–Отъявленный бред! – Шенье криво усмехается. – За кого вы нас держите? За убийц?
–За милосердных братьев и сестёр, – возражает страдалец. Это Каменщик. Он сам пришёл сюда после обеда, постучал уверенно и громко, попросил встречи с господином Шенье и попросился лечь в Последний Приют, передав заключение из столичного лазарета.
–Что ж вы так…– с сожалением произнёс Шенье.
Он знал много людей, схвативших эту дрянь, но это десять лет назад она была непобедима. А сейчас, будь его гость чуть внимательнее к себе.
–Кашель как кашель, – Каменщик ничуть не обеспокоен. – Я много работал с камнем. Знаете, он может принять совершенно любую форму, он податливее любой ткани, если понимать его. Кашель полагал от пыли. А потом пошла кровь.
Кашель с кровью – это плохо. Кашель с кровью – это смерть.
–Хочу закончить здесь, – заканчивает Каменщик свою речь.
–Родные? Семья?
–Один на земле.
И вроде уже договорились, когда Каменщик поразил Шенье, спросив его о том, что думает Шенье о помощи уходящим.
–Мы и так помогаем чем можем, – заметил тогда Шенье, не сообразив весь смысл вопроса.
Но нет. Уточнение последовало сразу же, и Шенье оставалось только криво усмехнуться:
–За кого вы нас держите? За убийц?
–За милосердных братьев и сестёр, – возражает страдалец. Возражать ему, очевидно, не привыкать, иначе почему он так спокоен? Сам как камень…
–Мы и милосердны. Мы помогаем дожить, – объясняет Шенье.
–Дожить в боли, в осознании своей приближающейся смерти? В страдании, когда нет ни сна, ни пищи, ни упокоения мысли?
Шенье молчит. Нельзя управлять Последним Приютом и хотя бы раз не задуматься о том, что случись милосердная смерть – этим страдальцам стало бы легче. Да, умирать – это противно, страшно и навсегда. А доживать? Доживать, чувствуя, как твоя кровь не восстанавливается? Зная, что не проходит боль, что не отступает слабость? Как доживать, когда точно нет надежды?
Слева и справа от тебя стонут, плачут, хнычут, бранятся.
Слева и справа от тебя смрад. Умирать – это не всегда быстро. иногда это долгий путь болезни, которая разлагает тебя внутри и снаружи.
Слева и справа от тебя безнадёжность. И сколько таких у тебя будет дней? Последних дней?
–Разве не в этом часть милосердия? Разве не в облегчении боли? – допытывается Каменщик. Что ж, ему просто рассуждать. Он работает с камнями и мыслит себя также твёрдо как камень. А Шенье знает и других.
Знает девушку, которая каждый день принимала как дар, радовалась, что не ушла ночью и возносила «Славься» небу.
Знает мужчину, который успел увидеть рожденного сына до смерти, и лил слёзы счастья, забыв о собственной боли.
И знает чудо – один старик лёг умирать, да так и не умер. Лежал, лежал, но сходили боли. Вернули в лазарет, который до того от него отказался. Может и жив ещё? Назад не вернулся. Пока точно не вернулся.
–Вы слишком много на себя берёте, – возражает Шенье. Теперь он говорит с Каменщиком как с равным. – Некоторым и минута дорога. А вы?..
–А я за себя, – Каменщик низко склоняет голову. Его лицо строгое, черты как бы и сами высечены из камня.
Шенье качает головой:
–За себя вы и сами могли решить. Мы занимаемся досмотром. Доглядом, понимаете?
Да, он не сразу принял это. Страдал и сам, когда ступал первые дни между коек, рассуждал о всяком, вплоть до мгновенного умерщвления ради облегчения страданий. Потом вспомнил – он не бог. Он только целитель. Человек. Его задача облегчить боль настолько, насколько это вообще возможно.
На этом он и стоял. На этом стоял и Последний Приют.
Каждый решал сам. Силой сюда никого не вели. Цепями никого не удерживали. Не хочешь – иди. Хочешь милосердия, сострадания, смены перевязок – оставайся. Хочешь, чтобы твою жизнь тянули и уносили боль так, как могут? Будь здесь.
