютное блаженство. Но именно посулы и соблазны этой страсти делают власть приманкой для сильных людей. И, как известно из истории, большинство претендентов на власть в итоге их борьбы оканчивали свою жизнь либо в тюрьме, либо на плахе, либо от ядов. Я уж не говорю о многочисленных жертвах властителей. Предательство, соперничество, вражда, унижения, зависть, ненависть, жестокость, все эти неизменные спутники власти, и, связанные с этим, переживания делают счастье власти призрачным, эфемерным, обманчивым. Но главное, фетиш власти требует от своей главной жертвы, властолюбца, утратить, подавить, избыть в себе сущностное содержание человека. Это приводит к душевной инвалидности властолюбца. Историкам известны слова Наполеона: «Я завоевал полмира. Но был ли я хоть один день счастлив?». Однако, то, что в истории мало примеров добровольного отказа от власти, доказывает власть этой страсти над человеком.
Наименее опасной представляется страсть чревоугодия. Но она как раз показывает, как легко наслаждение становится источником бед человека, ядом для его души, тела и судьбы.
[justify] Так что,