рожать некому»…
Вдруг закончилась выпивка. Начали искать Гармошку, который, оказывается, уже крепко уснул на Зинкиной веранде. Коля объяснил новеньким гостям, что нужно делать, но коляску не дал: «Ночь на дворе, а на ней отсутствуют габаритные огни». Зинкин брат, как самый крепкий, взял Гармошку на спину и в сопровождении ещё двух добровольцев, перенёс жениха к его дому и обратно. Толя Ковалёв сходил за самогонкой, благо лавочка Тарасовых работала круглосуточно. Веселье, получив подпитку, усилилось, разлилось искренностью и бесшабашностью настоящей счастливой свадьбы. То один, то другой, словно соревнуясь, выкрикивал что-нибудь вроде «Семь раз отмерь, один раз налей» или «Чем больше жрёшь, тем меньше пьёшь», и любая шутка награждалась всеобщим громким хохотом.
Так как народ собрался вполне интеллигентный и добропорядочный,
19
сильную музыку, дабы не тревожить засыпающую деревню, к полуночи приглушили. Но тут же компенсировали самодеятельным творчеством. Оказалось, что фольклор во Владимировке не умер и живёт не только в пересказе чужих анекдотов. Коля Крючков нашёл какую-то однострунную детскую балалайку и выдал, не договаривая пьяным языком концовки слов:
Полюбил я Василису не за косу и глаза:
Завелась у Василисы самогонка, как слеза!
Следом, визгливо перебивая гомон и смех, прокричала частушку «невеста», про которую уже и подзабыли:
Раньше глупою бывала и за водочку давала!
Теперь цену себе знаю: за шампанское ласкаю!
Гости взорвались таким одобрением, будто «Спартак» обыграл «Реал. Мадрид», отчего Зинка решила закрепить успех и выдала ещё одно откровение:
Хорошо живётся мне у родном-то у селе:
С мужичками я гуляю, чей ребёночек – не знаю!
Тут народ, опять бурно выразив одобрение, потребовал от Коли ответного слова, но тот почему-то отмахнулся:
- Чё я вам – София Ротару?! Как певец я не очень!
Тогда место дезертира охотно занял Зинкин брат, который весь вечер пытался возглавить мероприятие. Внимательно прислушавшись к дребезжанию одинокой балалаечной струны, словно обладал развитым музыкальным слухом, он густо и низко пропел:
В новостях передавали: за границею бардак,
Педики распоясались. Лишь в России всё нештяк!
Всё в России справедливо, рост идёт по всем статьям:
Здесь – налоги, там – зарплаты; штрафы здесь, а льготы там!
… Часа в три ночи, когда голоса охрипли, веселье поутихло и хозяйка ушла спать, Коля и Толя вспомнили, что на утро у них намечена выгодная «шара».
20
Посовещавшись, то есть допив последний самогон, приятели решили идти по домам.
Как известно, опьянение имеет несколько стадий, и порой за какие-нибудь полтора-два часа эволюционирует от «ты мне лучший друг» до удара кухонным ножом в сердце. Что-то подобное произошло и с одним из хитрецов. Он вдруг припомнил вечерний спор и злобно проговорил нетвёрдым языком:
- Я тебе говорил… у Медведихи самогон надо брать?.. А ты: у Тарасова, у Тарасова…
- Сходи на…, придурок… - вглядываясь в темноту, посоветовал в ответ Коля.
- Да?.. А в рыло хочешь?
- Рискни костями…
Толя медленно поднял свой большой кулак, занёс его за спину и – кулак перевесил остальное тело, оно опрокинулось, лязгнув каким-то Зинкиным тазиком, задремавшим посреди двора. Упал и Коля. Потому ли, что его должны были ударить, или просто из солидарности.
