трясущейся рукой. Подруга сразу же вырвала медальон.
— Лабертино! — воскликнула она, прочитав надпись на медальоне. — Вы видели самого Лабертино?! Возможно, вы были знакомы?!
Эдварда удивили две вещи — что простолюдинка была обучена грамоте, и что даже в этом захолустье знают о нем как о Лабертино.
— Да, мы были знакомы, — ответил Эдвард. — И знаете ли, его хваленый голос в действительности отвратителен. Я вам это точно говорю.
Он вышел, перекинув через плечо сумку.
Подруги еще долго обсуждали его и Лабертино. Вторая из девушек согласилась, что Эдвард действительно был переодетым принцем.
Эдвард снова шел, куда глаза глядят.
Он предпочел свободу и душевный покой сверкающим залам, наполненным лицемерами. Такие, как Джакомо, ни за что не поймут его и выставят на смех.
Голос, который заставлял преклоняться перед ним тысячи людей, который собирал огромные залы, делал ему имя, деньги, популярность — его враг?!
Но как спокойно стало без этого голоса! Он мог быть самим собой! Просто идти и радоваться ветру, цветущему дереву, плывущим по небу облакам.
Иногда Эдвард останавливал извозчика, прося его подвезти, иногда шел пешком.
Вскоре показались башенки нового города. Эдвард достал перо и бумагу и подробно описал, куда и во сколько пришел.
На подмостках выступала какая-то бродячая труппа. Артист пел знакомую ему с детства арию, причем настолько паршиво, что Эдварда разобрал смех. Он не мог сдержать себя. Голос захотел вырваться наружу. Эдвард встал рядом и исполнил ту же арию просто безукоризненно. Артист едва не сгорел со стыда.
— Это ученик Лабертино! — закричали ему вслед.
Эдвард затерялся в толпе. Он ненавидел Лабертино, этого выскочку с удивительным голосом, о котором слагали легенды.
"Я отказываюсь быть им. Я — больше не он. Я — Эдвард".
Эдварду было неприятно, что многие говорят о Лабертино, как о ком-то великом певце. Они ведь даже никогда не слышали его голоса! Впрочем, только что услышали...
Эдвард казнил себя за несдержанность. Какого черта ему вздумалось снова петь, когда с Голосом раз и навсегда было покончено! Просто ему было невыносимо слышать, как коверкают такое действительно великое произведение, одно из его любимых.
Под видом нищего Эдвард бродил по городу. Ему хотелось заглянуть в каждый уголок здешней жизни, посмотреть, чем дышат люди из разных социальных слоев.
Наряженный в лохмотья, Эдвард продолжал бродить по городу, на который уже опустилась темная ночь. Было зябко. Он кутался в залатанный плащ.
Невдалеке горел костер. Место казалось оживлённым. Суетились какие-то люди возле разбитого шатра. Не зная, куда ему еще идти, Эдвард пошел к людям.
— Нельзя ли погреться у вашего костра? — спросил он.
— Отчего же нельзя, садись, — ответил человек, который сломал сухую ветку пополам и подбросил ее в костер.
Эдвард присел.
— А я узнал тебя, — ответил человек, который оказался стариком с поседевшими волосами.
— Ты пел сегодня на нашем выступлении. Тебя назвали учеником Лабертино.
Лицо Эдварда помрачнело.
— Я, пожалуй, пойду...
— Да сиди уж, куда идти в такую пору, нынче небезопасно, город кишит разбойниками...
Эдвард снова сел. в кустах кричала ночная птица.
Эдвард смотрел, как юноша и девушка жонглировали шарами.
— Тебя взбесило, что тебя назвали учеником Лабертино? — спросил старик.
"Какая проницательность", — подумал Эдвард.
— Знаете, — теряя терпение, ответил он, — я действительно был знаком с Лабертино, хоть и не был его учеником. И могу сказать с уверенностью, что это обыкновенный дилетант, а не великий певец, как рассказывают о нем в умело сложенных байках.
— Хочешь сказать, что все, что говорят о нем, враки? — едва улыбнувшись, сказал старик.
