состоит в том, чтобы всю жизнь каяться, а потом совершать точно такие же ошибки! Неужели он состоит в том, чтобы всю свою жизнь бубнить заученные наизусть псалмы...
Эдвард хохотал, как безумный. Он представил моральное состояние Карла и захохотал еще громче. ОН был отмщен! Мерзкий отец повержен в пух и прах, судьба, играя, помогла ему очень забавно отомстить.
Когда Эдвард узнал, что этот Карло и есть на самом деле Карл Грин — его деспотичный отец, ему почему-то самому уже захотелось свершить самое большое в его жизни безумство. Переспать с собственным отцом. Этого никогда не добился бы Карло, но этого добился Карл Грин.
Было что-то в этом мерзкое, извращенное, притягательное. В детстве Эдварду так не хватало отца... Этой ночью он насладился им сполна. Ему хотелось трогать его, целовать и более... Это восполняло пустоту его многолетнего отсутствия. Эдвард не мог им насытиться. Он готов был есть Карла по кусочкам, чтобы почувствовать единение с ним.
Эдвард стал подсчитывать время. Карлу сейчас где-то около пятидесяти пяти... Как не вяжутся с его обликом эти года!
Всю свою жизнь он мечтал о сыне — величайшем певце, с необыкновенным голосом, которым бы все восхищались. Он увидел его в Лабертино, даже не подозревая, что он — его родной сын, эта "абсолютная бездарность". Лабертино стал предметом его обожания. Карл вспомнил, что у него не было сына-певца, о котором он всегда мечтал, потом эти странные чувства стали нечто большим, а точнее ВСЕМ. Так обожают любимую женщину, своего кумира, того, кем не можешь не восхищаться. Все это сплелось в единый клубок, и Карло попал в сети к собственному сыну.
Почему-то Эдвард не сожалел о том, что переспал со своим отцом. Тем сильнее ему удалось унизить этого человека, раздавить его, наступив на его ахиллесову пяту.
Эдвард погрузился в полусон-полубред. Ему казалось, что на нем лежат руки Карла. Эдвард бормотал что-то в пьяном бреду. Что-то мерзкое, злобное, ироничное.
5
Так жить дальше было нельзя. Эдвард перестал пить. Вино опротивело. Он решил немедленно куда-то уехать. Смена обстановки — вот лучшее лекарство.
Эдвард решил путешествовать наугад, и был бы не против завести с кем-нибудь новый роман, чтобы отвлечься. После встречи с Карло, Эдвард забыл даже про Эльзу. Теперь он вспоминал о ней все меньше. Голова наполнилась другими мыслями.
Все бред... Полный бред...
Как хорошо было просто идти и ни о чем не думать!
После того, как удалось отомстить Карлу, на душе значительно полегчало.
Эдвард шел пешком, но иногда его подвозил встречный извозчик. "Буду идти, пока не выбьюсь из сил", — решил он, думая, что изнурительная дорога охладит его пыл к Карлу. А дорога пешком действительно казалась изнурительной. Удалось умыть лицо возле какого-то пруда. Это принесло невероятное облегчение. Пруд был окружен зеленым лугом. На его тонкой водной глади отражались купала стоящей рядом церквушки и огромные пушистые облака, плывущие по небу. Тонкое хрупкое зеркало, в котором отражалась прекрасная картина.
Эдвард обернулся, услышав людские голоса. Ехала кибитка, позади шли люди, одетые в цирковые костюмы. Очевидно, это была цирковая труппа. Жонглеры на ходу вращали кольца и шары.
Эдвард заметил того старика, с которым общался у костра ночью. Почему-то ему очень захотелось уйти с этой труппой, замешаться среди них, на какое-то время разделить с ними жизнь. Эдвард погнался за уходящей труппой и нагнал старика.
— Вы, конечно же, не помните меня, — затараторил он.
— Отчего же, я прекрасно помню тебя, — непринужденно ответил старик.
— Вы тогда предлагали мне остаться ненадолго с вами... в общем, это предложение еще в силе?
— Можешь остаться. У тебя очень сильный голос, — ответил старик.
— Только не заставляйте меня петь бога ради! — вскричал Эдвард.
