несколько часов до окончания учебного дня.
— Пойдём смотреть дом? — спросил Антипатрос, когда все учащиеся покинули школу.
— Да. — оторвавшись от внутреннего диалога, согласилась Элисса.
— Василика, мы прогуляемся, так что сегодня занимаешься самостоятельно. — обратился учитель к девушке, выбиравшей книги.
— Мне вас дождаться? — взволнованно обратилась прямо к глазам Антипатроса Василика.
— Уходи, когда захочешь. — пропустив Элиссу к двери, бросил молодой человек, и они вышли из школы.
— Он уже говорит «мы». — завистливо замелила Василика.
«Ах, первая взрослая любовь в детские годы. Никогда её не понимал. Как из нежных, искренних чувств это может превратиться в зависть и убийственный гнев. „Мой грех — моя любовь к тебе!“. И снова я тороплю события. Как давно не был я в этом замечательном доме! А Василика осталась той же маленькой и наивной девчонкой. Ей тогда лет восемь было… О брате рассказал, давайте поговорим и о ней. К счастью, такой же заучкой она не было (ладно, всё-таки врать вам смысла нет, а то увидите далее Софокльза и будете в меня пальцам тыкать, да ещё так критично говорить „он врал“; если уже представили мальчишку занудным, всегда поправляющем других в неточностях педантом — удалите это, закиньте в самый бездонный угол и никогда не вспоминайте! Книги он любил, но пристрастен к ним не был, если имел возможность выбора между учёбой и игрой, он всегда останавливался на развлечении; в обучении помогала ему прекрасная память и высокая скорость чтения, в остальном Софокльз был главным зачинщиком неприятностей для взрослых, но хулиганством не промышлял, только пошучивал) и в обучении таких же умений добиться не смогла. Я знаю, что собрались мы для обсуждения её чувств, так что об этом. Зародились они, как я понимаю не сразу. Первые недели Василику интересовал Антипатрос, как предмет интересного времени препровождения: он недалеко отошёл от детского возраста, играл с ней, рассказывал истории и легенды — делал в общем всё, что могло завоевать доверие и внимание ребёнка. И в одиннадцать лет, когда школа ею была окончена, и начал докучать вопрос о том, что же делать дальше, в голове Василики стала задерживаться мысль, что хочет видеть Антипатроса каждый день, и не знаю, объясняла ли она это любовью и знала ли тогда это слово, но свою привязанность к учителю понимала хорошо. Но прийти к Антипатросу и выпроситься на второй год обучения она стеснялась и боялась того, что он мог без объяснений отказать. В эти же дни её метаний поступило предложение от Софокльза о продолжении обучения, чему Василика была невыразимо рада, так как им двои учитель бы не отказал, но в первый раз скрыла свои эмоции от брата и нейтрально согласилась. В последующие года её обучаемость снизилась до нескольких процентов в соотношении с успеваемостью Софокльза, все лекции она просиживала, любуясь на предмет своего воздыхания. Экзаменационная работа за весь учебный, по совместительству календарный, год, устраивалась одна, о которой ученики предупреждались за неделю, которую Василика посвящала учёбе, где в помощь приходила их общая с братом черта — выносливость в обучении и быстрая запоминаемость материала.
Рассеянность знаний привела её в смятение, когда она узнала, что остаётся преподавать, пока Антипатрос сопровождает Софокльза в Платеи. Тут Василика с новой силой взялась за книги, заимствовала время не только своего, но и сна Антипатроса, когда ночи просиживала в школе (дома ей читать не разрешали). После возвращения учителя, а девочке показалось, что не виделись они долго, чувства взревели в ней сильнее. О том, что терзало её мысли, она ни с кем не говорила, хотя мать и Мелисса пытались, для воспитания, начать об этом, но Василика говорила, что знает и их наставления ей не нужны. Из книг она теперь знала о любви и, имея представление о том, что переживает, продолжала романтизировать. Делить ей с кем-то Антипатроса не пришлось, так как сама знала обо всех детских интригах деревни и рассчитывала на то, что по достижению ею брачного возраста, за неимением более выгодных вариантов, Антипатрос сделает ей предложение. Но за полгода до прибытия Элиссы пришло ей на ум, что Антипатрос „сам по себе“ в неё не влюбится, и, выросши, как она считала, к достаточному для начала отношений возрасту, прибегла к неловким заигрываниям: часто пересекала свой взгляд с глазами учителя, задерживала их у себя и отводила первая; многозначительно улыбалась, когда это было не к теме разговора; прося показать что-то, что сама выдумала в книге, прижималась к телу Антипатроса, для того чтобы лучше разглядеть что он ей показывает, и всегда обращалась к нему на „Вы“, считая, что так показывает своё уважение… не знаю, как вы ещё удерживаетесь от смеха, но это настолько нелепо… ещё и в том, что и тугоумный Антипатрос этого не понимал! Если он завлекался её глазами, то видел в них ум и считал, что Василика всем разумом отдана предмету и смотрит на него, так как он рассказывает; улыбалась, потому что была весёлой; прижималась именно для того, чтобы чётче разглядеть указанное им предложение. Прошёл месяц заигрываний, а ответных действий от учителя девушка не замечала. Надо было что-то менять. Думала Василика самозабвенно с неделю и безрезультатно. К счастью, заболел один из братьев, второй для неё по значимости после Софокльза, он долго не выздоравливал и его поселили в госпитале, и девочка днями просиживала с ним (конечно же Антипатрос её отпускал с уроков). Тогда она начала помогать Мелиссе, например, пока брат спал, замешивала лекарства, о которых брала у травницы книги. Брат выздоровел, а Мелисса, на которую теперь могла снова перетечь работа, сброшенная на Василику, предложила той остаться в качестве помощницы, которую она обещалась сделать преемницей своего дела. Девушка же нашла себе преимущество в том, что и Антипатрос мог заболеть и лечь в госпиталь, где бы она сутками просиживала у его постели, а, выздоровев, он бы долго благодарил её. Когда же о новом профиле обучения узнал Антипатрос, то предложил Василике покинуть школу, что ввергло её в долгие беспокойства, но заметив, что это было не отвержение её Антипатросом, а только заботливый совет, от него отказалась, но в компромисс сказала, что будет приходить к последним урокам; в том же диалоге учитель назвал её «моя дриада», от чего лицо Василики забагровело, после того, как она отвернулась от Антипатроса. Пока что идея эта себя не оправдала, так как за время проживания в деревне, кроме головы и глаз, у молодого человека ничего не болело. Прежнюю тактику, с появлением Элиссы, Василика возобновила и упорнее начал привлекать к себе внимание учителя.
