семейного сотрудничества, в котором, разве вы это можете помнить и это вас когда-нибудь останавливало, не может быть место третьей.
– Кто она?! – в момент вспылила Лапуся, запылав всей той ненавистью, которая накапливалась, накапливать по причине всех этих недомолвок, и она как сердцем чувствовала, что ты от меня что-то скрываешь и недоговариваешь всегда на полшага влево, и сейчас, наконец-то, вырвалась.
– Как, кто она? – от такой неожиданности и постановки вопроса Джеймс тут же запутался и сбился в себе и своих ответах, очень даже искренне недоумевая насчёт всего сейчас происходящего и смотря на Лапусю. Но куда там, уже поздно быть ему искренним и правдивым, Лапуся отныне и во веки веков ни одному его брехливому слову не поверит, и она начинает с ненавистью недоумевать насчёт того, что этот гад ещё тут рядом с ней делает. Не иначе мозг ей хочет вынести своим оправдывающим каждый его шаг и проступки за её спиной враньём.
– Это уж ты мне скажи. – С невероятным ехидством и язвительностью прямо насмехается над разумом Джеймса Лапуся. – Ты же с ней шашни за моей спиной водишь. И да, мне будет интересно, до какого цинизма ты дошёл, смакуя её имя, данное ей от рождения, которое ты переиначил под свои похотливые дела. А ну признавайся, как ты свой и её слух услаждаешь, когда добиваешься от неё своего?! – и с такой яростью и напором на внутреннюю обстановку Джеймса вопросила его готовая прямо сейчас убить половником Лапуся, что Джеймс, в лёгкую могущий обмануть полиграф, чужие разведки, и пытки с пристрастием ему не по чём, так в себе запутался и обомлел при виде невозможно им ещё недавно представить ситуации логического для него тупика, что произвольно как-то у него получилось, что он сболтнул лишнее и заодно первое пришедшее ему имя животного: Бельчонок.
Ну а после таких прямолинейных и откровенно предательских признаний Джеймса, какие с ним могут быть ещё разговоры, только половником ему, подлецу, по лбу, и на вольный ветер в том, что он был, и здесь твоего ничего, знаешь ли, нет. Все недвижимые и движимые активы записаны на меня и моё имя, которое никак не склоняется с Бельчонком. А вот этот, последний факт и довод убедительности Лапуси и глупости Джеймса, не мало его удручил и поразил в самое сердце.
– Да как же так?! А как же я?! – разведя в недоумении руки, стоя уже выставленный из дома на его пороге, вопросил небеса и в полузакрытую дверь Лапусей Джеймс, теперь только осознавший на своей не прикрытой даже шейным платком шее, для чего, собственно, и пришлось её прикрывать от студёного ветра воротником пиджака, что жить чужой жизнью, чуть ли не анонимом для всех контролирующих каждый твой шаг дисциплинированного гражданина органов правопорядка, настолько не простое и сложное после разрыва и развода со своим партнёром по жизни дело, что после того, как ты, обманщик и человек с другим именем и мировоззрением, вдруг оказался выведен своим партнёром на чистую воду, – я свой обман тебе простить смогу, но обман налоговой и наших национальных интересов, это уже ни в какие ворота не лезет, – ты, как оказывается, ни на что из того, что называется благосостоянием, не можешь предъявить свои имущественные права.
Ведь сунься ты в суд или регистрационную палату, то там неожиданно для тебя выясняется, что ты гол, как сокол, раз все сделки по регистрации вашего имущества с вашей супругой фиксировались и регистрировались только на её имя. А сделай ты, Джеймс, попытку оспорить всё это, ссылаясь на конвенцию Монро, гласящую, что горе и радость, приобретённые вами во время брака, делятся пропорционально вашим вложениям, строго на пополам, и значит вам, Анатоль Региски, полагается половина вашего загородного дома, одна из двух машин и банковский счёт Лапуси пока что заморозьте, а то знаю я её, ударится она во все тяжкие недоразумения, то это будет с вашей стороны неприкрытое и крайне разорительное для вашего странного имени безумство.
– Пожалуйста, предъявите для сверки ваши документы. – Обратится с самой, казалось бы, обычной и формальной просьбой к Джеймсу, по паспорту Анатолю Региски, судебный поверенный, занимающий улаживанием имущественных дел после развода. И Джеймс, по паспорту Анатоль Региски, лезет в карман костюма, чтобы предъявить самые верные свои доказательства и права на половину нажитого с этой сволочью Лапусей имущество. Но вот только на полпути к своим документам, его вдруг что-то начинает напрягать и задерживать. И Джеймс задерживает свою руку в кармане, не спеша вынимать свой паспорт. А всё дело в том, что он вдруг осознал, что всё это с ним происходящее и чему инициатором он сам стал, есть такая вероятность, что диверсия вражеской разведки, работающей на корпорацию сирен, в чью идеологическую секту записалась Лапуся, несмотря на все его запреты.
– Раз так, и ты мне это запрещаешь, – пристукнув ногой, как сейчас помнит Джеймс, начала Лапуся настаивать на этой своей глупости, – то я из принципа туда пойду и запишусь. Нечего мной пользоваться, без на то моего ответного слова и моего права на личную жизнь.
– И пошла же дура. – Всё как есть понял и к чему ведут вот такие принципиальные разногласия в семье Джеймс. – А там её накрутили в плане того, как противостоять моей тирании и произволу. «Не будь дурой, Лорен Дитрих. И не закатывай этому лопуху дома скандал. А ты действуй осторожно и постепенно, переводя все активы в свою юрисдикцию. А для этого мы вам посоветуем нашего ведущего адвоката. Присциллу Лотхен». – Вот таким образом надоумили Лапусю в этом сообществе сирен, а по мнению Джеймса бл*дей, быть благоразумней.
