Глава 12. Обновление

О пробуждении Вячеслава Владимировича Павлу Анатольевичу обязался докладывать единственный в госпитале охранник, который и работал, и спал в одной комнате — втором пропускном пункте — один из мониторов в которой был подключен к инфракрасной камере изолятора. Вчера камера, заметив небольшие движения головы учёного, после долгого их отсутствия, пискнула мужчине, не спеша он доел завтрак, после чего побежал за Павлом Анатольевичем. Сегодня же движений замечено не было, камера не пищала. Охранник смирно выполнял свои обязанности, дожидаясь их даже после обеда, но и сообщать об их наличии было некому — Павел Анатольевич с женой уехал в эти тёплые выходные к родственникам на дачу. Мужчина задумался об уведомлении дежурного врача, но ворвавшийся в его мысли ответ на ещё с утра мучивший его вопрос о событиях сна, интересовавших его для прочтения гороскопа, имел вес более важный, а к началу прочтения непосредственно универсальных для любого человека решений насущных проблем и вовсе забылся.
В понедельник, опоздав на утренний обход, Павел Анатольевич приехал к окончанию завтрака. Подготовив сознание и рациональное мышление к пятидневному исполнению обязанностей психиатра, он направился к пропускному пункту узнать о состоянии «особенного», где, получив в ответ невнятное
мямленье охранника, вспомнившего, что ещё в субботу думал сообщить о неподвижности Вячеслава Владимировича дежурному, помнившего так же, что отвлёкся, но забывшем на что, и сейчас не был способен придумать стоящее оправдание, распорядив мужчину на немедленное доставления еды в изолятор, в ужасе врач побежал к Вячеславу Владимировичу.
Ожидая худшего от состояния больного человека, не евшего двое суток, Павел Анатольевич, включив свет, увидел безмятежное дыхание лежащего на кровати Вячеслава Владимировича, и на лице его проскользнула неширокая улыбка. Со всей лёгкостью, на которое было способно его грузное тело, он присел рядом с ним и приступил к разбуживанию спящего. Учёный не менялся в лице, прерывисто и редко вдыхал, и на покачивания не реагировал. Павел Анатольевич стал интенсивнее трясти его тело — безрезультатно. Поведя головой чуть в сторону, он наткнулся на лежавшую на столе коробку, дотянувшись до которой, резко возвратился к Вячеславу Владимировичу и, прощупав замедленный пульс на прохладной шее, расстегнул его рубашку и выбежал из зала. Преодоление пути как к изолятору, так от него сопровождалось высказыванием нецензурной лексики, заглушаемой цоканьем каблуков.
Притормозив перед ординаторской, Павел Анатольевич вошёл в неё с важным, но озадаченным видом и, только открыв дверь, закричал:
— Шишкин — капельница, Акрамов и Петров — интубационная трубка, включите ИВЛ. В изолятор! Остальным быть готовыми в любую минуту.
Вытащившиеся из-за телевизора врача, потеряв былое облегчение, присущее им каждый раз, когда забота об их подопечных была переложена на чужие плечи, подгоняемые оставшемся у двери Павлом Анатольевичем, поплелись за аппаратурой.
— Не я же виноват, что вы их снова из изолятора утащили. — добавил им вслед главврач.
Павел Анатольевич быстрым шагом вернулся в изолятор и, встретив в коридоре охранника с подносом, развернул его в столовую. Возмущаясь бесцельным хождением, мужчина, не выражая возражения перед начальником, а только в сторону, потащился на третий этаж и, под впечатлением происходящих событий, проклял архитектора, спроектировавшего столовую не на первом этаже. Подперев дверь стулом так, чтобы она не закрывалась, и отодвинув стол к центру, тем самым освободив доступ аппаратуры к кровати, Павел Анатольевич проверил рефлексы Вячеслава Владимировича: при свете фонарика зрачки сужались медленно, на остальные воздействия реакции не последовало.
— Кома от отравления барбитуратом. — установил Павел Анатольевич и рассерженно прибавил. — Глубокая.
Причина уже была найдена, оставалось понять откуда у неспособного ходить человека новая коробка таблеток. Отворачиваться от Вячеслава Владимировича Павел Анатольевич начал через левое плечо и только к концу круга увидел шкафы. Открыв первый, незапертый, ему в глаза попала дыра среди стройных рядов коробок, названия которых совпадали с находившейся в руках врача.
Пока Павел Анатольевич, поставив пустую упаковку на стол, дозванивался до академиков РАН, родственников, у которых он провёл выходные, одновременно придумывая сообщение об отмене запланированных на завтра обследований «особенного», ввезли капельницу и подкатили к кровати аппарат ИВЛ с лежавшей на нём интубационной трубкой.
— Да что мы с ним возимся. Скинем в областную, не наш же профиль. — негодуя, предложил Акрамов.
— Я спрашивал твоего мнения? — угрожающе произнёс Павел Анатольевич.
Возражать Акрамов не осмелился и отошёл к двери.
— Кому «этот профиль» не интересен — вон.
Боязливо вышли все.
К счастью Вячеслава Владимировича, Павел Анатольевич добился высокого поста не только благодаря правильным знакомствам, но и имея два высших медицинских образования: психиатра и, к ещё большему везению учёного, реаниматолога. Приспособив в трахеи Вячеслава Владимировича интубационную трубку, подключив аппарат ИВЛ, врач взял кровь из вены, достал из среднего шкафа пакет с жидкостью, закрепил его на капельнице и, удобно расположив тело мужчины, ввел иглу в вену. Захватив собранную кровь и вернув стул к столу, Павел Анатольевич закрыл изолятор, сделав выговор охраннику и наказав ему не отлучаясь следить за камерой изолятора, где свет он оставил включённым, и при любых миллиметровых движениях, немедля звонить ему, после чего уехал в расположенную в небольшом близлежайшем городе больницу. Выдернув знакомую медсестру из рабочего процесса, Павел Анатольевич договорился об общем и биохимическом анализах крови. Согласившаяся под некоторыми предлогами, девушка через час вынесла врачу результаты, окончательно уверявшие его в поставленном диагнозе — уровень барбитуратов в мельчайшем содержании не доходил до смертельного порога.
