Моя земля не Lebensraum. Книга 6. Дороги смерти

= 1 =

О бескрайних лесах и бездонных болотах Новгородской области говорят: «Кругом — мох, посередине — ох!». Гиблые места. Зимой снежные заносы до полутора метров, жуткий мороз за тридцать, а то и под пятьдесят, ледяной ветер. Весной метели с мокрым снегом и снежная каша, заледеневающая ночами. Потом жижа и бездонная вязкая грязь. Летом жара, гниль, мириады кровожадных комаров, мошки и слепней. Бездорожье. Немцы называли эти места «зелёный ад». Здесь проходил Волховский фронт.
— Армия вышла на шоссе Новгород — Чудово. Тактическую оборону немцев мы прогрызли, — начальник штаба докладывал оперативную обстановку командующему второй ударной армии генерал-лейтенанту Клыкову. — Полковник Буланов взял Мясной Бор. К сожалению, у Спасской Полисти противник остановил дивизию полковника Антюфеева. Понимает немец, что мы вдоль железной дороги рвёмся к Чудову, а там и до Любани рукой подать.
Соединение советских Пятьдесят четвёртой и Второй ударной армий со стороны Погостья и от Любани грозило окружением шести немецким дивизиям.
Но Красная армия сама оказалась в «мешке» площадью в три тысячи квадратных километров с узкой горловиной в лесах и болотах у населённого пункта Мясной Бор. Через эту горловину ночами пробирались небольшие группы бойцов-носильщиков, подводы с продуктами и боепитанием. Коридор то суживался до полукилометра, то расширялся до двух с половиной километров. Шесть заболоченных километров между речками Полисть и Глушица перед Мясным Бором бойцы назвали Долиной смерти. Противник обстреливал долину насквозь, и выглядела она жутко: разбитая техника, расщеплённые пни вместо деревьев. Трупы людей и лошадей, каркающее вороньё над ними...
По решению Военного совета для подвоза продовольствия и вывоза раненых в феврале сорок второго начали строить узкоколейку от Волхова через Мясной Бор к Сенной Керести. Стройка шла под разрывы мин, бомб и снарядов, под свист пуль. Фашистские самолеты кружили в небе, бросали бомбы и стреляли из пулемётов от восхода и до заката. Узкоколейка Павки Корчагина по сравнению с этой — мирный субботник.
Армейские дорожники и местное население от позиций в тыл выводили лежнёвки — дороги по заболоченной местности, вымощенные брёвнами. По ночам и днём в пасмурную погоду, когда не летали немецкие самолёты, бойцы валили лес, укладывали деревянные настилы.
От сорокоградусных морозов лопались деревья и земля. Холод перехватывал дыхание, сковывал движения. Упавшие без сил люди за минуты превращались в заснеженные кочки.
Копать землянки в болоте невозможно — болотная грязь под глубоким снегом не замерзала. Строители укрывались от снега и ветра в снежных ямах и шалашах. Ночью посреди шалаша горел костер, за которым следил дежурный. Вокруг, на еловых лапах, лежали голодные, уставшие до предела люди. Пригревшись, не чувствовали, как от костра подгорает шинель или валенок.
Весной работали по пояс в ледяной воде...
В первых числах мая по узкоколейке пошли вагоны с продовольствием и боеприпасами для находящейся в любанской «бутыли» Второй ударной армии. Но фашистская авиация уничтожала паровозы. Вместо паровоза гружёные платформы и вагоны толкали красноармейцы. Раненых вывозили на открытых платформах, клали в два «слоя»: кто потяжелее, лежал внизу, кто полегче — сверху. Да только все от голода весили мало.
У моста через Кересть царило столпотворение: по дороге медленно ползли машины, громыхали повозки с ранеными и больными, брели толпы истощённых красноармейцев.
То и дело налетали бомбардировщики, свистели бомбы, выли сирены штурмовиков, в воздух летели обломки машин, повозок, гибли люди и лошади.


