можно не сомневаться в верности выбранного Прасковьей пути.
– Всё это, конечно, крайне зажигает, интересно и легко воплощается в мечтах и фантазиях. Но что насчёт приземлённой реальности. Что делать и как быть? – задалась этим вопросом к себе Прасковья, остановившись напротив витража картины современной компановки интерьера жизни современника. Само собой, продвинутого, если взглянуть на все эти умопомрачительные цены в этом бутике, которые не будут тревожить только человека прогресса и будущего, кто только и живёт, что завтрашним днём.
А это значит, что он живёт в кредит, со взвинченными инфляцией ценами завтра, и получается так, что сегодня для него есть вчера и не актуально из-за своей малой для прогрессивного будущего ценностью. Где всё будет оцениваться иными мерками расценок и тарификации (а вчера – это прошлое и обесценено временем), чья основа будет закрепляться на более логичных, мало имеющих отношения к материальным ценностям вещах. Которые приносят больше ущерба, чем прибытка, нарушая душевный и сердечный покой и баланс человека. И на смену всем этим прежним основам благополучия, дабы достичь нравственного здоровья и благополучия человечества, которое, как оказывается, обладает легко травматичной душевной конституцией, и в нём так легко вызвать панические атаки, придут крипто определители вашей душевной значимости, которая не будет идти в противовес всем остальным эмитентам своего права, и оскорблять их душевную и умственную составляющую своим дисбалансом в сторону порабощения их ума своим большим состоянием и правом иметь куда большие возможности по осуществлению своих прав.
– А что есть богатство? – перед глазами Прасковьи как сейчас предстаёт один из бывших знакомых её папа, некто Иван Васильевич, кто всегда был рад видеть её папа в здравии и при капиталах до его встречи с новыми для себя реальностями жизни, а сейчас он так занят, что у него нет ни минутки свободной, чтобы о себе напомнить. В общем, не хочет затруднять жизнь папа этот Иван Васильевич, с одной стороны большой философ, а с другой стороны малахольный и податливый в сторону суеверий человек.
Кто видимо, по страшился и на себя беду накликать, вот и у себя в особняке затих, сидя тише воды, ниже травы, чтобы на глаза не попасться бедуинам. Это таким людям с полномочиями выносить судебные решения, которые всегда несут беды тем людям, в сторону которых вынесены все эти судебные акты и решения. И оттого все эти люди из судебного департамента, по своей сути и по факту своей должности судебные исполнители и были прозваны у вот такой нервной и опасливой прослойки людей бедуинами – тот, кто разносит в пакетах с печатями им всем беду.
И вот сейчас Прасковья, глядя на зеркальную и светоотражающую витрину магазина перед собой и видя там в ней нищету и роскошь одновременно современного мира, а если уточняюще конкретней, то контраст между таким великолепием собственного измерения мира внутри себя и перед собой в человеке с иголочки одетом, сейчас находящимся там, за стеклом, и наводящим шороха на местный служебный персонал, кто проявляет некоторую заминку и оплошность в том, что по мнению этого респектабельного человека называется быть лицом современного изящества и фактуры, и человеком, находящимся на этой стороне реальности, а точнее сидящим достаточно от неё позади, чтобы не создавать помехи в своём здравомыслии у Прасковьи и заодно у самого бордюра дороги. Где этот человек, судя по его внешнему виду и принципиальным взглядам на своё место в этой жизни и на проходящих мимо него людей, являлся полным антиподом для человека с той стороны витрины.
Так тот, само великолепие и респектабельность человек, олицетворял собой блеск и роскошь этого мира, тогда как этот попрошайка у дороги определял собой философию этого мира, как сейчас должно выражаться, чтобы не нанести душевную травму и урон этому человеку, кто сейчас всего лишь испытывает определённые сложности и трудности перевода себя в люди, со своим восприятием в этом мире, и у него всего-то в жизни настала не самая светлая полоса. Ну а так-то нищету этого мира, если продолжать в себе быть дремучим из прошлого человеком.
И вот этот человек в витрине магазина, во время своего, конечно, по делу и не беспричинно, отчитывания зазевавшихся было сотрудниц этого торгового бутика по продаже вам нового имиджа и респекта, вдруг натыкается на внимательный взгляд в свою сторону со стороны не самой последней и от того интересной девушки, то есть Прасковьи, и само собой, такое к нему внимание с её стороны его начинает обязывать быть ещё более представительным и интересным для этой симпатичной в первую очередь незнакомки. Ну, а чтобы он не был с её стороны замечен в сексизме и не дай юридический кодекс право его обвинить в домогательствах, он начинает замечать за ней и её глубокий ум, обращаясь к нему вот так философски, с позиции знакомого папа Прасковьи, Ивана Васильевича.
Ну а как только аллегорический и в чём-то абстрактный Иван Васильевич обратился к Прасковье с этим вопросом о богатстве, то она самопроизвольно и само собой невольно обратилась к сравнению Ивана Васильевича с этим нищим на дороге, кого она решила идентифицировать Диогеном без бочки, но с бычком в руке.