Вернувшись в госпиталь, главврач до ужина, под посвистывание вытяжки, просидел в изоляторе, изучая инструкцию к препарату и намечая курс поддержания жизнеспособности Вячеслава Владимировича с последующим выведением его из комотоза.
С неделю улучшений не наблюдалось, и только к концу следующей рефлексы стали возрождаться: зрачки при попадании на них яркого света моментально сужались, нервы реагировали на раздражители — дыхание нормализовалось, и мужчина был отключён от аппарата ИВЛ, а интубационная трубка была извлечена; раз в день приходила врач ЛФК, проводившая пассивные движения для профилактики пролежней. За это время также и вся больница узнала о состоянии «сбежавшего, но пойманного», Матвеевич выпрашивал свидание с Вячеславом Владимировичем, но проводивший всё время в изоляторе, засыпавший на стоматологическом кресле Павел Анатольевич уверял его, что как только к нему будут доступны посещения, студент первым будет уведомлен об этом, а пока откладывал их встречу. Еду врачу носил охранник, а место управляющего госпиталем, временно заняла супруга главврача. Для Павла Анатольевича неясно было одно — мотив. Версий было много, но ни одна не могла быть неопровержимо доказана.
Врач свалил на себя все обязанности…
«Так я кушаю, поэтому пропущу это. Для вас, вкратце, далее описываются физиологические, естественные процессы любого человека, не вызывающие неприязни у людей, привыкших видеть такое каждый день, но для меня отвратительные.»
Отчасти, как признавался себе в тишине изолятора Павел Анатольевич, оставить коматозного в госпитале он решил из-за начинавшейся у врача депрессии, а сильная встряска памяти возбуждала его и потухающие эмоции.
Месяц — и Вячеслав Владимирович начал двигаться — небольшие эмоции на лице и имеющие небольшую амплитуду вращение конечностей. Зажили полученные перед побегом раны, вывихи и пр. В день, когда у учёного первый раз повернулась рука ладонью вверх, чувства Павла Анатольевича разорвали его изнутри так, что на следующий день он чуть снова не впал в депрессию из-за переизбытка радости. Через неделю открылись глаза, врач начал читать вслух книги: сказки, классику, научную литературу — включал классическую музыку. Прождав ещё неделю, убрали капельницу, вернули стол на первоначальное место (зал приобрёл тот вид, который остался в памяти Вячеслава Владимировича), учёный осознанно жестикулировал, кормился с ложки; делал всё, только не говорил, но это не беспокоило Павла Анатольевича — он дал мужчине срок ещё в два месяца. Теперь при нём дежурила медсестра, а врач вернулся к своим управленческим обязанностям, и не находился в изоляторе только в моменты обхода и приёма пищи. Разрешалось посещать Вячеслава Владимировича и давно просившемуся студенту, он и кормил учёного. Иногда заглядывали Лизавета и Пётр Семёнович. Всем находившимся в изоляторе было наказано, что как только учёный произнесёт любой звук — бежать за Павлом Анатольевичем.
Следующим месяцем (вторым с вечера впадения в кому) после обеда, когда главврач собирался навестить больного, в его кабинет вошла, держась за голову, расстроенная медсестра, назначенная в изолятор.
— Я так больше не могу! Павел Анатольевич, какое ребячество, цирк! — упав в кресло, перед столом, воскликнула девушка.
— Настя, кто в изоляторе? — обеспокоенно воскликнул Павел Анатольевич, подходя к ней.
— Вы мне скажите, кто это. Он… он плюётся в меня и вот так языком. — она высунула язык, и он задрожал, издав звонкую трель.
— Это прекрасно! Почему ты раньше не сказала? Давно?
— С утра, и не умолкает.
— Чудесно! Почему ты раньше не сказала? Ну идём, идём! — торжествовал врач, выходя из кабинета. — Быстрее, быстрее. — подгонял он неторопливо проходившую комнату девушку.
— Покажи ещё раз, как он.
Кабинет Павла Анатольевича располагался на последнем, четвёртом этаже, но и тут не в многолюдном, а сейчас кроме них в нём никого не было, коридоре, в который в любое мгновение мог забрести человек, стесняясь, Настя повторила действие, язык дрогнул и звук разнёсся по всему этажу, и девушка тут же стихла. Её комплексы не волновали врача, и он ещё с большим энтузиазмом спустился в изолятор.
Вошёл в зал Павел Анатольевич, по обыкновению, вальяжно и устроился за столом напротив полусидевшего Вячеслава Владимировича.
«С месяц к нему не заходил, а он вон как изменился. Щетину отрастил, видно брили неделю назад, и стригся в конце того месяца, ещё при мне. А на студента как стал похож, кожа да кости, и лицом постарел, глаза впали. Может это из-за комы? Ну да я не врач, не разбираюсь. Вот вы там… хотя неважно.»
Голова его смотрела на ноги и на вошедших внимания не обратила. Начиная с первых дней сознательности его, после первого открытия глаз, что-то изменилось в поведении мужчины. Вячеслав Владимирович, как велось у него раннее в госпитале, был человек социально активный, сейчас же его внимание было рассеянным, так как речевой аппарат его заменяли глаза (если при разговоре он смотрел на собеседника, значит принимал в неё активное участие), которые он отводил от говорящего или отворачивал