ним делать, Элисса так и не могла решить, и сейчас, в безлюдное время, она погрузилась в раздумья. Основных мыслей из всех обстоятельств выносилось две: оставить телефон у себя, либо избавится от него. Не видя смысла держать у себя неработающее устройство, многие склоняли Элиссу ко второму решению, она намеревалась отнести его в лес, но вовремя остановилась.
«Если я оставлю его в этом времени. — перекрикнула всех девушка. — в будущем его могут найти во время археологических раскопок, что приведёт к разногласию со всеми историческими теориями о жизни людей.»
А такое вмешательство в историю с её стороны было недопустимо. Элисса приняла окончательное решение, заключавшееся в том, что телефон она оставит у себя, но вследствие ненадобности, положила его под подушку, которая, как и матрац, удивила её совей мягкостью, не сравнимой с ватностью современных вещей, и принялась повторять выученные вчера слова.
Потренировавшись в произношении не только греческих, но и французских, и английских, и русских выражений, Элисса села на кровать, поставив одну ногу на пол. Из кухни в комнату вошёл Олиссеус.
— Я был резок, но ты понимаешь, как я ещё мог реагировать. — садясь рядом с Элиссой, с надеждой на понимание в попытке извинения сказал гончар.
— Ничего. Я сама виновата. — натянуто улыбнувшись ему, примялась девушка.
— Ты рассказала много о себе, но мало что знаешь о нашей жизни. Что я могу тебе рассказать?
— Много детей в деревне? С кем я буду учиться? Есть ли… люди моего возраста? — вспыхнула Элисса, возвращая конечность на кровать.
— Как я, по-твоему, могу запомнить все твои вопросы? — неловко возмутился Олиссеус, чем попытался размыть выстроенные им рамки дозволенности разговора. — Ладно, что там первое. Насколько мне известно, детей около десяти, как я говорил, всем по семь лет. Ещё в школу ходят дети из соседних деревень, их немного, всего четверо.
Олиссеус остановился, вспоминая следующий вопрос.
— Мои…— но и Элисса, не подобрав подходящего слова, замялась.
— Сверстники. Я думаю, что тебе лет двадцать. — девушка подтверждающе кивнула, не обременяя себя лишними уточнениями — Тогда из одногодок или тех, чей возраст отличается от твоего на одни-два года, только Антипатрос, он же самый старший из молодых, а после него — которым в этом году тридцать. А из детей в возрасте всех превосходит Софокльз — ему шестнадцать.
— А Василике?
— Пятнадцать. Она сестра Софокльза. Ты ведь с ним не знакома?
— Нет. — встревоженная интересом, отозвалась Элисса.
— Не беспокойся, в школе встретитесь.
— Он всё ещё учится?
— Часто приезжает.
— Он живёт не в деревне?
— Нет.
— Почему? — продолжала упорствовать в поиске ответа Элисса, уловив незаконченность ответа.
— Василика всё ещё учится, так что спросишь у неё в школе. — расширив рамки, но не избавившись от них, прекратил обсуждение этого вопроса Олиссеус.
— Надеюсь, мы с ними подружимся. Вы сказали, что нет никого моего возраста. Почему? — заключив за мужчиной, что при ещё не определённых девушкой стадиях состояния Олиссеуса в разговоре, тот может сорваться, Элисса тоже нашла неуместным допытываться об одном.
— В те годы была сильная засуха. Еды почти не хватало на взрослых, что уж говорить о детях — не пережили.
Размышляя ещё над ответом, из оборота мыслей Олиссеуса отступила идея о том, чтобы оставить девушку в своём доме.
— Это ужасно.
— Если богам так было угодно, то нам не стоит им перечить.
— Много в школе девочек? — Элисса перебила тяжёлое молчание, возникшее после, как ей показалось, грубо произнесённого замечания Олиссеуса.
— Нет.
— А Василика?
— Она исключение.
Чтобы лицо Элиссы не отблеснуло злобой, она туже натянула улыбку.
— Но я не смогу платить за обучение. — к собственной удаче вспомнив выделенное в учебнике по истории предложение, огорчившись, выдохнула Элисса.
— И ты исключение. Но об этом поговори с Антипатросом.
— И много ещё «исключений»? — заметив, что даже Олиссеус без замечаний выделил её среди других, поинтересовалась Элисса.
— Не думаю, что тебе кто-нибудь расскажет об этом, но знание лишним не будет.
«Конечно, его рассказ вы хотите услышать в моей интерпретации. Да и знаю я больше старика. Так же добавлю о том, что спрашивать о Софокльзе Элисса не будет, это её выбор, но вас я этой историей обделять не буду…
Время событий — через год после открытия школы.
Итак, занятия закончились, Антипатрос попрощался с детьми, к этому времени которые без его сопровождения покидали школу, и зашёл в свою комнату, в разных частях которой застал исключительных учеников: Софокльз сидел у двери, облокотившись о стену спиной, Василика расположилась на табурете перед столом, на котором лежала восковая дощечка. Пока мальчик поднимался, Антипатрос подошёл к столу и, заглянув через плечо девчонки, осмотрел её записи, которые, в учительском своём характере, выработанном через месяц после открытия школы, начал комментировать. К этому времени к ним подошёл и Софокльз, и дети безмолвно слушали Антипатроса. Примерно в то же мгновение, в точности я не помню, а возвращаться не хочу, слышал ли он эти слова из-за неприкрытой двери или же стоял уже непосредственно на полу комнаты учителя, до слуха ученика основной группы дошла звуковая волна с выражением, которое мог произнести только человек обучающий, что-то на подобии „это мы с вами разберём завтра“ или „будьте в этом внимательны и запомните наизусть“. Этот мальчик указал на своё присутствие, чем испугал Антипатроса, спросил его о чём-то, к истории это не имеет отношения, и вышел. Учитель взволновался и объяснение не продолжил, оставшись глядеть вслед мальчику. Предприимчивый Софокльз себе же этого не позволил и хотел догнать того, но Антипатрос его остановил, предлог чего на вопросы бесплатного ученика не раскрыл и вскоре детей отпустил. Ночью Антипатросу вкралась мысль о том, что сын Деметрийоса — тот мальчик, который заметил отдельно обучающихся — может рассказать своему рассеянному, но любящему находить повод для колкостей и ссор, отцу об увиденном.