И как видит Прасковья на этой картине контраста «Блеск и нищета прогресса», то не всё так однозначно в нём. И то, что в материалистическом, со своими традициями прошлом называлось, как минимум, бедностью и не богатством, а то, что считалось успехом и благосостоянием, сейчас, в мире современной переоценки ценностей, через призму нового кодекса морально-нравственных устоев, уже выглядит и определяется не так однозначно и лаконично. И стремление человека к полной свободе, которое в себе демонстрирует этот человек в залежалой и не даже третьей свежести одежде, сидящий на бордюре, есть его первое право, как человека. И укорять его в этом и в том, что он паразит на теле общества, который палец о палец не ударил, чтобы себе помочь, в таком обществе и общественном сознании, которое регулируют нормативы юридического права, где лезть в чужую жизнь со своими мнениями о них очень дорого и тяжко осуждается, было бы крайне неблагоразумно с вашей стороны.
И если человек хочет в чём он есть сидеть на грязной мостовой, вокруг себя грязными словами плеваться и требовать для себя уважение за то, что он человек, а это всегда и в любом состоянии звучит гордо, плюс он инклюзивен в край в своём подтексте, то посторонись и потеснись со своим мнением, и стой вон там, за стеклом молча.
Ну а как только с этим вопросом в миг Прасковья разобралась, она приступила слушать Ивана Васильевича, имевшего свою точку зрения на богатство.
«– Вот, к примеру, гипотетически взятый мной человек», – говорит Иван Васильевич, кивая на этого своего гипотетически взятого человека, кем оказался тот тип полной для себя свободы, сидящий на мостовой, – с активом 20 миллионов кэша, но при этом с кредитной задолженностью в два раза больше. Где он живёт в своё удовольствие, прожигая свою жизнь и жизнь своего кэша. А вот с другой стороны я. Не имеющий долгов, как и особого достатка, требующего от меня размеренной и экономной жизни. И кто спрашивается, из нас богат в таком случае? Я, живущий в вечном ограничении, или этот тип, не задумывающийся о завтрашнем дне, на все сто сегодня и себя тративший.
– Хотите сказать, что богатство вещь эфемерная, вернее для нашего дня сказать, виртуальная? – вот таким образом отвечает Прасковья Ивану Васильевичу.
– Даже не очень предположительно. – В свойственной себе манере и людям туманного прошлого, мутного настоящего, а уж за будущее их лучше не зарекаться, говорит Иван Васильевич, и на этом всё, у него нет больше времени уделять его Прасковье, его ждут другие дела и их к нему внимание.
А вот у Прасковьи есть свои вопросы к Диогену на её придумку, а так-то это какой-нибудь Оливер Свист на максималках. И Прасковья, заметив за этим типом большую его внимательность к той части неё, которая относится к тылу, а такая его не беззаботность и наличие в нём безусловных рефлексов указывает на то, что Оливер тот ещё проходимец по вашим, защищённым правилами этикета и законодательства, личностным порядкам. К которым он относится вольно, критически и предвзято.
О чём Прасковья ему указывать считает за бесполезное занятие, уже зная его на всё про всё ответ, – я вижу лишь то, что вы сами демонстрируете в себе, – и она, вынимая из сумочки кошелёк, достаёт оттуда первую попавшуюся купюру (она в этом деле полагается на предложение судьбы) и с ней подходит к Оливеру. Ну а Оливеру, со своей стороны всё это видевшему, принципиально интересно смотреть на Прасковью и услышать то, с чем она к нему решила подойди. И чтобы Прасковья там в себе незатушивалась, а всё к этому шло, Оливер, а точнее Сфинкс, как его прозывали местные завсегдатаи уличной и всё больше в подворотнях жизни на лавках и в подземных переходах (Оливер или Сфинкс задавал прохожим неудобные и всегда настолько сложные вопросы, что те предпочитали ускорить свой шаг и подальше уйти от этого места), с выразительной гримасой на своём лице, взяв в фокус своего внимания купюру в руках Прасковьи и её саму, на её подходе к нему задаётся провоцирующим на некоторые мысленные поступки вопросом.
– А не пожалеете затем об этом своём шаге в сторону только с вашей стороны благотворительности, тогда как моя реальность говорит, что вы оправдываете созданный властями порядок, и потворствуете моему безделью и паразитизму. – Вот такое, в чём-то революционное препятствие организует Сфинкс на пути к самым лучшим чувствам Прасковьи. Ну и чтобы она не сомневалась в том, что он, Сфинкс, недостоин всего того, что она своим жалостливым сердцем надумала на его счёт и оттого не прошла мимо него, задрав свой высокомерный нос, он добавляет следующее. – Что, хотите за мой счёт укрепить своё самосознание благородного человека?
Прасковья, само собой, уткнувшись на это препятствие в виде агрессивности Сфинкса, захотела подумать над его словами, и… Передумать, даже под давлением таких существенных аргументов, нет уж, не дождёшься Оливер. – Это в тебе говорит униженное и оскорблённое я. – Всё за Оливера решила Прасковья, из глубины себя так улыбнувшись Оливеру, что тот даже немного испугался, предположив, что эта, с виду сама простота и наивность девушка, не так проста до одурения и определённо само коварство, целью которой является низведение его до самой последней черты. А вот где это дно находится для Оливера, то это вопрос ещё более сложный, учитывая тот момент в организации повседневной жизни Оливера, что его неприхотливость к своему быту и философии жизни было в совершенстве отточено и представляло эталон жизни людей отверженных и вне правил.
– А вы сейчас со мной полностью честны, или это в вас говорит ещё не отжившее своё самолюбие? – задаётся вот таким вопросом Прасковья.
– Хм. Да, пожалуй, честолюбие во мне ещё есть. – Призадумавшись, ответил Оливер.
– Благодарю за честность. – Говорит Прасковья.
– Она дорого нам обходится. – С тем же обращением в себе к некой памятливости событий, грустно