— Да, я помню о твоих внутренних противоречиях. Тебе дан такой чудесный голос, но ты хочешь сокрыть его ото всех. Это твое право.
— У меня есть деньги, — сказал Эдвард.
— Мы сами можем заработать себе на существование, — ответил старик. — Мы даем в день по нескольку представлений. Если ты действительно запутался в себе самом и в этой жизни... можешь побыть с нами, если это пойдет тебе на пользу.
Эдвард подумал о том, как если бы рассказал старику о том, что переспал с собственным негодяем-отцом. Его разобрал смех. Но смеяться ни с того ни с сего при всех было неудобно. Циркачи подумают, что он ненормальный.
Пройдя ещё несколько миль, они достигли нового города.
Возле леса, на поляне, циркачи сделали привал. Всем был необходим отдых, а потом предстояла репетиция нового представления.
Труппа разбила шатер.
Эдвард сел в стороне и наблюдал за ними. Фокусники продолжали жонглировать. Пьеро делал колесо. Хрупкая, тоненькая, как тростинка, девочка-гимнастка отрабатывала свои трюки. Мимы снимали грим.
Скоро загорелся костер. Старик принес снятую только что с огня, дымящуюся похлебку.
— Меня зовут Эрнест, — сказал старик.
— Эдвард, — в свою очередь ответил он. Девочка-гимнастка заметила его, и с любопытством изучала своими большими светлыми глазами. Увидев, что Эдвард тоже на нее смотрит, она отвела взгляд.
Эдвард ел похлебку.
— Скажите, — сказал он старику, — кто из людей зрячий, раз все слепые? Может быть, вы знаете больше меня, вы дольше прожили на этом свете и, получив какой-то опыт, возможно, знаете ответ?
— Тот, кто взгляды твои на мир не разделяет, тот для тебя слепой, а кто согласен с ними — зрячий, — ответил старик. — По мне, так тот слепой, кто жизнь свою, век свой короткий, на злобу и ненависть тратит, другим существование отравляет, вместо того, чтобы свои ошибки исправлять.
"Какой мудрый старик", — подумал Эдвард. Почему-то эта похлебка с запахом дыма от костра, стала еще вкуснее. Эдвард смотрел на вечереющее небо, на красноватый закат и громадные кроны деревьев. Вспомнилась хижина Эльзы. Сердце защемило. Но это ощущение быстро прошло.
— Я сейчас у вас спрошу, только вы не ругайтесь...
Старик усмехнулся.
— Ну, спрашивай...
— Есть ли Бог... Как вы думаете? А, если он есть, то как молиться ему? По- латыни псалмы читать, или на английском?
Старик посмотрел на него. Эдварду казалось, что он его читает его душу.
— А ты сам как думаешь?
— Не сочтите меня еретиком, но... мне кажется, если Бог есть, то он не такой, как пишут о нем в Библии.
— А он есть? — спросил старик.
— Не знаю, — ответил Эдвард.
— А почему ты думаешь, что Я могу это знать? От человека эти истины сокрыты. Каждый чувствует, что есть какая-то сила свыше, а вот какая — не знает...
— Возможно, после смерти завеса тайны приоткроется.
— Возможно, — ответил старик.
Артисты-танцовщики начали пляску с огнем. Фокусники репетировали свое представление. Девочка-гимнастка занималась упражнениями. Она была такая тоненькая, что казалось вот-вот сломается.
— Как ее зовут? — спросил Эдвард.
— Аврора. Она совсем юная. Ей пятнадцать. Родителей у нее нет. Наша труппа — ее семья.
— Аврора... Богиня утренней зари... — проговорил Эдвард, смотря на белоснежные волосы девочки, собранные на затылке. — Спасибо вам... Когда я с вами говорю, на душе становится хорошо и спокойно...
— Это от того, — ответил старик, — что я не желаю тебе зла, и мне от тебя ничего не надо.
— Да, наверное... — прошептал Эдвард, у которого уже слипались глаза. Как хорошо, как приятно было засыпать возле этого костра, под шум бубнов и танец жонглеров огнем! На мгновение Эдвард почувствовал себя безмятежно-счастливым и уснул.