… Он же считает её ребёнком.»
Пока Антипатрос вёл Элиссу к заброшенному зданию, которое вскоре могло стать ей домом, девушка спросила:
— Когда будут следующие Олимпийские игры?
— Жители твоей родины принимают в них участие?
— Нет, но мои родители рассказывали о них. — наполняя свою легенду подробностями, поправилась Элисса
— Последние были три года назад, значит следующие в следующем году.
«Если учебники по истории не ошибаются и память мне не изменяет. Мы всё прекрасно помним. То Олимпийские игры проводились с 700 по 400 годы до н.э. Мне кажется, что сейчас мы находимся в 500. Разница — два с половиной тысячелетия. И что? Люди какие были такими и остались.» — размышляла Элисса.
Заметив отсутствие улыбки на лице спутницы и предположив, что та занята своими мыслями, Антипатрос так же закончил разговор и продолжил путь в тишине. Не спеша они подошли к небольшому одноэтажному дому. Спадавший на него свет Луны навивал более сильное чувство одиночества его среди окон, в которых поблёскивал огонь лампы, и отсутствие жизни. Но стадия заброшенности, которую представляла Элисса, разглядеть было невозможно — брёвна и доски не рассохлись, крыша лежала ровно, а окна не обросли мхом.
— Раньше здесь жил мой хороший друг. — открывая дверь в здание, уточнил Антипатрос.
— Что с ним случилось?
— Он… просо пропал. — без сожаления или неохоты, которые он бы выразил несколько лет назад, а в констатации действительности, ответил молодой человек.
— Просто так люди не пропадают. — забеспокоившись, отвернулась от дома Элисса.
— Не в его случае. Он путешественник, рассказывал мне, что не задерживается долго на одном месте. Михаэль мог продолжить свой путь.
— Тебе не кажется странным то, что твой «хороший друг» ничего тебе не сказал перед тем, как ушёл.
— Видимо, на то были причины. Так. Ну как тебе дом? — спросил Антипатрос, которому стал неприятен тон, с которым на него наступала Элисса, и он подошёл к дверному проёму.
— Постой, а давно он ушёл? — не впуская учителя в дом, спохватилась девушка.
— Около шести лет назад.
«Это бред, но мог ли это быть Вячеслав Владимирович. Имя он тоже сменил на греческое. Мы могли попасть в одно место, но в разное время. Но почему он ушёл, куда?» — вспыхнула Элисса.
— Сможешь описать его внешность или привычки. Это странно, но…
— Это непонятно. Сначала ты заставляешь меня усомниться в нашей с ним дружбе, а сейчас сама им заинтересовалась, и просишь рассказать о нём. В данный момент от тебя требуется только осмотреть дом и всё. — сорвался Антипатрос тоном, даже не рассматривающемся в нём при их встречах.
«Не хочет говорить, узнаем у других.» — не сказав ни слова, оскорбилась Элисса, но всем видом показала раскаяние и осознание своей бестактности.
Одна комнатка, составляющая дом, не передала Элиссе положительных ощущений, но и не вызвала отвращение. Увидев выгоду в расположении здания и в личности его прошлого хозяина, которым мог оказаться её преподаватель и напарник по изменениям жизни, девушка сказала Антипатросу о положительном решении. После они пошли к старосте, что Элисса сделала впервые, где она не только познакомились с самым старым жителем деревни, но и рассказала о намерении поселиться в доме Михаэля. При упоминании этого имени, мужчина удивился, ведь он не мог вспомнить ни одного односельчанина, которого бы так звали. Антипатрос смог взять сложившееся недопонимание под свой контроль, впервые в жизни солгав о том, что пошутил, когда сказал Элиссе о бывшем владельце, чтобы она не боялась жить в этом доме. Получив разрешение Изокрэйтса, учитель и Элисса направились в школу, где девушка решила остаться до того, как обустроит новый дом.
— Почему ты мне соврал о друге? — возмутилась она, как только пара отошла от дома старосты.
— Не тебе, а ему. После исчезновения Михаэля, о нём помню только я и Байон — это отец Василики. — ответил Антипатрос на ещё не выразившийся на лице Элиссы вопрос. — И да я знаю, вот это странно. Но объяснения я найти не смог.
— Сходишь со мной завтра к Байону. — Элисса пропустила его слова, поворачивая к спутнику лицо с ненавязчивой улыбкой, которую тот не заметил в тени дома.
— Зачем? — струнно спросил Антипатрос, несколько лет ни приближавшийся к хлебопашцу.
— Хочу узнать у него, почему только вы помните Михаэля.
— Зачем?
— Секрет. Чуть позже, может быть, я тебе расскажу, но не сейчас. — прошептала Элисса, а после засмеялась, подталкивая Антипатроса локтем, от чего тот нечаянно улыбнулся.
— Надеюсь,