— Еще и какие! — вскричал Эдвард. — У этого человека нет ни таланта, ни голоса!
Старик внимательно посмотрел на него:
— На нищего ты не похож. Не удивлюсь, если ты и есть сам Лабертино.
Это была пуля, выпущенная прямо в лоб. Эдвард решительно вскочил со своего места.
— Присядь, остынь! Я знавал многих таких, как ты, которым опостылела слава. Если ты запутался в самом себе, можешь остаться на какое-то время в нашей труппе.
Голос старика показался Эдварду очень проницательным, мудрым и добрым. Это был голос Джузеппе, которого Эдварду так не хватало! Эдвард, сам себя не помня, в нахлынувшем на него порыве чувств, обнял старика и начал плакать, как ребенок. В этот момент ничто не имело значения. Старик гладил его по голове, и в этот момент Эдварду казалось, что с ним рядом сидит Джузеппе. Единственный человек, после матери, к которому он был привязан и которого любил всей душою. Все, накопившееся внутри, вырвалось наружу. Старик дал ему настойку на каких-то травах и сказал, что она действует успокаивающе. После выпитой настойки Эдварду захотелось спать. Старик постелил ему возле костра и Эдвард прилег, чувствуя, что рядом есть кто-то, как Джузеппе. Может, этот человек был сейчас заменителем собственного отца, которого ему так не хватало в жизни?
Эдвард уснул с чувством покоя и защищенности.
Когда он проснулся, по-прежнему было темно. От угасшего костра шел чад, угли все ещё тлели. Кричала ночная птица. Люди угомонились. Все спали. Увидев, что возле него сидит кто-то и пристально смотрит, Эдвард чуть не закричал.
— Я не хотел вас напугать...
Это был голос Карло! Это снова он!
C гневом и возмущением Эдвард сжал кулаки.
— Как вы меня доконали-то, кто бы знал! Вы решили стать моей тенью?!
— Я смотрел всего лишь, как вы спите, этого вы мне запретить не сможете!
— Вы смеете чего-то от меня требовать?! — взбеленился Эдвард.
— Непреодолимая, дьявольская сила тянет меня к вам... если вы хотите окончательно избавиться от меня, вам придется меня убить, — сказал Карло. Он схватил руку Эдварда и прижал к своим губам. Эдвард оттолкнул его, вскочив со своего места.
— Вы мне осточертели! Я не хочу вас видеть, знать, общаться с вами! Вы безумны и навязчивы! Знать вас не желаю!
Эдвард демонстративно отвернулся в сторону, а когда снова повернулся, Карло уже не было.
— Слава Богу! — в сердцах воскликнул он, подумав, что кстати сказанные слова в адрес Карло сильно того задели и, возможно, он перестанет его преследовать после этого.
Эдвард принялся ковыряться в костре палкой, пытаясь выкатить оттуда печеные картофелины, которые уже успели превратиться в обугленные шарики.
Нет, он не останется здесь! Он может слишком привязаться к этому старику, так напомнившему ему Джузеппе и вызвавшему поток необузданных чувств. Он не хочет больше ни к кому привязываться, делить кого-то со Смертью, страдать.
С рассветом Эдвард ушел.
7
Не имея перед собой определенной цели и идя наугад, Эдвард забрел в какое-то горное поселение.
Здесь люди пасли и выращивали овец.
Эдвард вспомнил, как совсем маленьким думал о своей старости. Он хотел на старости лет уйти один в горы и поселиться там в хижине. Жить отшельником, выращивать овец и коз.
В каком-то племени, вспомнил он, стариков сбрасывали со скалы собственные дети, когда приходило время.
Однако в поселении к Эдварду не были гостеприимны и на ночлег никто пускать его не спешил.
— Мы сами нищие! — был ему ответ. — Самим есть нечего!
Когда местные жители узнали, что у Эдварда есть деньги, то стали кидать жребий, чтобы узнать счастливца, к которому Эдвард отправится ночевать. Они чуть не передрались между собой, споря, кто заберет с собой путника, а, вернее, его деньги. Эдвард скривился от отвращения и решил остаться на улице. Это лучше, чем ночевать под одной крышей с такими мерзкими людьми.