Далее приятели, ставшие врагами, путано ругались и меняли позиции: десять минут лёжа, пять – на карачках. При этом каждый старался побыстрее встать, чтобы занять главенствующее положение и диктовать противнику условия капитуляции. Однако земля не давала сил ни одному, ни другому, наоборот, притягивала к себе и ласкала бойцов влажной травой. Побродив на четырёх опорах и запугав хозяйскую собаку, оба догадались, что без товарищеской помощи из трудной ситуации не выбраться. Молча согласившись на перемирие, Коля и Толя упёрлись друг другу в плечи и приступили к подъёму. Дело пошло, и вскоре совершился переход от обезьяны к человеку, то есть к прямохождению. Точнее, к прямостоянию. И прямопокачиванию. Окажись рядом учёный человек, наверное, назвал бы этих людей хомо забулдыгус, прибавив подробное описание характерных черт. Только откуда ночью в деревне учёные?
***
В 03.15 хитрецы Коля и Толя выбрались из Зинкиного двора, и отсутствие
21
калитки и ворот, давно отправленных в печку, позволило им совершить этот манёвр в том же положении, при котором Коля цепко держался за Толю, а Толя – за Колю. Эта уверенность, что настоящий друг не подведёт, не бросит, окончательно примирила их и позволила наметить дальнейший путь к родным очагам. Как обычно, сориентировались по звёздам и лаю своих собак. Однако едва парочка выбралась на асфальт улицы, как в темноте кто-то громко вскрикнул и на пьяный вопрос «Э, кто тама?!» услышала негодующий женский голос:
- Тьфу ты, черти! Шляетесь по ночам, беспокоите людей!..
Хитрецы ничего не поняли и никого не узнали. Неторопливо и обстоятельно посоветовавшись, они решили доставить домой Колю, потом того, кто останется, после чего двинулись на северо-восток.
Семён и Анна Цымбалюки, супруги и пенсионеры, тоже медленно двигались но ночной улице. Но по другим причинам – возраста и усталости.
Эту ночь накануне большого праздника, когда весь православный мир стоял на всенощной службе, они тоже провели в церкви. Анна давно присматривала за деревенским храмом и приходила туда не только для уборки или в редкие дни приезда городского священника, на коем было ещё четыре общины в разных сёлах района, но и в каждое воскресенье и в двунадесятые праздники. Семён же, бывший в советские времена совхозным начальником среднего уровня и партийным человеком, пошёл с женой только потому, что ей пришлось бы одной возвращаться по тёмным улицам.
В церковь они пришли ещё до полуночи. Анна зажгла свечи и лампады, встала к молитве; Семён же побродил из угла в угол, разглядывая иконы в непривычном виде полумрака, торопливо прочитал у лика Богородицы Отче наш, единственную молитву, которую знал наизусть, и присел в углу на табурет, предназначенный для сметания паутины с высокого потолка. А паучков в церкви водилось больше, чем заходило людей. В девяностые годы владимирцы под влиянием перемен в жизни страны вспомнили о том, что старое здание клуба, закрывшегося из-за отсутствия средств на содержание, когда-то являлось церковью, и относительно дружно вернули всё на круги своя. Однако сами вернуться к истокам не смогли: даже когда приезжал из города отец Дионисий, на службу приходило не более десятка селян. В другое время сюда заглядывала только Анна Фёдоровна Цымбалюк да обращались к ней же родственники умерших. Выдавая свечки для
22
«проводничков», Анна горестно вздыхала: «Ещё один (одна) ТУДА без исповеди и причастия…»