– Мне мои поддельные документы не помогут. Придётся переходить в режим бродяги. – Сделал вывод Джеймс, оставив попытки достучаться до сердца и благоразумия осерчавшей на него женщины. Всё бесполезно, сделал ещё один единственно верный и правильный вывод из всего этого Джеймс, прямо сейчас, на пути к этой истине наткнувшись на рекламный щит с Пиппи. С таким обнадёживающим и много чего предлагающим взглядом на него смотрящей. Но Джеймс уже имеет опыт и притом самый горький, встречи с носительницами в твою сторону вот таких призывных улыбок, и он теперь с подозрением и ожиданием подвоха на всё, что связано с вот такими предложениями, смотрит.
– Нет уж, я уже раз попался в эту мышеловку с бесплатным сыром. И второй раз попадаться на тот же крючок, было бы признанием себя самым глупым человеком на свете. – С вот такой выстроенной в себе защитой посмотрел грубо и пренебрежительно ко всем предложениям с этого рекламного щита Джеймс, с этого дня грубый хам и женоненавистник Василий. Но при этом ему крайне сложно в себе удержать свою внутреннюю джентльменскую культуру и галантность, и он обращается как бы с самому себе с этим вопросом о предлагаемых турах этим туристическим агентством, которое представляет Пиппи.
Ну а Пиппи не первый день на этом рынке рекламных услуг, и она знает подход к даже самому чёрствому и прижимистому сердцу потенциального потребителя их услуг.
– Всё зависит от того, какая в вашем сердце на данный момент существует недостаточность и чем вы хотите наполнить эту образовавшуюся в результате вашего общения с окружающим вам миром дыру. – Вот так витиевато и многогранно отвечает Пиппи, сумев заинтересовать Джеймса.
– Вот значит как. – В первый раз за столько дней выдавив на своём грубом и в тоже время интересном лице подобие улыбки, проговорил Джеймс, внимательно, с проскальзывающей во взгляде заинтересованностью посмотрев на Пиппи. – А вот скажите мне на вскидку, что могло бы мне подойти? – спрашивает Пиппи Джеймс.
А Пиппи, явно добиваясь от этого, интересного ей по своему, потенциального клиента, вот такого близкого к себе внимания и чуточку даже заинтересованности в её мнении на свой собственный счёт, уже по просьбе своего клиента смотрит на него не в рекламных целях настырно, а близко заинтересованно для себя, и начинает, раз он этого сам просил, его анализировать, а не наслаждаться его видом, как можно было бы подумать сперва, не предложи он сам себя проанализировать.
– И что вы видите? – всё же не удержавшись при виде такой долгой внимательности к себе со стороны Пиппи, задался вопросом Джеймс.
– Много маленьких и одну большую тайну. – Грудным голосом говорит Пиппи, вгоняя прямо в изморозь Джеймса, не ожидавшего нисколько, что он оказался так близко к своему раскрытию. И ему бы сейчас бежать отсюда, сломя голову, пока его тут прямо не разложили на атомы и не разоблачили, но такова уж великая сила человеческой природы, со своим стремлением быть оценённой и раскрыть себя таким как ты есть, что Джеймс, не смотря на всю эту опасность для себя, остался на прежнем месте и продолжил себя подвергать вот такому анализу.
– И что это за тайна? – сглотнув комок слюней, спросил Джеймс.
– Что за тайна? – явно специально переспросила Пиппи, чтобы добавить интриги и эмоций в этот, тет-а-тет разговор по душам. – А всё та же самая, которая мучает каждого первого современника. Ты не можешь ни с кем быть полностью откровенным, нося в себе вот такое своё душевное одиночество. – И прямо в точку и сердце одновременно попала Пиппи, кто в чём, в чём, а в категориях одиночества разбирается.
– И какой из всего этого выход? – вопрошает Джеймс.
– Взять в первый же попавшийся вам на глаза тур первую же попавшуюся незнакомку. – А вот на этом самом интересном месте Пиппи поставила точку в своём откровении с Прасковьей. И сколько бы Прасковья её не просила рассказать, что было дальше и воспользовался ли Джеймс её предложением, – а его суть заключалась в том, что Джеймс оказавшись в турагентстве, которое рекламировала Пиппи, само собой, там встречает её на рецепшене, и действуя по заложенному ему здесь в голову наитию, видя именно в Пиппи первую встречную девушку, и делает на неё самую главную ставку своей жизни, – она ничего так и не сказала. И Прасковье приходиться самой на себя и свою сообразительность полагаться в деле нахождения этого спецагента.
– Спасибо и за это. – С нескрываемым от прежде всего себя хитрым умыслом, проявившимся в ухмылке, Прасковья дала ответ этой несговорчивой на большее Пиппи, чья большая проблема состояла в том, что она была слишком далека и не близко от настоящей действительности, которая находилась прямо перед глазами Прасковьи в отражении витрины всё того же торгового центра, тогда как сама Пиппи, а точнее рекламный щит с её рекламным предложением, находился на высоте нескольких метров у обочины дороги, отражаясь всего лишь в той же витрине торгового центра, на которую сейчас смотрела Прасковья.
– И знаешь, что я тебе скажу и не обрадую. – Говорит Прасковья. – Мимо меня никто не пройдёт, если я сама мимо себя и того что есть во мне не пройду и не стану замечать. А что есть во мне? То это, что уж поделать, раз так создан наш мозг, принципиально реагирующий на только две основные вещи в человеке, моя красота и притом заметная, а не на эксклюзивного любителя. И для того чтобы это себе сказать, не нужен никакой эликсир правды. Ну а красота во все времена пользуется успехом и открывает для себя везде двери, и в первую очередь в сердцах людей. А это уже открывает для