Каменщик кивает. Что ж, он знает что уходить ему будет тяжело. Он будет выплёвывать свои лёгкие по кровавым ошмёткам, и его будут поить отварами и кормить, поддерживая в нём существование, зачем-то тепля угасающую жизнь.
–Мы не убийцы, – повторяет Шенье. – Мы сострадатели. И если вы пришли к нам, значит, вы цепляетесь именно за это.
***
Каменщик уходит. Плещет праздничный вечер. У Короля сегодня приём по случаю его именин. Шумихи будет два дня. Но Шенье не злится на Короля за это. Он вообще ни на кого, кроме самого себя не злится.
А в чём виноват он сам?
В том, что так и не нашёл аргумента за жизнь против милосердного умерщвления окончательно, и раз за разом, из недели в неделю возвращается в эти мысли. Уже ушёл Каменщик, уже устроили его, уже решили как поделить порции, чтобы его накормить, и чем облегчать его страдания (решено было прогревать горло), а мыслями Шенье вновь и вновь ходил по одному кругу.
Милосердие! В чём оно заключается и в чём заканчивается? В продлении жизни, полной страданий? Это милосердие? Да, по отношению к определению самой жизни. Нет, по отношению к единице жизни. Человек страдает, человек ждёт. Страдают его близкие, зная о неизбежном. А он?
А он тянет жизнь. Лекарств не хватает, но есть уход от боли, есть забота, есть присмотр. А милосердия освобождения нет.
Однажды, ещё по молодости лет Шенье прочёл стих, где была такая строка: «Радуйтесь смерти, ибо жизнь пугает хуже…»
Тогда он не понимал этой строки. Теперь чувствовал сполна. И за это тоже на себя злился.
А ещё…и это было самой большой его тайной, самой большой злобой. Шенье, по логике всех вещей, должен был знать множество симптомов и обращать на них внимание. Но кольнуло в одном месте, подмутило в другой день – и он не заметил этого.
А сегодня проявился ещё один симптом и Шенье уже ясно видел свой итог, таённый в пучинах тяжести размышлений о милосердии. Скоро ему придётся встать по другую сторону, и, может быть, самому страдать от милосердия, которое станет ему жестоким? А может быть нет…
Шенье злился на своё тело из-за этого. Он берёг себя как мог. Он уходил с работы, уносясь мыслями от Последнего Приюта. Он рано ложился спать. Он не употреблял вина. И…
И ясно видел приговор: «не жилец». Потому что милосердие очень избирательно. И ещё потому что Шенье предстояло всё-таки найти ответ на свою дилемму, столь долгое время мучившую его.
Дилемма милосердия. Грань жестокости и сострадания.
–Господин Шенье, рабочий день кончился, – Клертина заглядывает в его кабинет. Она устала и ещё в фартуке целительницы.
–Иду, – соглашается Шенье, про себя со смешком полагая, что вскоре он вообще не будет способен покидать это место. Здесь и закончится. Не так и скоро для живого – до полугода-восьми месяцев, но как же ничтожно, когда знаешь, что все эти шесть-восемь месяцев будет хуж и хуже.
–У вас всё хорошо? – спрашивает Клертина, видимо, что-то угадывая в его лице.
–Разумеется, – Шенье пожимает плечами, – завтра не жди меня с утра. Я пойду ко двору. Буду просить ускорения поставок и улучшений. Чего-нибудь да добьюсь.
Она кивает. Но не уходит. Чувствует, что ли, умирающих, даже если те только вступили на этот путь?
–Чего не идёшь? – грубо спрашивает Шенье.
–Хочу ещё всех проверить. И со старухой надо посидеть. Она не может заснуть в темноте.
Шенье пожимает плечами, быстро собирается входит. Где-то вдали слышна музыка и какой-то хрустальный, высокий звон посуды. Король празднует жизнь. Король и его свита. А может и весь город ликуют.
Но Шенье нет до этого дела. Прошёл один день. Один день из оставленных ему, немногих дней, а он всё ещё не приблизился к ответу: что же такое настоящее милосердие?
|