***
Жалобно подвывая в вечернем полумраке, подпрыгивая и заваливаясь в воронки и глубокие колеи, полуторка тащилась по заснеженной дороге. Справа и слева едва различимыми декорациями проплывали искалеченные взрывами остатки деревьев.
— Мясной Бор, — негромко произнес шофёр.
— Тут, вроде, деревня должна быть? — заметил лейтенант Семёнов. Матвей Лукич с младшим сержантом Корнеевым, сидевшим в кузове, ехали к новому месту службы.
После той «охоты», которую устроили на них фашисты с зенитными пушками, в живых от особого отряда Говоркова осталось четверо: тяжело раненые Семёнов и Корнеев, Говорков, с которым их пути разошлись, и старшина Хватов, который во время боя оставался в тылу. Раненый в той мясорубке Семёнов залез под трупы и тем спасся. А бессознательного, окровавленного Корнеева немцы и без «маскировки» приняли за труп.
Лечились Семёнов и Корнеев больше месяца. После выписки попросились служить в родной полк. Говоркова не застали, ушёл с отрядом разведчиков в прорыв. Семёнову присвоили лейтенанта и назначили командовать ротой. Корнеев получил младшего сержанта, Матвей Лукич взял его командиром взвода в свою роту.
— Тут он, Мясной Бор, вокруг нас.... Всё, к хренам, размолотили. А размолочённое снег прикрыл. Самое распроклятое на Волховском фронте место. Горловина в Любанскую «бутылку», — недовольно пояснил шофёр и спросил без любопытства: — В командировку али насовсем?
— Насовсем, — ответил Семёнов. И тут же подумал, что ответил нехорошо: остаться в этом гиблом месте насовсем — перспектива грустная.
— Трудновато там, — вздохнул шофёр.
— А где нынче легко… — серьёзно пошутил Матвей Лукич, но закончить фразу не успел: в стороне, куда они ехали, вспыхнули зарницы. Звуки разрывов пришли чуть позже. Послышались пулеметная стрельба и треск автоматных очередей.
— Стреляют, — прислушавшись, констатировал Семёнов.
— Да уж… Не в ладушки играют, — согласился шофёр. — Война, брат. А на войне положено стрелять. Без стрельбы война — не война, забава одна! Паскуды, — спокойно ругнулся шофёр и пояснил: — Просочились в горловину.
— Закрыли проход? — встревожился Матвей Лукич.
— Ничего не закрыли, — буркнул шофёр, останавливая машину. — Наши разберутся, не впервой.
Пространство, называемое Мясным Бором, накрыла всепоглощающая темнота. Стрельба в горловине  около часа то затухала, то разгоралась вновь, затем сместилась вправо. Вспыхивающие за окоёмом зарницы стали слабее, перестали ухать разрывы снарядов.

***
   
Матвей Лукич с политруком Красновым сидели в землянке. Печка фирмы «Самоделка» из железной бочки хоть и чадила, но температуру в землянке держала плюсовую.
Новый командир роты расспрашивал политрука о жизни подразделения.
— Как тут дела вообще и положение обстановки в частности?
— Чтобы ознакомиться с положением обстановки, следует пару недель посидеть по уши в дерьме нашего роскошного болота. А дела очень даже хороши, только никуда не годятся, — грустно усмехнулся политрук.
— Как с питанием?
Политрук вздохнул:
— Как всегда — можно бы хуже, да некуда. Суточная норма на человека — семьдесят пять граммов сухарей и сто граммов крупы или муки для болтушки. Люди сдают на глазах, пухнут от голода. Цинга навалилась, дёсны кровят, зубы шатаются. А зелени в лесу нет, подхарчиться нечем.
— Мы от цинги отвар из хвои пили, — заметил Матвей Лукич.
— Мы тоже хвою пьем, — буркнул политрук. — Хвоесосы… Пока снег был, ели павших лошадей. Кое-как держались. Считай, всех съели. А которые остались, в оттепель протухли. Но и тех бойцы варят.
Политрук расстроено качнул головой.
— Постоянные бомбёжки и обстрелы. Тьма разбитой техники, каша из перемолотых трупов. Одно утешение: взрывается не каждый «гостинец». Хлюпнет в болото, как болванка, плюнет из глубины грязью... Потому и не укрываются бойцы, смысла нету. Да и где прятаться? Полметра снега, лёд в два пальца, а под ним грязь бездонная.
Матвей Лукич достал кисет, положил на стол. Краснов с жадностью посмотрел на кисет. Матвей Лукич подпихнул кисет в сторону Краснова.
Скрутили козьи ножки, закурили.
Политрук с наслаждением затянулся, задержал дыхание, с блаженным стоном пустил струю дыма вверх.
 