***
«Не обходилось в новых селениях без конфликтов. Так в течение длительного времени судились из-за отцовского наследства жители Владимировки братья Арсений, Яков, Пётр и Харитон Демьяненко. Многочисленные иски и аппеляционные жалобы родственников рассматривали волостной суд, уездный суд и уездный суд крестьянских начальников в течение 1906-1907 годов. Согласно источникам, подобные конфликты происходили и в других семьях. Также доходили до обращений в суды споры между соседями: в 1909 г. между Степаном Ковальчуком и Антоном Бондаренко из-за покоса; в 1911 г. – между Матвеем Василенко и Кузьмой Горохом из-за места для пасеки на заимке последнего, которое Василенко самовольно распахал и засеял пшеницей. Самозахваты земельных участков и судебные разбирательства из-за возникавших конфликтов происходили регулярно. Также сохранилось несколько документов о конфликте между крестьянами Владимировки и священником о. Павлом по поводу отказа сельского общества ремонтировать церковь и обеспечивать священника дровами. Вот эти документы…»
***
Пока Дмитрий Романович составлял в ночной тишине сельскую летопись и вносил в неё сведения, найденные в архивах, пока Семён Цымбалюк дремал в церкви под иконой Серафима Саровского, Анна молилась. Старательно прочитав все знакомые молитвы и – напевно, как во время Литургии – Символ веры, она поблагодарила Бога за то, что живы-здоровы дети и внуки, что даёт ей с мужем долголетие без тяжёлых хворей и спокойную старость, после чего вспомнила все свои прегрешения за те дни, которые прошли от последнего воскресенья. Она каялась в том, что дважды из-за недостаточного смирения вступала в препирательства с мужем по каким-то хозяйственным делам, что, забывшись, съела скоромное в среду, осудила соседа-лентяя, швырнула грудкой земли в курицу, забравшуюся в огород, пожелав хулиганке околеть или оказаться в супе…
Очистив душу, Анна всхлипнула и стояла некоторое время молча. Слышно было, как по улице прошли какие-то люди, отрывисто разговаривая, как дружно залаяли на одной из окраин села собаки и рядом подхватил тревогу
23
молодым лаем пёс во дворе Сергея Медведева…
«Господи, всемилостивейший Боже наш, смилуйся над нами грешными, - зашептала старушка почти в голос, чтобы перекрыть сопения задремавшего мужа. – Избави от бед и несчастий, от искушений бесовских, от неверия глупого раба твоего Семёна. А ещё Александра, Татьяну, Дионисия, Светлану, Максима, Валентину, Анатолия, другого Максима, Анну, Андрея, Николая, Наталью, Виктора, Алексея, Александра-отрока, Никиту, другую Наталью, Ивана, Валерия, Ксению, Ирину, Константина, Татьяну, Димитрия и Димитрия, Вадима, Михаила, Настасью, Надежду… Господи, не оставь Своею милостью соседей моих, всех односельчан моих. Вразуми, Господи, людей владимирских, дабы возвратились они к добру и вере, дабы наполнилась сия церковь людьми и молитвами, и были у них во здравии и благополучии дети, внуки, правнуки и все сродники… Также молю Тя, Господи, о земле нашей русской, кою пастыри именуют Богохранимой. Избави Своей милостью нас и всех православных от войн, пожаров, моров и прочих бед и напастей…»
Анна всё шептала, сосредоточенная, боясь забыть что-то важное, а её супруг уже не только пробудился от лёгкой дрёмы, но, подслушав заботы жены, сам углубился в размышления, хотя и далёкие от прошений у Бога. Сначала он подумал о том, как насмехались над религией в ещё недавние, сравнительно со всей его жизнью, советские времена, как искренне были все убеждены, что вера – это что-то отсталое, дремучее, пережиток времён, когда люди были глупыми, тёмными, безграмотными. А теперь вот пишут, что и некоторые космонавты, и даже члены Политбюро верили в Бога, посещали церкви, причащались. Храмы восстановили не только в городах, но и деревенские, хотя в восьмидесятые никто б и не вспомнил, где они раньше находились. Вдруг оказалось, что вера не исчезла, а как будто замерла, задремала в ожидании, когда люди перебесятся и избавятся от непомерного самомнения. Пока маячил впереди идеальный коммунизм, о Боге не вспоминали, но как только опустели магазины, взлетели цены и перестали платить зарплату, а в больницах закончились лекарства