Насобирав хвороста, Эдвард распалил небольшой костер, чтобы испечь на нем немного яблок и поджарить кусочки хлеба.
— Ночью здесь могут бродить хищники, — послышался голос сзади. Эдвард увидел уже немолодую женщину, одетую в мужской охотничий костюм, тащившую с собой силки и несколько тушек птиц. — Я живу на самом краю этой деревни. Можешь переночевать у меня, я не возьму с тебя денег.
Эдвард не раздумывал долго — лучше хоть какой-нибудь кров над головой, чем полное его отсутствие. Он поплелся следом за ней.
— Вы живете сами?
— Уже пять лет, — ответила женщина. — Я выполняю и женскую и мужскую работу. Я — вдова. А двое моих сыновей-охотников погибли — их разодрали хищники. Больше некому скрашивать мое одиночество!
Женщина скинула тушки птиц, проворно, как хороший мужик, зажгла коптящую свечу и растопила очаг.
— Можешь постелить себе на полу, — сказала она бегло, снимая со стены шкуру убитого медведя.
Сняв с себя зипун, также пошитый из шкуры какого-то животного, женщина начала быстро и умело ощипывать дичь.
— Как зовут тебя? — спросила она, продолжая заниматься работой.
— Эдвард, — ответил он, расстелив на полу медвежью шкуру.
— Я — Эльза, — ответила вдова.
Она приготовила вкуснейшее мясо птицы, какое только доводилось вкушать Эдварду, с добавлением пряных трав, которые были известны только ей.
Хижина была нищей, но в ней было чисто и довольно уютно. На стенах висели шкуры убитых зверей. Из дерева была вырезана очень красивая фигурка женщины. Эдвард провел пальцем по гладкому дереву.
— Мой муж раньше резал по дереву, — сказала Эльза. — А после его смерти я и сама пробовала этим заниматься, — пояснила она и раздвинула занавеску.
На подоконнике стояли деревянные фигурки зверей, птиц, людей — мужчин и женщин. Какой тонкой и искусной работы они были!
— Когда не хватает денег, — сказала Эльза, — я еду на рынок и продаю их там, чтобы получить хоть какие-то деньги.
— Очень красиво, — заметил Эдвард, — проработана каждая деталь. Вы настоящий мастер рукоделий!
Эльза не ответила. Она делала чай, настоянный на каких-то горных травах, вызывающих чудесное расслабление мышц, чувство легкости и покоя во всем теле.
Ее длинные светлые волосы, также цветочного оттенка, были заплетены в толстую косу. Глаза в бликах огня были цвета морской волны. Морщины успели коснуться только ее лба — очевидно, в жизни было о чем переживать. Неудивительно: похоронить мужа и сыновей!
Эдвард начал засыпать, завернувшись в медвежью шкуру. Пахло сушеными травами, которые висели на стенах. Здесь было приятно и спокойно.
8
— Ты всегда так долго спишь? — спросила Эльза. — Будто граф!
Эдвард открыл глаза, в которые беспощадно ударили солнечные лучи. Он достал из кармана старые круглые часы на цепочке, доставшиеся ему от Джузеппе. Полдень!
Эдвард потянулся. Это все чай, настоянный на травах! Это от него он впал в такой длительный и безмятежный сон, какой бывает разве что в детстве.
— Нельзя ли у вас... — начал Эдвард. — Где-нибудь помыться?
— Отчего же нельзя? — сказала Эльза. — Идем! Тут водопад недалеко, освежишься.
Эдвард поднялся и поплелся за ней. На Эльзе была полотняная мужская рубаха, под которой выделялось округлое очертание груди, штаны, какие носили крестьяне, вправленные в сапожки, сшитые из кожи какого-то зверя.
Они долго поднимались в гору по самому солнцепеку, причем Эльза не выказывала усталости, а идти и жаловаться, подобно женщине, Эдварду было