6
Еще не разлепив глаз, Эдвард услышал, как тоненький голосок сказал:
— Деда, познакомь!
А старик отвечал ей, что она еще слишком молода. Но голосок настаивал на своем, требовательно повторяя одну и ту же просьбу.
До Эдварда дошло, что идет речь о нем. Девочка убежала.
— Что случилось? — спросил Эдвард, приподнявшись на локтях.
— Да внучка моя названная, Аврора, в тебя, видно, влюбилась, — сказал старик. — Ты не обидишь, я знаю.
— Милое дитя... — проговорил Эдвард, смотря на резвящуюся девочку, делающую кувырки через голову.
Сам факт, что он хоть кому-то мог понравиться, как Эдвард, а не как певец Лабертино, пусть даже ребенку, делал его счастливым.
Чтобы чем-то занять себя, Эдвард попробовал жонглировать обручами, которые тут же падали, стукаясь один о другой. Он снова собирал их, а потом они снова падали. К вечеру Эдвард, раз через раз, мог жонглировать двумя обручами, которые, в конце концов, все равно падали.
Интересно, что делает сейчас Карл? Сильно ли он терзается душевно? Уехал ли он? Может быть, умер?
Эдварду нравилось время, когда наступала темнота. Когда горели костры, начинали играть бубны, заводили свою пляску танцовщики. Во всем этом ощущался праздник. Бурный, веселый, захватывающий. Предчувствие того, что должно случиться что-то радостное, волнующее. Хотелось двигаться с ритмами бубнов. Гимнасты делали сальто. Эдвард заметил, как Аврора села невдалеке от него, но делала вид, что смотрит на репетицию гимнастов.
Подул сильный ветер. Дым от кострища застилал глаза, которые начинали слезиться.
Эдвард подсел к девочке.
— Как тебя зовут? — спросил он, делая вид, что не знает имени.
От неожиданности девочка вздрогнула, и слегка смущенно посмотрела на него.
— Аврора. А тебя?
— Эдвард.
— Ты артист? Ты похож на певца...
— Нет, нет, нет! Только не певец! Я вообще не умею петь, — запротестовал Эдвард.
— Не ври, — сказала Аврора. — Я слышала, как ты поешь. Это было в другом городе. Сказали, что ты ученик Лабертино, это правда?
— А кто такой Лабертино? — спросил Эдвард. — Ты знаешь, кто это?
— Певец из Италии. У него самый лучший голос, как у тебя.
— Откуда ты знаешь о нем?
— О нем все говорят.
— Лабертино умер, — ответил Эдвард. — Забудь о нем... Ты даже запомнила меня в лицо... Тогда, когда я пел?
— Да, я вспомнила твое лицо и узнала тебя, — ответила Аврора, несколько смутившись. — Ты разговаривал с дедом возле костра... Ты будешь петь в нашей труппе?
Святая наивность!
— Нет, петь я не буду точно!
— Тогда будь мимом, пьеро, или шутом.
— Ты представляешь меня в роли шута? — спросил Эдвард.
— Да, — ответила девочка и хихикнула. — Я бы смеялась, если бы ты стал шутом.
— Я бы лучше стал жонглером или фокусником. Мне нравятся жонглеры и фокусники.
— А не хочешь быть гимнастом?
— Я не умею, — ответил Эдвард. — Так, как ты...
— Ты можешь научиться.
— У меня не получится.
— Откуда ты знаешь? Завтра я буду выступать. Ты будешь смотреть? — спросила девочка.
— Да, я с удовольствием на тебя погляжу, — ответил Эдвард. — А теперь я пойду спать. И ты тоже иди.
— Хорошо. А ты будешь думать обо мне?.. Хоть немного?
— Может быть, — ответил Эдвард.
Он еще долго сидел у костра, даже, когда все угомонились. Одиночество, непонятная пустота и грусть подкрались исподтишка. Он не придумал еще, чем заполнить эту пустоту.
7
С рассветом, труппа двинулась в город. Они сегодня будут давать представление.
Аврора шла впереди, но далеко от Эдварда. Обернувшись, она помахала ему рукой. Молодой человек