Так, встретив следующим утром Софокльза и Василику, Антипатрос спросил у них, не приходил ли к ним сегодня лесоруб, что те отрицали, после чего спешно объяснил обещанный вопрос и назначил на сегодня Софокльза учителем, что превознёс как экзамен его ораторских способностей, внушаемость которых на учеников должна была определить Василика.
Девочка сразу согласилась, но мальчика, вздумавшего, что его не будут слушать, так как он не имеет среди них авторитета, пришлось подговорить, с чем так же помогла его сестра. Оставив детей в школе, ещё до начала занятий, Антипатрос побежал к дому Байона и, для снижения его заметности, сел у безоконной стены в проулке с соседним зданием. Во время ожидания, мысли Антипатроса бесконечно сменялись: то он думал, что Деметрийос придёт в эту же минуту, то через миг о том, что сын ему не рассказал, или он уже в школе, или ищет учителя по деревне — в общем думал обо всём, чего не было. Мальчик отцу рассказал сразу после того, как пришёл из школы, что, как я вам и говорил, того заинтересовало; днём, зная о том, что Байон ушёл в поле, тот тоже пошёл не работу, с которой освободившись на час раньше, чем кончались занятия в школе, и пошёл к дому хлебопашца. К тому времени, как тело замелькало на улице, находившейся в поле зрения Антипатроса, учитель был в беспамятстве взволнован и опьянён жарой, но всё же смог встать и остановить мужчину. Со стороны Деметрийоса начались словесные нападения, до драки он доходить боялся и, не слушая ответы Антипатроса, предложил пойти и посмотреть, как Василика и Софокльз подслушивают урок за дверью соседней со школой комнаты. Байон с женой к этому времени ещё не вернулись, а их необразованные дети бегали в другом конце деревни, так что скомпрометировать их разговор никто не смог. Дорогой оба были трусливы, шли ровна и недовольно взглядывали друг на друга: Деметрийос в надежде начать пререкания на ещё не произнесённые слова Антипатроса, а тот думал оправдаться, но, когда импульс дошёл до языка, учитель смешался и рта не открыл. Незадолго до дверей школы Антипатрос, с которого прохлада вечера начала стягивать туманность распаренной днём головы, вспомнил, что оставил особенных учеников в качестве учителей. С этим же приободрился и, перегнав Деметрийоса, остановил его и попросил не врываться в учреждение и быть тихим, насколько тот был способен. Лесоруб же обрадовался поводу к насмешке, но учитель напомнил, что там занимаются и его дети (кроме виденного вчера, ещё три мальчика; вообще у него было их шестеро, то есть ещё две дочки, которые оставались дома с матерью), и мужчина замолчал. Антипатрос легко открыл дверь. В кабинете звучал только размеренный голос Софокльза, который, увидев учителя, возгордился тишиной слушателей, но после того, как за ним вошёл Деметрийос, стушевался, запнулся и растерянно нашёл глаза сестры… если честно, когда я смотрел первый раз, то стоял рядом с Антипатросом и не видел глаз девчонки, так что пришлось возвратиться и встать за Софокльзом… уверенные, гордые за сумевшего перебороть свой страх брата и требующие продолжения его речи. Отвернувшись от вошедших, мальчик продолжил рассказывать о видах состязаний в Олимпийских играх и знаменитых атлетах их местности. Антипатрос закрыл за спиной удивлённого Деметрийоса дверь и шёпотом попросил того пройти за ним. С достаточной силой закрыв дверь своей комнаты, учитель посадил лесоруба на табурет, сам же устроился на краю кровати. Антипатрос убедил Деметрийоса в том, что вчера его сын застал их за тем, что они обсуждали темы сегодняшних занятий, а уроки дети ведут, так как знают обширную программу наук, учились же они сами и только просили у него книги. Лесоруб поверил и, дослушав конец урока, забрав сыновей, не извинившись перед Антипатросом за клевету, ушёл. После Василика доложила учителю, что её брат до появления мужчин рассказывал без запинок; ученики же сначала затихли от удивления и не продолжали разговаривать из-за интереса к стилю рассказа и к предмету, этим Антипатрос и подтвердил своё намерение, чтобы один урок в день Софокльз рассказывал сам. Мальчик, возбуждённый успехом, согласился. Конечно, узнала об этом нововведении вся деревня, имелись вопросы, но и к ним вскоре были подобраны ответы. Не обделило извещение и Байона, но об этом будет уточнено в последующем…
Первый выученный Антипатросом класс выпустился через три года после открытия школы. Как он и обещал тогда, на первом собрании, юноша собрал детей, чтобы отвести их в полис для продолжения обучения, но все родители отказались. Нет, они не были чем-то неудовлетворены, даже благодарны Антипатросу, но рабочие руки требовались в деревне, что учитель понимал и собрал класс из подросших братьев выпускников. То есть сначала учились старшие, работали младшие, теперь они поменялись, и обязанность физического труда перешла к образованным. Но, как я заметил, работая, например, с отцами в лесу, те рассказывали о философских противоречиях мироздания, о растениях и животных — развевая монотонность работы родителей. Те же много запоминали, и отщипывали часть науки для себя.