— Командование поставило задачу: взять хутора, что в трёх километрах от нас. У них пулемёты в дзотах, пушки… Лимита на боеприпасы нет: бьют, пока всё не перебьют. У нас же вечные нехватки. А в бою эти нехватки оборачиваются немыслимыми потерями.
— Знакомо. Не первый день в армии, — кивнул Матвей Лукич.
Краснов покрутил головой, тяжело вздохнул, расстроено продолжил:
— Ротой до тебя я командовал. Вызвал как-то комполка.
«Собери, — говорит, — бойцов да возьми больных из санчасти. На краю болота немцы прорвались, надо их остановить».
«А больных зачем?» — спрашиваю.
«Голосом тебе помочь, «ура» покричать.
«Для чего кричать? Ура, что погибаем?».
«Немцы нашего «ура» боятся. Изобразят, одним словом, живую силу…».
Краснов хмыкнул, безнадёжно махнул рукой и подвёл итог:
— Артиллерии нет, патронов для пулемётов нет, воюй штыком и гранатой. Гранат тоже сильная нехватка. Так что, громко кричим «ура!», немцы нашего «ура!» сильно боятся.
Помолчали.
— Темнеет… — заметил Матвей Лукич, чтобы прервать затянувшееся молчание.
— Да, пора включать «верхний свет». — Краснов поджёг трофейной зажигалкой изоляционную обмотку кабеля, протянутого под потолком землянки. Изоляция загорелась чадным тусклым пламенем. — Сейчас немцы вечерний концерт начнут.
И, словно по команде Краснова, послышался голос, усиленный репродуктором:
— Рус, сдавайсь! Вам будет сохранена жизнь!»
Затем зазвучали знакомые мелодии: «Яблочко», «Страдания», «Катюша», «Полюшко-поле». И снова:
— Сдавайтесь! Ваше положение безвыходно. Вы окружены!

= 2 =

Вследствие обморожения Майер лишился большого пальца на левой стопе, обоих мизинцев и ногтевых фаланг ещё на двух пальцах каждой стопы. Доставляло неудобство при ходьбе отсутствие большого пальца — левой стопой он теперь косолапил.
Раны заживали полтора месяца. После выписки из госпиталя Майер отказался от законного месячного отпуска по причине «ехать не к кому». Попрощавшись с выздоравливающим, но далеко не здоровым бароном фон Меллендорфом, с которым они сдружились, отправился в родной полк.
Полк дислоцировался в диких болотистых лесах севернее Новгорода. Если точнее, у селения Спасская Полисть, на кончике «пальца» занятой вермахтом территории у горловины, через которую шло снабжение Красной армии в Любанской «бутыли».
Майер прибыл в штаб полка, чтобы доложить командиру о возвращении.
— Командование оценит ваше досрочное возвращение на фронт, герр гауптман, — похвалил Майера оберст фон Рихтер. — Учитывая ваш опыт, вы назначаетесь командиром боевой группы в количестве двухсот человек, которая войдёт в ударную бригаду оберста Кёхлинга, которая, в свою очередь, усиливает полицейскую дивизию СС, занимающую передовую линию на нашем участке фронта.
— Герр оберст, я польщён честью… Но позвольте сообщить, что я перенёс тяжёлое обморожение стоп, полностью лишился трёх пальцев и частично — ещё четырёх. Так что, ходок из меня никудышный, — попытался возразить Майер.
— Бегать в атаку с подразделением — обязанность командиров взводов. Ваша должность позволяет командовать подразделением из штаба через подчинённых офицеров и унтер-офицеров, — отверг возражения командир полка.
   
Из штаба на передовую Майер ехал в грузовике, везущем боеприпасы. На въезде в «палец» у дороги стоял